Поэма Картина первая

Доктор проснулся от какого-то странного звука. Он открыл глаза. Мутный, как вчерашняя анисовка, свет освещал спальню. Вильгельм прислушался. Странный бубнящее – гудящий ( дамяже) звук исходил, кажется, из правого угла комнаты. Фаустман слегка приподнялся на локтях и увидел стоящего у образов со слегка теплящимися лампадками Сергея Эдуардовича. Чиновник бубнил и бухался лбом об пол так, что доктору показалось: вот–вот и череп Сергея Эдуардовича расколется на сотни крохотных фрагментов. Будь бы это искомые доктором фрагменты, то это было бы очень даже и неплохо, но они принадлежали человеку другого низшего сорта. Субъекту, без которого доктору не только из этой страны, а даже из усадьбы, в которой он только что проснулся, выбраться было весьма проблематично. Вильгельм не стал мешать Сергею Эдуардовичу в его беседе с Богом, принял горизонтальное положение и уставился в потолок. Весь он был в мелких и больших крупных трещинах, отчего напоминал географическую карту, испещренную речными линиями. В одной из них доктор рассмотрел очертания родного сердцу Рейна, на берегах которого прошло его детство. Вильгельм закрыл глаза и попытался мысленно вернуться в безмятежное детство, но в ту самую минуты, когда он уже зашел по пояс в родную реку, его кто-то сильно толкнул в бок.

Доктор открыл глаза и увидел перед собой породистое лицо С. Э. Бойко:

- Дрыхнешь, мин херц, - Бодрым голосом сказал Сергей Эдуардович.

- А вы уже встали, что так рано?

Чиновник потрепал своего напарника по волосам и ответил:

- Кто рано встает тому и Бог подает.

- Я это уже слышал. – Зевнув, ответил доктор.

- Слышал, да мимо ушей пропустил. Как спалось – то тебе, мин херц?

Доктор, было, открыл рот, как за него уже сказал Сергей Эдуардович:

- Я тоже, брат, всю ночь, проволочился. Не пойму, братец чего они в тюфяк вместо гусиного пера понатыкали. Кирпичей что - ли? Все бока ноют, да зудят. Вставай, брат, вставай. Нечего тут валяться.

Чиновник одернул бархатную красно- кровавую тяжелую штору и спальню залил яркий солнечный свет. Сергей Эдуардович высунулся в окно и крикнул:

- Тихон. Эй, Тихон, поди – ка сюда.

Сергей Эдуардович отошел от окна, и принялся делать какие- то странные ( хлопок, подскок, кивок) гимнастические упражнения.

В комнату, неся за собой запах котиной метки, вошел Тихон

- Чаво изволите, Сергей Эдуардович, - Поинтересовался он у хозяина. – Говорите, а то мне тута…

- Молчи. – Прикрикнул на него чиновник, - И слушай.

- Завсегда. – Зевнув, сказал Тихон, - Куды ж нам без слухов-то.

- Екипаж доставили?

- Так точно, доставили.

- А ремонт дали?

- Как есть дали, Сергей Эдуардович. Я проследил: екипаж у должном порядке.

- Вот это хорошо, - Чиновник потер ладони, - Вот это отлично. Значит так. Будь при агрегате и жди моей команды. Никуда не отлучайся. Понял?

- Так точно. Усе понял.

- Тогда помоги мне облачиться и ступай.

Тихон притащил мундир и сапоги. Чиновник, кряхтя, влез в брюки. Возница натянул на чиновничьи ноги сапоги. Натащил на хозяйские плечи слегка узковатый мундир. Отряхнул его щеткой. Сергей Эдуардович взглянул на себя в старое зеленое, как болотная ряска, зеркало. Постучал себя по щекам и сказал:

- Хорош! Хорош Сергей Эдуардович.

В это время в комнату заглянула гривастая голова и произнесла:

- Матушка, господа, просят вас откушать кофию.

- Скажи,– Произнес, взъерошивая свои кудри черепахой расческой, чиновник, - Что мы сей же час будем.

Старик исчез. Сергей Эдуардович опрыскал свое помятое лицо и мундир ананасной водой и сказал, обращаясь к доктору:

- Пошли что - ли, мин херц, откушаем кофию.

Вильгельм, иронично ухмыльнувшись, поинтересовался:

- А не боитесь…. Вчера – то вы трухнули, трухнули, трухнули, как старушка вас пообещала вожжами, кстати, что такое вожжи, мне как путешественнику это есть очень интересно, отходить.

