Поэма Картина первая

Хороша летняя проселочная дорога после дождя. Синеют над ней бездонные небеса. Гонит ветер по ним замысловатые облака. Взглянешь не облако, а чудесный замок. Взглянешь на другое - лицо великана с бородой и развевающимися сивыми волосами. Не поднимают колеса густую пыль, от которой некуда деваться и нечем укрыться. Бежит дорога меж живописных рожиц, мимо крутых поросших благоухающими цветами шиповника, оврагов, рядом с тихими голубыми речками. Не оторвать взгляда от пейзажей и видов, что на небе, что на земле.

Сергей Эдуардович молча глядел на пробегающие перед ним виды. Мирно урчал мотор Убаюкивающее качалась ёбричка. Отчего чиновничьи глаза стали подергиваться. Взгляд помутился. Вот закрылся правый, за ним левый. Вот уж поплыли и приятные видения, но вдруг ёбричка на что-то наскочила, накренилась, чиновник сильно стукнулся головой о стенку.

- Беда, Сергей Эдуардович. – Услышал он крик Тихона и погрузился в теплую мягкую черноту. В ней чиновник увидел темные закопченные печные двери и ощутил нестерпимый жар. Вихрастый кочегар больно ткнул Сергея Эдуардовича кочергой в бок.

- Ой. - Вскрикнул чиновник.

- Сергей Эдуардович. Сергей Эдуардович. Чиновник открыл глаза и увидел склоненное над ним лицо Тихона. В глазах у возницы блестели слезы.

– Батюшка, Сергей Эдуардович. Слава тебе господи живой, а то ведь я думал, что зашиб вас усмерть. Поднимайтесь, Сергей Эдуардович. Давайте я подмогну.

- А где мы, Тихон. – Тихим болезненным голосом, поинтересовался чиновник по «особым» – В раю, али в преисподней.

- Да тута мы батюшка. Ёбричка… такое дело… в луже застрял. Вот я ужо вас сейчас на бережок перенесу.

- А мин херц где? – Поинтересовался чуть окрепшим голосом Бойко, - Не зашиб ли ты его. Нам Тихон… если с ним чего... прямая дорога в острог.

- Не волнуйтесь, батюшка Сергей Эдуардович. Не печальтесь. Живой он. Мин херц ваш. Чаво ему сделается. Сидит ужо в сухом месте и колдует над свои чемоданом. Господи помилуй! Я так думаю, Сергей Эдуардович, не он - ли шельма клапаны наши свернул.

Тихон вытащил чиновника из салона и бережно перенес через грязно-бурые воды огромной лужи. Уложил его на мягкую траву. Ромашки склонились над бледным чиновничьим лицом. Вскоре на дороге показались мужики. Они подошли к потерпевшей аварию троице. Помялись, глядя на грязный мундир Сергея Эдуардовича, но, узрев на нем золотые эполеты, стащили шапки:

- Доброго здоровьишка, батюшка.

Чиновник присел и ответил болезненным голосом:

- Здорово, мужики! Здорово милые! Беда у нас. Ёбричка в луже застряла. Подсобите выехать мужики.

- Так отчего ж не помочь. – Дружно согласились мужики. - Это мы зараз, пожалуйста.

Мужики закатали портки и вошли в лужу. Подойдя к екипажу, один из них поскреб бороду,  сказал:

- Давай-ка, ты, дядя Фрол, с левого крыла толкай. А я с правого подступлюсь. И в раскачку, и вразвалку, и вперевалку, и уточкой, и щучкой…

- Нет, дядя Митяй. Давай – ка ты с правого. Мне с левого крыла половчей буде.

Дядя Фрол уперся своим мягким бабьем плечом в крыло ёкипажа и крикнул:

- А ну навались! А ну, пошла, милая. Пошла, хорошая!

- Слышь мужички, - Крикнул с берега Тихон, - Вы бы подложили чаво под колеса: ветки там али палки какие.