Чиновник, смущенно улыбаясь, поскреб затылок и сказал:

- Не скрою, мин херц, грех лживый на душу не положу, трухнул. Что было, брат, то было. Да ты посуди сам. Ну, а как бы я на попятную не пошел? То и отхлестала бы меня старушенция энта по первое число. И ничего бы я ей не сделал. Матушка – императрица, не то, что покойный батюшка - император, не на нашей чиновничьей стороне стоит. Беда с ней, право слово, уж я сколько раз ее увещал, а она на своем стоит. Буде вам ужо супостатам, кричит, кровь народную пить. Да на что мне та кровь народная. Я ж не упырь какой.

Чиновник горько вздохнул и продолжил с некоторой как бы и веселостью в голосе.

- И тебе бы, не смей волноваться, досталось бы. Не смей даже и сумлеваться. Я бы выдержал. Мне, брат, не привыкать, а вот твои ягодицы вряд ли бы сдюжили. Так что, мин херц, и тебя от верной смерти спас. Это тоже понимать нужно. Ну, пошли что - ли.

Чиновник властно крикнул:

- Эй, как тебя там. Семен что - ли. Поди сюда.

- Степан, - Поправил чиновника лакей, - Я, батюшка, ужо восьмой десяток как Степан.

- Фью. Шью. Тью. – Восхищено засвистел чиновник, - Так, сколько же, хозяйке твоей, еже - ли она тебя мальцом помнит?

- Да, то, батюшка, ей и самой неведомо.

- Ну. Ну, - Чиновник поскреб подбородок, - Веди что - ли, Степан.

Степан вышел из спальни. За ним вышли путешественники. Они прошли долгим темным

( наполненным, как показалось доктору какими-то потусторонними звуками и могильным холодом) коридором. Поднялись (шли они по ней так долго, что даже тренированный доктор уже стал задыхаться) по скрипучей винтовой лестнице и вошли в просторный светлый зал. Громадная комната. С двумя небольшими мозаичными, окрашивавшими комнату запредельным сумраком, окнами. Между окнами на стальной (украшенной дубовым листом) подставке стояла величественная бронзовая мужская (слегка напоминающая воронью) голова. По бокам от бюста на стене покоились две небольших (усыпанных бриллиантами) иконки. Возле них в высоких золотых канделябрах ярко горели (толщиной в чиновничью руку) свечи. Белая мраморная стена плавно стекала в сероватый гранитный пол кабинета. На нем лежал толстый шерстяной ковер ручной работы. Однако пол был таким холодным, что у гостей ноги превратились в сосульки, которые грозились вот-вот сломаться под тяжестью их тел. Из мебели в комнате был только массивный, изящно сервированный богатой золотой и серебряной посудой стол с высокими дубовыми стульями. Хрустальная люстра с уютно потрескивающими свечами, да огромный, такой что в нем легко могла разместиться чиновничья ёбричка, камин. В нем весело потрескивали березовые чурки. Заметив огонь, путешественники бросились к его спасительному теплу:

- Куда это мы, мин херц, с тобой попали. - Запуская руки в каминную пасть, сказал чиновник Бойко, - Спать положили на каменных матрацах, а тут такие царские богатства. Старушка- то видать, не проста. Ох, как бы нам тут, мин херц, не попасть впросак. Вселенская связь с тобой - ли?

- Нет, - Ответил доктор, - Я ее в ебричке позабыл.

- Вот это, братац, - Чиновник тяжело вздохнул, - Весьма погано.

В это время из коридора послышался скрип несмазанных колес. В зал , въехало инвалидное кресло, которое толкал гривастый Степан. В нем сидела (уже знакомая приятелям) хозяйка дома.

- Доброе утро, матушка. – Зябко потирая руки, поздоровался чиновник, Рад видеть вас в добром здравии.

- Здравствуй, батюшка, здравствуй. – Криво улыбнулась старуха и поинтересовалась, - Как спалось, отцы, на новом месте.

- Благодарствуем, матушка, - Ответил во множественном числе Сергей Эдуардович, - Спали аки агнцы Божьи на перинах ваших мягких. Благодарствуем.

- А что ж так рано вскрутились, соколы. Супруг мой покойный, тот бывало, питал нежные чувства до постели. До обеда его случалось не добудишьси.

- Я матушка, - Засовывая руки в огонь, сказал чиновник, - Живу по правилу. Кто рано встает тому и Бог подает. На свежую головы, и дела споро вершатся. Подумали вы, сударыня, над моим предложением?

- А какое ж такое, отец мой, было от тебя предложение?

- Ну, как же, милая моя, мы же с вами вчера его обсуждали.

- Фекла. Фекла. – Не ответив на вопрос, закричала старуха, - Где ты, чертова девка. Никогда ее, господа, не дозовешьси!

В комнату, сонно потягиваясь, вошла дородная Фекла. Круглый её зад, как показалось чиновнику, стал даже несколько более вчерашнего.

- Чаво изволите, матушка?

- Тащи самовар, да поживей и пряников не забудь.

Чиновник вспомнил вчерашнее несвежее угощение и сказал:

- Погодите, матушка, не стоит самовара и пряников не нужно.

- Как та! – Изумилась хозяйка, - Да не уж то ты, сударь мой, на пустой желудок будешь разговоры вести. Вот те на! Покойник мой, тот пока бывало, не откушает чего того другого не то, что про дела он тебе и слова не проронит, а ты вишь какой… скорый…

- Нет, матушка, - Возразил С.Э. Бойко, - Я тоже дела не делаю прежде, чем чего себе в нутро не заброшу. Но только, как говорится, долг платежом красен. Вчера вы нас угощали, а нынче уж дозвольте нам вас попотчевать.

Сергей Эдуардович достал из кармана скатерку положил, подул на нее, щелкнул пальцами и на столе в мановения ока появились многочисленные закуски, пряники, печенье, сладости и огромный в пять ведер золотобокий дымящийся самовар.

Старуха упоенно всплеснула руками.

- Чудеса твой Господи, да и только! Этакое даже и покойник, а уж он был большой мастак на невидальщину, не смог бы вытворить. Вот благодарствую, судари мои, порадовали старуху. Я ведь покушать люблю, да только за что ж покушаешь, когда покойник, все мое состояние промотал. Такой был право гуляка. Свет такого другого не видывал. Я поверите-ли, судари мои, по сей день долги его. Прости Господи душу грешную, выплачиваю.

Старуха вытащила шелковый платочек и шумно высморкалась.

- Так и кушайте, матушка, на здоровьице. – Сделав барский жест, сказал чиновник, - Уписывайте за обе щеки. Угощайтесь.

Сергей Эдуардович налил себе чашку чая. Взял в руки медовый пряник и, жуя его, заговорил:

- И так, матушка, какая же ваша цена за интересующий нас с доктором Фаустманом материал. Впрочем, оно конечно, как-то не с руки о таких противоестественных делах за столом разговоры вести.

- Ничего, отец, говори. – Успокоила чиновника хозяйка, - Я дама небрезгливая. Покойник мой, тот бывало и про навоз, и про чистку конюшен, и уборной разговоры вел. А тут всего то, что про столярный клей какой-то.

Чиновник отхлебнул чаю, надкусил пряник и осведомился:

- Коли так, Елизавета Осиповна, то, сколько ж вы за клей этот самый хотите с нас получить?

- А сколько ты, батюшка, дозволь узнать, мне за него дашь. Какова твоя цена, голубь, за клей за энтот?

- Я так полагаю, Елизавета Павловна…

- Осиповна. Поправила хозяйку.

Чиновник виновато улыбнулся:

- Прошу великодушно извинить, Елизавета Осиповна, заговорился, да…

Я так полагаю, что этому делу красная цена две синеньких бумажки. Это даже несколько дороговато, но, учитывая ваш прекрасный характер и вдовствующее положение, так и быть, я их, пожалуй, отстегну.

Старуха поперхнулась. Чашка выпала из ее рук с грохотом упала на пол и разбилась на тысячи маленьких осколков. Степан принялся несильно стучать, приговаривая,- «Ничего, матушка, ничего, голубушка», - хозяйку по спине.

- Ты что ж, отец, - Сказала хозяйка, оттолкнув слугу, - Шутковать со мной вздумал. Ты, сударь мой, должно быть за клей свой многие тыщи, а того и гляди, миллионы с этого тощего немца слупишь, а мне всего какие-то две синеньких предлагаешь. Нехорошо, батюшка, не по–христиански.

Эх, нет на тебя, сударь, покойника моего! Он бы с тобой другим манером-то поговорил. Старуха отвернула лицо от чиновника и обратилась к доктору:

- Он, бывало, слышишь дохтур, так крикнет, так гаркнет, так рявкнет. Так по столу кулаком хватит, не поверишь, ножки ломались, а у покупщика немедля пропадала охота торговаться. У него всегда один профит был. Не то, что у меня… дамы слабой… болезненной… со мной всякий штуки шутит…

Старуха заплакала.

- Да какие такие шутки, матушки, - Чиновник вытаращил на хозяйку изумленные глаза,

- Как можно. Две синенькие это вам, голубушка, не шутки, а хорошие деньги.

- Я эти бумажки, можно сказать, от сердца отрываю. Я ведь тоже не миллионщик, какой нибудь.

Чиновник ласково погладил хозяйку по плечу.

- Ну, будет, матушка, будет. Не плачьте все как- нибудь, да и образуется. Я так и быть синенькие бумажки красненькой накрою.

- Нет, отец, вижу, не понимаешь ты меня. – Вздохнув, сказала Елизавета Осиповна, - Так и ищешь, как бы меня болезную объехать, объегорить, обскакать.