- Да какие ты, брат мой, ветки, сучья и прочая, - Рассмеялся дядя Фрол, - Тут у нас особенная грязь. Ее ветками не возьмешь. Тут смекалка нужна. Ты давай дядя Митяй в кабину и как я навалюсь, то ты шуговку включай.

Дядя Фрол залез в салон…

Ёкипаж зарычал, загудел, задымил...

- Ты что ж это, воровская твоя морда, делаешь, - Истошно закричал с берега Тихон, - Мы ж только что новые клапаны поставили. А ну выдь из ёкипажа к едреной фени!

- Так как же я энтон екипаж из лужи высвобожу, - Выглянув из салона, сказал дядя Фрол, - Коли мне шуговать не дозволенно?

- Ты шугуй, шугай, - Крикнул Тихон, - Но с разумением.

- Погоди, Тихон, - Вступил в разговор Вильгельм, - Дай- ка я ему, братец, разъясню чего ему делать. Милейший, вы на шуговку на эту только слегка нажимайте, а все остальное я сделаю. Как скажу, так и нажимайте, договорились?

- А нам чаво, - Отозвался мужичок, - Могем и не сильно.

Доктор нажал на своей трубочке кнопку. Из отверстия стал медленно вылезать стальной провод. Он ловко проскользнул под передние колеса ёбрички. Сильно обвил станину. Трубочка докторская пискнула, и он крикнул мужику:

- Нажимайте на газ!

Дядя Фрол нажал. Трос натужно загудел. Ёбричка стала медленно, но уверено выезжать из лужи.

Тихон, открыв от удивления рот и медленно, по слогам, произнес:

- Вот же чу - де- са твои, гос- по- ди.

Ёбричка, наконец, выехала на сухое место. Дядя Фрол выпрыгнул из салона, а с заднего крыла на землю соскочил дядя Митяй.

Тихон подошел к дяде Фролу и грозно сказал:

- Дать бы тебе по мордасам… шугатору этакому.

- Но, но! – Зычным голосом остановил его чиновник по «особым», - Ты мне это брось. Мужики, можно сказать, помогли. Из беды выручили. Им надобно сказать спасибо, а ты дать. Дай-ка мне лучше руку, да подсоби, залезть в салон.

Тихон выполнил команду. Чиновник умастился на мягких сидениях. Выглянул в окно и крикнул:

- Благодарю за службу, братцы. Вот держите.

Бойко протянул мужикам голубенькую бумажку.

Дядя Фрол, поблагодарил его, спрятал ассигнацию в карман и поинтересовался.

- Вашество, может, подбросите нас малехо. Умаявшиеся мы. С утра плетемся.

- А далеко ли вам шагать-то, мужички?

- Да нет, батюшка, - Ответил дядя Фрол, - Недалече… версты три четыре… в село Замашки.

- А вы, чьи ж будете, мужики, государственные, али хозяйские?

- Хозяйские, мы, батюшка. Помещицы Тихонькой Дарьи Степановны.

Чиновник всунул голову в салон:

- Глянь ка, мин херц, есть - ли чего в папке твоей про село Замашки?

Вильгельм, бормоча за… мы… ты… сте… паны… полистал страницы.

- Есть, Сергей Эдуардович, сорок вторая штурмовая рота.

- Ну, стало быть, и поедем в эти Замашки. Тебе ж все одно, где капать.

В Гнилодедово, куда мы с тобой собрались полсотни верст пилить, а тут всего четыре.

Чиновник по особым поручениям высунулся в окно и крикнул:

- Залезай!

Тихон, недовольно бурча, открыл дверь.

- Залазь, только не елозьте мне тут.

- Ладно, ладно, служба, мы аккуратненько. – Заверили мужики, - Шебаршиться не будем. Ёбричка тронулась в путь. Прехав несколько верст Тихон поинтересовался:

- Говрили три версты, а мы уж, поди, и десять намотали. Далеко ли Замашки энти ваши?

- Да вот за энтим узгорком, - Ответил дядя Фрол, - Только ты уж, мил человек, аккуратней -то с им… с узгорком. Мы его промеж себя его не иначе как чертовой горкой и не кличем.
- Не боись мры-я дядя, - Заверил мужика Тихон. -  Мы и не такие мр-я горки
укатывали!