Чиновник ничего на это не сказал. Он подошел к окну. Несмотря на то, что они взбирались в залу по крутой и высокой лестнице, окно её чуть - ли не касалось земли. Ласковое утреннее солнце освещало двор. На цветах крупными бриллиантами горели капли росы. В зарослях орешника щебетала невидимая пичуга. Чиновник обвел двор взором и увидел ёбричку. Рядом с ней, позевывая и почесываясь, сидел Тихон.

- Эй, Тихон. – Крикнул чиновник, - Заводи агрегат, едем!

Чиновник обернулся:

- Ну, что ж, матушка, благодарствуем за угощение за ночлег, но как говориться пора и честь знать. Пошли, мин херц, Тихон уже ждет. Прощайте, Елизавета Павловна…

- Осиповна…

- Как вам будет угодно. – Чиновник поцеловал старушечью сухенькую, более напоминающую птичью лапку, руку. – Прощайте, матушка.

Чиновник, а за ним доктор направились к двери.

- Погоди. Погоди, сокол, - Остановила его старуха, - Куда же ты.

- Войти ко мне, батюшка, легко. – Зловеще улыбнулась старуха, - Да выйти трудно.

- Это как понимать, - Нахмурив брови, спросил Сергей Эдуардович, - Это что ж выходит, что вы собираетесь чинить препятствие мне и иностранному подданному?

- Ничаво я, сударь мой, не чиню. – Ответила старуха, - Ты цену свою назвал, теперь, стало быть, моя очередь.

- И какова же она? Называйте. Я, так и быть, выслушаю.

Старуха поправила чепец. Ткнула пальцем в стол.

- Степан подай-ка мне… вон ту коврижку.

- Слушаюсь, матушка.

Хозяйка взяла в руки медовую коврижку и сказала:

- Дюже мне, красавец, понравилась твоя скатерть – самобранка. Давай меняться. Я тебе клей твой, а ты мне скатерку.

Чиновник весело рассмеялся и отрицательно замотал головой:

- Вот я, матушка, так и думал, что вы нечто заковыристое удумаете. Нет, голубушка, не могу. Во – первых, это не равнозначная мена, а во- вторых, она инвентаризационный номер имеет. Ибо вещь эта государственная и мне только на время выданная.

- Да ты, голубь, скажешь, что ты ее как – нибудь ненароком утерял. Покойник мой- тот завсегда так поступал. Бывало чаво…

- Покойник, матушка, волен поступать, как ему вздумается, а я человек живой. Охота мне, голубушка, что б с меня живого шкуру за эту скатерть спустили? Не охота. Так что уж не обессудьте, а велите проводить вашему слуге нас к ёкипажу.

- Погодите, соколы, погодите. – Остановила гостей хозяйка, - Слыхала я, батюшка, что выдают вам чиновникам некий волшебный табачок. Так давай, стало быть, меняться. Я тебе клей твой, а ты мне табачок. Он чай не инверт…ти.. зи.. ый.. Тьфу ты господи.

-Да, на что ж вам, голубушка, табачок, - Изумился чиновник, - Вам про Господа ужо думать надобно, а не про табачок. Впрочем, я бы вам его пожертвовал, но не могу… у меня, его попросту нет.

Не моргнув глазом, соврал чиновник.

Старуха задумалась:

- Ну, тады давай скидавай свой мундир, а я тебе замест яво клей твой уступлю.

- Как так скидавай?

- Меняться будем. Ты мне мундир, а я тебе клей.

Чиновник присел на стул рядом с хозяйкой и поинтересовался:

- На что ж вам мундир, сударыня, носить вы его что - ли собираетесь?

Старуха горько вздохнула и сказала:

- У покойника моего, батюшка, был мундир. Я его и в землю в нем положила. Уж так не хотела. Так не хотела. Мундир то почти новый… англицкое сукно. Но на то воля покойника была, а волю, сударь мой, нарушать нельзя. Так их схоронили в мундире. А уж на сороковины я, отец мой, спохватилась. На что-то мне понадобился билет императорского енергетического займа. Я туды, сюды… нет билета, как в воду канул. Теперь думаю себе. Уж не схоронила ли я покойника в мундире, да и с займовым билетом? Так что давай, красавец, так и быть скидывай мундир.

Старуха протянула руку. Сергей Эдуардович немного отступил назад.

- Что ж это вас так, матушка, на обмен тянет. Разве ж вас живые деньги не интересуют?

- Покойник, батюшка, любил меняться. Вот я у него и выучилась.

- Пора бы уж, матушка, забыть про покойника, да жить своею жизнью. Я вам, последнее мое слово, три синеньких бумажки дам.