Тихон нажал на газ. Ёбричка натужно загудела, застреляла, зачадила и, не добравшись до вершины, заглохла. Возница вновь нажал на газ, на что дядя Фрол сказал:

- Ну, вот я ж те говорил аккуратней надобно. Тяперичи шугуй, не шугуй, а все едино получишь, энтую самую херовину. Вылази, милай, приехали. Чертова горка она, брат ты мой, шутковать не любит. Она проклятущая человека - ли, живелину-ли, али механизму какую ежели ухватит, то уж энто надолго.

- А те говорю, мря, погодь. – Остановил его Тихон, - Раскудахтался, мры, тут. Я ее зараз горку энтую в раскатку возьму.

Возница крутанул какую-то ручку и вновь сильно нажал на газ. Ёбричка истерично завизжала, и из всех ее щелей повалил черный едкий дым. Мужики и возница выскочили на воздух.
- Чего случилось, Тихон? – Разгоняя дым рукой, поинтересовался чиновник, - Ты чего это
тут начадил.

Тихон, ковыряя землю носком сапога, неразборчиво забормотал:

- Так. Тут. Это. Такое… дым. Стали, стало быть. Не поедет больше ёбричка.

- Ну, что это за напасть такая. – Плачущим голосом сказал чиновник, - Тут то ехать три весты, а все никак доехать не можем. Не в Сибирь же, упаси Господи, едем-то. 

- А я вам завсегда говорил, - Зло сказал Тихон, - Что ентот дурундуль давно надобно было на новый заменить. Все у нем гручить, да звенить.

- Да помолчи ты, - Болезненно наморщив лоб, сказал чиновник, - Надоел хуже пареной редьки. Слышь, мин херц, на тебя одна надежа. Извлеки ты из своего… чемоданчика чего – нибудь такого научного, да почини эту колымагу.

Доктор обошел ёбричку. Потыкал его своей палочкой. Задумчиво хмыкнул и вынес приговор:

- В этом случае я ничем помочь не могу. Тут нужен категорический ремонт. Нужны специальные приспособления.

Тихон почесался о бок агрегата и предложил:

- А может коли - это чертова горка, так ее крывей опырскать. Нечистая сила до крыви дюже охочая?

Дядя Фрол значительно усмехнулся и сказал:

- Ты тяперичи пырскай али не пырскай все едино не поедет. Надобно вам до матушки идти. Пущай дает коней али машину кабы стащили вашу ебричку с горки, а как стяните так уж она и сама поедет. Пошли, стало быть, проводим.

Путники вытащили из салона свои вещи и отправились в село. Вскоре путь им преградила сонная речка с переброшенным через нее хлипким мостом.

Чиновник, осмотрев мост и потопав по его настилу ногой, поинтересовался:

- А выдержит – ли?

- Кто ж его знает, батюшка. – Ответил дядя Фрол. – Мы про себя, его ведьминым мостом кличем. Коли ведьма раза тута то не пройдем, а коли где в других местах шастает, то и проскочим.

- А как же то узнать, дядя?

- А вот вишь, вашество, по земле соль рассыпана, стало быть, нету ведьмы тута.

- И чего делать-то?

- Я знамо чего, батюшка.

Дядя Фрол трижды по часовой стрелке обошел соль, трижды перекрестил его, собрал её кусочком тряпицы, отнес ее с дорог, зажег тряпицы, прочитал «Отче наш» и сказал:

- Теперь можно идти. Теперичи он и ни такого богатыря выдержат, как ты, батюшка.

Сергей Эдуардович осторожно пошел по хлипким худым доскам, но на середине реки он неожиданно остановился и, ткнув пальцем в водную гладь, с восхищением в голосе произнес:

– Вишь, мин херц, как шустрят. Ох, же вы озорники!

- Кто, шустрит. – Поинтересовался доктор.

- Да рыбеха малая, несмышленая… туды сюды. Туды сюды. А что, мин херц, у вас, поди, и рыб уж в речках, да прудах не осталось. Вывели всю химией своей проклятущей.

- Почему нет, Сергей Эдуардович, очень даже есть. У нас этим специальная наука занимается.

- Да, что в твоей науке-то, мин херц. – Скривил рот чиновник, - Вонь одна, да томление духа. Научная рыба квелой делается, а природная вишь, как хвостом вертит. Как их звать – то, дядя?

- Евдошками кличут.

- Во. – Воскликнул чиновник. – Евдошки. Есть-ли у вас евдошеки, мин херц?

- Есть.

- Врешь! По глазам вижу, что врешь.

- Ну, вот и обиделся. – Ласково улыбнулся С.Э Бойко, - Да я же не то чтобы.

- Вы, вашество, поживей ногами то перебирайте, а то не ровен час налетит ведьма и утянет пучину.

- Иду! Заверил чиновник. – Иду.

Сергей Эдуардович в два прыжка преодолел мост и оказался у развилки двух дорог.

Вам по этой дороге, - Дядя Фрол махнул правой рукой, - А нам по той. Как пройдете Марьин лесок так уж и увидите матушкину усадьбу.

Мужики поклонились и пошли к деревне. Вскоре о них напоминал только столб пыли, да едкий запах пота.

- Пошли и мы.

Сказал чиновник и перекрестился. За ним побрели Тихон и доктор Фаустман.

Извилистая дорога пошла живописным полем. Глаз радовали нежные васильки, роскошные маки, скромная куриная слепота, высокие стога сена. Голова шла кругом от запаха: мяты, меда и скошенной травы. В бездонной вышине пела невидимая птица. Над речкой с темной водой, что струилась рядом с дорогой, порхали стрекозы, лениво плескалась рыба. Рай на Земле и на небе. Путники миновали поле и вошли в светлый, прозрачный, словно нарисованный лес. Тысячи запахов и звуков царили в его владениях. Деловито жужжали шмели, беспечно заливались синицы, упорно стучал своим клювом дятел, безбожно врала кому-то кукушка. Мягкая устланная точно ковром сосновыми колючками дорога вела путников речным берегом вдоль высоких елей, кряжистых сосен, и стройных берез. Воздух был настоян на сосновых шишках и цветах шиповника. Вдалеке то, прячась за холмом, то, взбегая на него, виднелась крыша усадьбы. Путники уже упарились и изрядно устали, а усадьба по-прежнему плясала то вверх, то, вниз не приблизившись к ним и на сантиметр.

- Это что такое, - Глядя на огромный муравейник, сказал С.Э. Бойко, - Мы же его, кажется, уже проходили?

-И не раз. - Дополнил это предположение доктор, - А как минимум раз десять.

- Точно. – Подтвердил Тихон. – Я в него еще травинку совал. Муравьиной кислоты набирал. Она дюже от сушняка помогает.

Чиновник почесал голову и высказал предположение:

- Выходит, что мы по этому леску не идем, а кружим?

- Это не мы кружим, Сергей Эдуардович, а леший нас кружит, - Пояснил возница,

- Чем–то мы, видать, ему не угодили.

- Меньше нужно было тыкать, - Незлобиво сказал чиновник, - Травинки, куда не попадя. Вот и не плутали бы теперь.

- Да я всю жизнь их тыкаю. И ничего Бог миловал.

- Ну, вот и датыкался, что Бог отвернулся, а сатана подвернулся. И нас мин херцем к нему пристроил. Вот чего теперь делать?

- Не знаю. – Ответил Тихон, - Идтить надобно.

- Куда идтить, дурья твоя голова. – Бойко постучал себя по лбу. – По кругу не ходят. По нему кружат.

- А вы дохтура спросите, - Нашелся Тихон, - Могеть он знает?

Чиновник взглянул на Вильгельма и, покачав головой, спросил:

- Не знаешь-ли, мин херц чаво нам делать-то?

Доктор вытер вспотевший лоб и ответил:

- А вы прибегните к своему табачку. Может он вас выведет на верную дорогу.

- Нет, в энтих случаях табачок, мин херц, не помощь. Тут заклятье надобно читать, а я их не знаю.