Старуха задумалась и, наконец, сказал:

- Так и быть, красавец, уговорил ты меня старуху, а как же меня не уговорить. Коли я женщина мягка, сговорчивая…

Давай три синеньких, и акромя того накрой мне яствами все столы, что моем доме имеются.

Чиновник покачал головой, усмехнулся и согласился.

Когда сделка была завершена, хозяйка приказала слуге:

- Степан, доставь господ к месту.

- Слушаюсь, матушка.

Гости со слугой вышли во двор. Влезли через распахнутую Тихоном дверь в салон

и отправились к месту назначения.

Редактор «Столичных Ведомостей» Афанасий Иванович Лисичкин спустился со стремянки. Отряхнул камзол дорогого сукна. Спрятал подзорную тубу в кожаный чехол. Потянулся. Сделал несколько круговых движений туловищем. Крикнул:

- Захар. Захар.

Из комнатки вышел зевающий слуга:

- Чаво надобно?

- Отнеси стремянку и набери мне код Федора Васильевича.

- Это который там? – Спросил Захар, подняв заспанные глаза к потолку.

- Тот. Тот. – Ответил редактор, - Какой же еще.

- Ну, мало ли Федоров Васильевичей. – Скребя пятерней давно нечесаные волосы, сказал Захар, - Вон в Сухаревском уезде несколько лет тому назад помер помещик Федор Васильевич Шелуха. Так он, люди, стало быть, сказывали. Того это со своей супружницей Елизаветой Осиповной оборачивались вурдалаками и сосали из людей и кровь и жилы и всякое другое – третье. Теперяча в этом уезде кожный второй, люди говорят, кровос. Без осинового кола, да креста туды, батюшка, Афанасий Иванович, ни ногой. Там…

- Хватит молоть чепуху, - Оборвал слугу редактор «Ведомостей», - Того Шелуху, стало быть, Митрофаном Федоровичем звали. Так, что молчи и выполняй, чего я тебе велел. И расчеши ты, в конце – то концов, свои космы и кельнской водой что - ли опрыскайся. Несет от тебя, братец, живой псиной. Сколько я уже тебе флаконов воды этой презентовал, да только ты ее, шельмец такой, замес того чтобы на себя прыскать, в нутро свое льешь. Как же можно такую дорогую вещь себе в нутро лить.

- Никак нет, Афанасий Иванович, как можно-с. Разве ж мы без понятия-с. Без понятий – с никак.

Захар, почесывая косматый затылок, скрылся в своей каморке. Вскоре оттуда послышался шум, треск, шипение, жужжание…

- Есть соединение-с, - Крикнул Захар, - Можете говорить, Афанасий Иванович.

Редактор подошел к столу нажал синюю кнопку «Надворный секретарь по мировоззрению Святослав Игоревич Короваев» на коричневом, которую в первый момент можно было принять за коробку сигар, ящике.

- Святослав Игоревич, - Сказал редактор, слегка наклонившись над ящиком, - Вы меня слышите.

Вместо ответа из ящика донесся треск, и посыпались зеленовато – голубые искры.

- Святослав Игоревич. Святослав Игоревич, - Продолжал вызывать, точно джина из бутылки, редактор «Ведомостей», - Ваше превосходительство, вы меня слышите.…

- Слышу. Слышу. – Донесся из коробки глухой начальственный бас, - Кто говорит.

- Э-э-то я-я-я. – Слегка блеющим голосом сказал Афанасий Иванович, - Лисичкин.

- Синичкин, – В трубке повисла пауза, - Какой такой Синичкин.

- Не Синичкин, как вы изволили выразиться, - Поправил секретаря хозяин ящика, - А Лисичкин. Афанасий Иванович. Редактор Столичных ведомостей.

- Ах, это вот кто. Ну-ну, Лисичкин, чего, брат, изволишь.

- Могу ли я оторвать пять минут у вашего превосходительства. Всего пяток минуточек… не более.

В трубке повисла пауза.

- Пять, пожалуй, можешь, – Сказал начальственный бас, - Заходи, Лисичкин.

Афанасий Иванович нажал на красную кнопку. Потолок разверзся и из образовавшейся дыры на него рухнул мощный поток фиолетово – голубого света. Редактор весь засветился, точно электрическая дуга, и стал медленно и, все ускоряясь, распадаться вначале на куски, затем на кусочки и наконец на мелкие слегка заметные частички. Через минуту в соединительной комнате от него не осталось даже и запаха его дорогой кельнской воды. Сейчас все это и запах куски, и кусочки, и мелкие частички стремительно собирались в кабинете тайного секретаря Короваева. Вскоре Афанасий Иванович, слегка светясь в ногах и трясясь, как будто попал под легкий электрический заряд, стоял возле стола надворного советника.