С.Э. Бойко сел на поваленное дерево и по - бабьи всхлипывая и подвывая, заскулил:

- Ой. Ой. Ей. Ой. И зачем я только сюда поехал. И зачем я только на энто согласился. Согласился. Договорился. Уговорился и жизнь свою загубил. А я ж еще молодой, удалой, буйная головушка, масляная бородушка.

- Да какая ж у вас бородушка, Сергей Эдуардович, - Вмешался в причитания Тихон, - Отродясь ее у вас не было. Может – это… до меня и была, а со мною никакой бородушки… я на вас не видел.

- Что ты понимаешь, - Горько заплакал чиновник, - Борода. Не будет уже у меня бороды, а как бы не ты со своей травинкой… Может - она и выросла бы когда.

Вильгельм присел рядом с Сергеем Эдуардовичем обнял его за плечо и сказал:

- Погодите, дорогой мой, плакать, да причитать. Я кое-чего, кажется, начинаю понимать. Видите - ли, равнинные речки имеют свойство извиваться, соприкасаясь петлями, поэтому по такой петле можно кружить часами...

Давайте – ка, мы пойдем не дорогой, а прямо по речному берегу.

- Нет, мин херц, тут куда не пойди всюду нечистая сила западней понатыкала. О, что б тебя. – Чиновник бросил в Тихона тяжелый сук. – Тыкаешь, куда и черт свои рога не тыкнет.

Возница потер ушибленное место и виновато сказал:

- Виноват, Сергей Эдуардович, но чаво уж тяперечи причитать. Дохтур прав. Итить надобно уздоль речки. Чаво на месте то сиднем торчать.

- Ну, так помоги мне. – Чиновник протянул Тихону руку. – Совсем я обезножил. Ох, тяжелы грехи мой, коли Господь меня, в глуши лесной на смерть определил. Вот ежели выйду отсюда закажу молебен во сто тысяч. Ну, помогай что - ли.

Тихон с доктором подняли Сергея Эдуардовича с дерева. Спустились по откосу дороги к реке и пошли по ее поросшему камышом берегу. Не прошли они полчаса, как мелькнула крыша. Возникли открытые окна усадьбы. Показались ее белые колоны.

- Ну, мин херц! Ну кудесник. – Воскликнул чиновник, как только они вошли через распахнутые ворота, во двор. – И что бы я без тебя делал. Дай-ка я душа моя, тебя поцелую!

Сергей Эдуардович привлек к себе Вильгельма и крепко поцеловал его в губы.

День уже клонился к вечеру, когда путешественники вошли в широко распахнутые ворота усадьбы. Закатные лучи солнца освещали ее зловещим багряным глянцем. В кустах сирени, жасмина, прятались е фиолетовые сумерки. Недружелюбно глядели на пришедших тревожных раскрасок цветы, что росли на напоминающей могилу клумбе. Гнетущая тишина стояла на дворе: ни пения птиц, ни беззаботной трескотни кузнечиков, ни рабочего жужжания пчел. Только где-то далеко – далеко за речкой, за лесом что-то ожесточено ухало то ли птица, то ли молот, то ли трагические звуки органа.

- Эй, - Крикнул Сергей Эдуардович, - Есть кто-нибудь.

- Будь.Удь. Тють. Ють.

Ответило ему глухое (вызывающее ужас) эхо.

- Ха- ха-а-а. Поддержал эхо (ввергающий в ужас душу) дьявольский смех.

Чиновник пожал плечами и сказал доктору:

- Это куда же мы с тобой попали, мин херц. Заколдованный замок какой-то получается, а хозяйка видать спящая красавица. Ну, что, мин херц, пошли что – ли, расколдуем бедняжку.

- Может не стоит, - Робко предложил доктор. – Тревожно… тут как-то.

- Не бойсь, пошли.

Сергей Эдуардович миновал ворота и по мощенной битым красным кирпичом дорожке направился к увитой диким плющом веранде. За ним пошел доктор Фаустман. В это время наперерез им с исступленным оглушительным лаем бросились две огромные собаки. Глаза их (величиной с чайное блюдце) горели запредельным огнем. Чиновник на мгновение замер, но тут же высоко подпрыгнул, развернулся в воздухе на сто восемьдесят градусов, приземлился на ноги и стремглав помчался вон со двора. Доктор застыл, точно ноги его, пустили корни в устланную фрагментами кирпича, дорожку и с диким ужасом в глазах дожидался неминуемой смерти от собачьих клыков.

- Выручай братец. - Крикнул на бегу Сергей Эдуардович, своему вознице. – Матушка, коли чего с доктором приключится, меня самого псам скормит.

- Не скормит, батюшка, не боись. Я зараз. Тихон вытащил, расшитый кошачьей мордой, кисет. Сунул в нос щепоть табаку. Разбежался. Трижды перевернулся в воздухе и, обернувшись огромным черным котом, бросился навстречу собакам. Псы, заметив кота, замедлили ход, остановились и в испуганно поджали хвосты. Кот оттолкнулся от земли и вцепился острыми когтями в собачью морду. Пес дико взвизгнул, повалился на землю, и поднимаю густую пыль, закрутился, словно детский волчок. Вторая собака, не дожидаясь, участи своего приятеля бросился (трусливо поджав хвост и отчаянно лая) наутек. Кот сделал тройной кульбит. Вновь обернулся Тихоном и, отряхивая пыль, крикнул:

- Эй, есть ту кто живой, али как?

- Степан. – Послышался старушечий голос, - Поглядите – ка, братец, кого там принесло.

- Слушаюсь матушка.

На крыльцо вышел старик в золотой ливреи. Он приложил руку козырьком к глазам, вгляделся в незваных гостей, и требовательно поинтересовался:

- Чего изволите, господа?

- Кто там, Степан? – Спросила вышедшая за ним (в платье веселой расцветки и беззаботном чепце на мелкой голове) старушка. В тот же самый миг двор преобразился. Крыша поместья окрасилось золотом, запели птицы, зажужжали шмели.

Из кустов сирени ускользнули пугающие тени, цветы на живописной клумбе заиграли всеми немыслимыми красками и оттенками. Из дома выскочили две приятно – кучерявые шавки и с радостным лаем бросились к гостям.

- Ах вы, собачичи.– Трепля их за уши, восклицал Сергей Эдуардович, - Уж я вас, нюхачей! Ишь вы шустряки зубастые!

- Грушка! Мушка! – Крикнула с веранды на собак старушка, - А ну пошли. Пошли. Уж вы их извините, господа. Они у меня игривые. Прошу вас проходите. Старушка сладко улыбнулась, и поманил ручкой неожиданных гостей к себе на веранду.

Сергей Эдуардович с доктором направились к веранде. Взойдя на нее, чиновник элегантно поклонился, слегка коснулся губами старушечьей руки и солидно кашлянув, отрекомендовался:

- Честь имею представиться, чиновник по особым поручениям Сергей Эдуардович Бойко, - Сергей Эдуардович фасонисто щелкнул каблуками и добавил. – А это доктор Фаустман иностранный поданный. Прибыл к нам по архиважному делу.

Хозяйка внимательным взглядом пробежала по породистому лицу С.Э. Бойко, по его золотым эполетам, замысловатому чемоданчику доктора и приятно улыбнувшись, произнесла:

- Прошу вас, господа, проходите.

Чиновник с доктором вошли в небольшую обставленную стариной мебелью и горшками с красной геранью залу.

- Прошу вас, господа, присаживайтесь.

Владелица поместья указала на массивные, но подозрительно накрененные, кресла.

- Благодарю вас, матушка, - Сказал чиновник, подошел к креслу, но прежде, чем сесть, чуточку покачал его из стороны в сторону и, убедившись в солидности, сел. – Весьма рад приятному мягкому креслу, ибо мы с приятелем моим дюже умаявшись. В лесу вашем заплутали. Насилу выбрались.

Старуха побледнела и несколько взволнованным голосом поинтересовалась.