- Добрый день, - Поздоровался, окончательно придя в себя, редактор, - Уважаемый Святослав Игоревич.

- Здоров был, Афанасий Иванович, здорово. Ну, чего там у тебя, докладывай.

Лисичкин восхищенным взглядом скользил по кабинету надворного советника.

- Ну, чего молчишь. Точно в рот воды набравши. Говори, я слушаю.

- Дозвольте погодить, ваше превосходительство. – Тихо сказал редактор, - Дозвольте насладиться убранством вашего кабинета. Какой восхитительный стол. Не стол, а прямо таки Богородица дева радуйся. А канделябры, что за чудо ваши канделябры! Такой если на голову упадет, то в ту же минуту предстанешь пред Господнем престолом. А ковер, что за диковина этот ваш ковер. Какие на нем лежат цветы. Боже мой, так, кажется, и упал бы в него как в райские луга. Лежал бы, да глядя в этот прекрасный лепной потолок с хрустальными лампами. Божественно. Божественно.

- Ну-ну. Будет тебе прибедняться. – Усмехнулся надворный советник, - У тебя кабинет не многим хуже. Дом… говорят… свой с золотым куполом, который…

Ой, гляди, Афанасий Иванович, матушка – императрица. Буде да тебе известно. С золотыми излишествами этими борьбу суровую. Войну лютую, повела и правильно. Потому как зажрались вы при покойном императоре. Черпали из нашего ёнергетического моря океана: кто ведром, кто цистерной, а кто насосом денно и нощно качал ёнергию в свой карман.

- А чего ж вам зреть–то, Святослав Игоревич, - Развел руками. – Вот те на - зреть, что зреть – то, когда вы в этом же здании и живете. Как говорится. Как под каждым под кустом тут готов и стол и дом…

А купол у меня, да будет вам известно только что золотой краской покрашен и то легким сло…

Надворный советник грубо оборвал редактора.

- Да только золота в том слое в руку толщиной!

- Да какое золото. – Воскликнул редактор. – Тоже скажите. Вот у вас пепельница… так то… действительно… чистое золото. Вот я все думаю, сколько в нем весу. С пол пуда не менее?

- Но, но! – Короваев постучал пальцем по столу, - Ты говори, брат, но по делу. Неча мне тут речи вздорные разводить. Давай, докладывай по форме… чего у тебя, ибо у меня в приемной просителей, что пчел в улье.

- Разумеется, Святослав Игоревич, по форме. Только дозвольте стакан воды выпить, у меня от этих разъединений – соединений в горле першит.

- Пей. – Короваев подвинул графин.

Редактор налил воды. Прополоскал, закинув вверх голову, горло. Выпил. Поставил стакан. Отер платком губы и стал докладывать.

- В некоторых близлежащих к столице уездах, ваше превосходительство, замечено несколько странных субъектов. Ездят они по деревням и поместьям с целью завладеть…Редактор замолчал и уставился на икону Спасителя, что висела в правом от стола углу.

- Ну, чего замолчал?

- Да не знаю, как и сказать, ваше превосходительство, про то чего они ищут. Бога боязно. Давайте я вам на ушко шепну.

Редактор быстро подошел к надворному советнику. Что-то шепнул и быстро вернулся на свое место.

- Вот те на! – Изумился надворный советник. Почесал внушительную бороду и осведомился:

- А на что это им. Клей что - ли варить?

- Не знаю, чего они там удумали, Святослав Игоревич, но я хочу поднять эту тему на страницах вверенного мне издания. И осветить её с патриотического угла зрения. Жду вашего соизволения.

Надворный советник поскреб бороду и сказал:

- Ну и освети. С патриотической, отчего же не осветить. У тебя все?

- Так точно все, ваше превосходительство.

-Ну, тогда ступай с Богом.

Надворный советник потянулся к кнопке на коричневом ящике на своем столе. Рука, не дойдя до цели, замерла. Короваев сделал ею замысловатый жест. Щелкнул пальцами и спросил:

- Дозволь узнать, Афанасий Иванович, - Скребя бороду, поинтересовался Короваев, - а как же так получается, что они по уездам шастают и их никто еще не задержал, не допросил с пристрастием? Тут что-то не так. У нас просто так по литерным уездам, а эти уезды, как раз и имеют секретную литеру… не то что человек, а и мышь не пробежит. Кто курирует это дело, выяснил?

- Так точно, ваше превосходительство, чиновник по особым поручениям Бойко Сергей Эдуардович.

От этого сообщения Святослав Игоревич так дернул рукой, которая запуталась в бороде, что чуть не упал с кресла.

-Ты в своем уме. - Сказал он, когда с помощью редактора вернулся на свое место, - Ты знаешь кто такой Бойко?