- Боже правый, да как же вы в него попали – то в лес энтот, батюшки мои?

- Так мужички ваши, матушка на него указали. Ступайте, говорит этим леском, так де короче к усадьбе придти.

Хозяйка стукнула своим сухеньким кулачком по столу и гневно воскликнула:

- Вот ужо я их шельмецов. Вот уж я им! Да как же можно таких благородных господ в Марьюшкин-то лесок направлять. Из него ж господа, коли войдешь, так ужо вовек не выйдешь. Закрутит Марьюшка, заплутает, да в Блудовом болоте и утоплет. Спаси Господь.

Старушка перекрестилась и мило улыбаясь, продолжилась. – Видно приглянулся Марьюшке кто-то из вас господа, а так бы она вас из леса не выпустила.

Сергей Эдуардович расстегнул пуговицу, вытер вспотевший лоб платок и осведомился:

- Дозвольте полюбопытствовать, матушка, кто ж это будет Марьюшка - то?

Владелица поместья опасливо стрельнула глазами по сторонам и, с пугающей таинственностью в голосе заговорила:

- Девка у меня, батюшка, была. Марьюшкой звали. Хорошая была девка: такая знаешь проворная, работящая, певунья свет не видывал. Годов тому уже с пяток. Стоял у нас полк. Военные, судари вы мои, один в один… молодцы, да и только. Один из них… есаул с удалыми усами и закрутил голову Марьюшке, да и был таков. А она дура с тоски взяла да и удавилась на осиновом суку. Вот с тех пор душа ее непрощенная по лесу бродит, да путников водит и в болоте топит.

Старушка торопливо перекрестилась. Чиновник иронично улыбнулся.

- А вот мин херц, мой, матушка, утверждает, что тут не душа непрощенная виновата, а речные петли. Особенности, так сказать, вашей местности.

Хозяйка недовольно пошамкала губами и сердитым тоном произнесла:

- Ну, не знаю, отец родной. Я за что купила за то и продаю.

Сергей Эдуардович приподнялся с кресла и сказал:

- Да, вы не серчайте, матушка, я вас не хотел обидеть.

- А я вовсе и не серчала. С чего это ты взял, отец мой?

- По глазам вижу. – Улыбнулся чиновник, - И по голосу, матушка. Впрочем, что это я все матушка, да матушка. Вас простите, как звать – величать?

Старушка махнула платочком на чиновника и ответила:

- Да на что это тебе, отец мой, ты через час другой уедешь, да и забудешь имя мое. Так что уж называй, как и называл.

- Нет, ну что вы, матушка. – Возразил чиновник, - Надобно по христьянски: по имени, да отчеству.

-Ну, уж коли ты, так настаиваешь, отец, то зовусь я Елизаветой Осиповной Шелухой.

Чиновник от удивления приподнял бровь, но тут же спохватился, улыбнулся, учтиво поцеловал сухонькие пальцы хозяйки и приятным голосом вымолвил:

- Рад очень рад. Весьма, очень приятно. Вы, матушка, велите вашим мужикам нашу ёбричку к вам во двор доставить. Застряла она на чертовой горке.

Старуха всплеснула руками:

- Угораздило же вас, господа, на нее взобраться. Но вы не волнуйтесь, я сейчас отправлю кузнеца своего. Он у меня по этой части понимает.

Степан!

В комнату заглянул старик в золотой ливрее.

- Слушаю, сударыня.

- Вели кузнецу ступать на чертову горку и учинить ремонт господской ёбрички.

- Слушаюсь, матушка.

- Да вы чай откушать желаете, - Спохватилась хозяйка. – Фекла! Фекла.

В комнату вбежала краснощекая ладная девка.

- Принеси- ка, голубка, господам закусок, да графинчик с рябиновой.

- Слушаюсь, матушка. Девка, возбуждающе покачивая бедрами, вышла из комнаты.

- У меня, господа, в этом году рябиновая удалась на славу.

В это время с подносом, на котором стояли тарелки с весьма сомнительного свойства закусками и пузатым графином, вошел Степан.