- Не знаю.

- А следовало бы знать.

- Он, брат, не только по фамилии Бойко, но он и головы тоже бойко сечет. Он у матушки императрицы в первых фаворитах. Говорят, но это меж нами, что они на пару батюшку императора оприходовали. А ты про него статьи писать вознамерился….

- Да я не про него. – Осторожно вставил редактор, - Я только тему. Так сказать, очертить…

- Тему. Тему. Тебе по темечку так, и этом в лучшем случае, дадут, что ты хорошо, если алфавит будешь помнить и по слогам говорить. Давай ступай, работай, а про это дело не то что писать, а и думать забудь.

Редактор, вместо того чтобы (как обычно) взять под козырек и выполнять приказание, неожиданно взбрыкнул:

- Как себе хотите, ваше превосходительство, но я этому материалу дам ход. Не те, знаете – ли, времена. Сейчас с матушкой все по- другому. Императрица наша, нечета покойному императору, она крепко стоит на стороне простого православного народа.

- Ишь ты, какой прыткий, – Приподнялся в кресле надворный советник, - А ну ка присядь.

Редактор подвинул к себе рядом стоящий стул.

- Не туда, - Сказал Святослав Игоревич, - Ты напротив меня садись. Вот на этот стул. Садись. Садись и слушай. Времена, говоришь. Правильно все. Я в былые времена скакал, да прыгал, что твой воробей, а нынче доктор ко мне ходит. Пиявки мне ставит. Кровь они у меня сосут. Снимают давление. Давление у меня скачет, а раньше другое, брат, скакало. Ты не ставишь пиявок, Афанасий Иванович? Впрочем, ты ж у нас молодой. На что тебе пиявки, у тебя секретарши твои, гляди Афанасий, как бы в матушкины уши эти слухи не проникли, лучше всяких пиявок отсосут. Так вот, милый, должен я сейчас к доктору на процедуры выйти, а ты посиди тут, подумай, а как я вернусь, скажешь мне свое решение.

Надворный советник встал и направился к двери.

- Мое решение непоколебимое, - Редактор встал со стула, - И я его не переменю.

- Да ты сядь. – Святослав Игоревич ткнул редактора пальцем в грудь, - Посиди, подумай. И хорошенько думай, не торопись.

С. И. Короваев исчез за дверью. Как только он вышел. А.И. Лисичкин решил встать и выпить воды. Но не только не встать, но даже и пошевелиться он не смог. Редактору даже показалось, что он не сидит на стуле, а сам вдруг стал этим предметом домашнего обихода. Афанасий Иванович еще раз дернулся и вдруг почувствовал, как под ним разверзся пол, и стул стремительно полетел вниз. Афанасий Иванович закрыл глаза от страха и подумал, что он летит в бездонную пропасть, но стул неожиданно замер. Лисичкин открыл глаза и обнаружил себе в мрачном сыром и холодном подвале. На стене его горели смрадные факелы. С потолка капала вода. Посредине стоял огромный дощатый топчан. Отовсюду неслись крики и стенания, от которых у редактора застыла в жилах кровь. Он увидел, как открылась дверь и в камеру вошли двое дюжих молодца в забрызганных кровью халатах и перчатках (которые кроме как ежовыми и не назовешь) с острыми шипами. Молодцы быстро залепили редактору рот липкой лентой. Уложили его на топчан. Один крепко так, что Афанасий Иванович подумал, что ему пришел конец, придавил его к топчану. Другой быстро стащил с редактора брюки и заковал его ноги и руки в стальные кандалы. Молодцы вышли. Бедный Афанасий Иванович болезненно дернулся, пытаясь вырваться из плена, но в это время в комнату вошел невысокий коренастый человек в синих шароварах и расписной малороссийской, подвернутой в рукавах, рубахе. Лицо вошедшего скрывалось под маской грустного Арлекина с крупной слезой под левым глазом. В одной руке мужчина держал эмалированное ведро с водой, а в другой пучок тонких ивовых розг. Сердце редакторское остановило свой ход. Дыхание прервалось. Ноги похолодели. Он хотел что-то (скорей всего просительно – умоляющее) произнести, но на это не было сил, да и кляп бы ему не позволил этого сделать. Коренастый субъект поставил ведро. Всунул розги в воду. Вытащил и сильно полоснул ими в воздухе. Сердце бешено забилось в редакторской груди. Дыхание участилось. На лбу выступил холодный пот.

Коренастый стал напротив редактора и сильно ударил его розгой по ягодицам. Адская боль пронзила не только тело, но все естество Афанасия Иванович. Он вдруг разом почувствовал все атомы, нейроны и нейтрино, из которых состояло его мягкое сытное привыкшее к удовольствиям и благодатям тело. От второго удара розги Лисичкин позабыл и свое имя, и отчество, и занимаемую должность, и имя жены своей, и детушек, и любовницы секретарши - краснощекой Нюры. Нестерпимая жуткая проклятая боль заставляла думать только о ней и больше ни о чем. Какое – то время редактор дергался, но вот тело его обмякло и стало походить на рогожку, которой обычно стелют подобного рода, на котором он сейчас лежал, топчаны.

Человек размахнулся и обрушил розгу на ягодицы с такой силой, что мягкий широкий зад Афанасия Иванович прорезала широкая и кровавая борозда. Второго такого удара бедный редактор уже бы не вынес. Но на то мастер и есть умелец, чтобы знать предел человеческому терпению. Экзекутор в маске Арлекина устало выдохнул. Поднял с пола ведро и вышел. Тотчас же в подвал зашли дюжие молодцы. Они вытерли выступившую на ягодицах кровь. Смазали рубцы мазью. Надели на обессиленного А.И. Лисичкина брюки. Сняли со рта липкую ленту. Усадили бедную жертву произвола на стул, и тот стремительно полетел в обратном направлении. Вскоре уже Афанасий Иванович сидел напротив Короваевского массивного стола и чуточку постанывал. Минут через пять дверь открылась, и в кабинет вошел его хозяин.

- Ох, и замучили меня, Афанасий Иванович, эти пьявки. Спасу просто нет! Сил уже моих не хватает, - Сказал он, присаживаясь за стол, - Вот что значит не слушать старших, а матушка моя покойная…

Святослав Игоревич перевел взгляд на икону и, осенив себя крестом, забормотал:

- Упокой, Господи, душу ее и прости ей грехи. Яко вольные. Так и невольные…

Так вот. Матушка всегда говорила: «Не кушай, Святик ,скоромного, да не пей хмельного». Я же хрен старый, ею покойницу не слушал и теперь вот болею. А ты чего это, Афанасий Иванович, бледный такой сделался. Занемог, тут сидячи? Да, тут у меня аура, знаешь - ли, отрицательная летает. Все в пространство в астральных… этих каких… дырах. Да как же иначе, когда я и сам больной и всякие разные болезные ходят туда - обратно. Так ты смотри, дорогой мой. Доктор еще мой не ушел. Я ему прикажу, чтобы он пиявочек тебе поставил. От них тебе сразу лучше сделается. Позвать доктора-то?

Редактор отрицательно покачал головой.

- Ну, как знаешь, дорогой, как знаешь.

Надворный советник почесал бороду и поинтересовался:

- Да я совсем то и позабыл, чего тебя оставлял то здесь. Ну, как, Афанасий Иванович, чего надумал ты, пока я отсутствовал. Будешь печатать статью, не будешь?

Лисичкин вновь отрицательно покачал головой.

- Ну, вот и правильно, милый. – Короваев встал из- за стола, подошел к Лисичкину и помог ему подняться стула. По дороге к двери он дружески - доверительным тоном сказал Афанасию Ивановичу.

– Вот это ты, верно, решил Афанасий Иванович. В смысле не раздувать из искры пламя. А то ведь у нас как! У нас так. У нас не то, что за статью антигосударственную, а так за безделицу какую. Такую, что и выеденного яйца не стоит. За пустячок. За мелочь. За ерундистику, право слово, возьмут, да и определят в императорский каземат, а там, брат, таких заплечных дел мастера сидят. Ох, не приведи Господь. Они там человеку сущий ад на Земле устроят. Ты уж мне на слово поверь. Иди, дорогой. Ступай, Афанасий Иванович. Работай себе тихо, да прилежно на благо государства нашего великого. На что тебе на задницу приключения – то искать. Правильно я говорю?

Афанасий Иванович кивнул головой и вытер набежавшую слезу.

- Ну, вот и ладненько. Ступай, милый, иди дорогой, отдыхай. Мне бы тоже отдохнуть, да работ. Видал сколько у меня в приемной просителей – посетителей, что мух, над сахаром, в летний день.

Надворный советник закрыл за редактором «Столичных Ведомостей» дверь с надписью «Собирательная». Нажал на кнопку. Афанасий Иванович моментально разложился на ноющие и болящие атомы, но вскоре они вновь сложились в редактора «Столичных Ведомостей», но уже в его любимом тихом и спокойном без всяких потайных дверей, пропастей и прочего разного (о чем лучше и не рассказывать, ибо не поверят в приличном обществе) кабинете.

- Вот дикая страна, - Держась за больное место, говорил сам себе редактор, - И люди дикие, и чиновники варвары. Живого, умного человека розгами. Коли я был бы государственным мужем, то я бы эту дикость под корень извел. В ней вся беда отечества нашего.