- Извольте, господа, откушать. – Елизавета Осиповна указала на поднос. – Ты велел кузнецу ступать на чертову горку.

- Сейчас же час ступаю, матушка.

Старик в ливрее вышел. Сергей Эдуардович налил себе и доктору по рюмке рябиновой. Поднял ее и торжественно произнес:

- Здравье вам, да всяческих благ, Елизавета Осиповна.

Сергей Эдуардович выпил. Поддел вилкой соленый груздь.

- Хороши груздки, матушка, ваши и рябиновка от души. Сами настаивали?

- Все, отец родной, сама, как супруг мой представился пред Божьи очи так все сама.

Старушка тяжко вздохнула, вытерла сбежавшую из глаза слезу и грустным голосом произнесла:

- Вдова я, батюшка. Вот уж второй год от Петрова дня пошел, как вдовствую. А каков был человек мой покойник… Митрофан Федорович Шелуха, господа. В гвардии служил. Достиг майорского звания и получил серебряный крест за исправную службу. Этого, я вам скажу, добивается не каждый. Добрый был господин. Мы прожили с покойником. В любви и согласии без малого. Дай Бог памяти, - Старушка стала загибать пальцы и медленно считать, шамкая беззубым ртом, – Один, два… десять, пятнадцать, двадцать, тридцать… пятьдесят лет. Теперь такие отношения между супругами вы, вряд – ли, отыщите. Теперешняя молодежь хорошо, коли вообще женится, а ежли и женится, то через год и поминай как звали.

Чиновник подцепил вилкой кусок ветчины, но принюхавшись к ней вернул на место Налил себе еще рюмку и сказал, опустошив ее:

- Да, матушка Елизавета Осиповна, с вами трудно не согласиться. Теперешняя молодежь не то, что в прежние времена. Сегодня материальная культура, увы, опередила духовную. Истинная беда современного человека в том, что он оказался неспособным приспособиться к тем изменениям, которые сам же и внес в этот мир. Сегодня на карту, не побоюсь этого слова, поставлена судьба человека, как биологического вида. Я вам…

Старушка махнула на чиновником платком и возразила.

- Да будет вам, голубчик мой, живописать этакие мрачные картины. Сегодняшний мир не лучше и не хуже прежнего. Уж кто-кто, а я то хорошо знаю мир нынешний и прежний. Только я вот позабыла, какое сегодня число?

-Двадцать третье, матушка.

- А какого же, отец месяца?

- Июня, Елизавета Осиповна.

- Что вы говорите! Вот те на, а ведь еще, кажись, вчера было Рождество. Мой покойник очень любил Рождество. Набожный, я вам скажу, был человек. Уж такой набожный, что его даже хотели назначить старостой нашей церкви.

Но супруг мой усопший был, слаб на язык. Что бывало, думает, то и говорит. Настоятель же нашей церкви… батюшка Серафим… нечистый, мягко говоря, на руку человек. Такой нечистый, что прямо не приведи Господь. Не батюшка, а настоящий, можно сказать, грабитель. Что, где плохо лежит. Так тотчас же оказывается в его кармане. Мимо ржавого гвоздя не пройдет, прости Господи. Обязательно сунет его к себе в сумку, а сумка у него я вам доложу. Свет не видывал такой другой! Бездонная, одним словом. Покойник его в этом страстно обличал и старостой…

Елизавета Осиповна недоговорив, уронила свою крохотную птичью головку на сухенькую грудь и захрапела богатырским храпом.

Чиновник встал и, зажимая уши пальцами подошел к спящей. Слегка толкнул ее в плечо, сильнее, а уж потом начал трясти хозяйку словно грушу. Хозяйка открыла глаза и недоуменно хлопая, ресницами поинтересовалась.

- О чем это, стало быть, я?

- Вы, матушка, говорили про время, а у меня, его, кстати, не так уж и много. Должен спешить.

- Да куда же ты, отец, спешишь-то, на ночь глядя. Разве что на шабаш.

Старушка зловеще хохотнула.

- Беда с вами с молодыми все спешат, торопятся.

- Да какой же я молодой, - Воскликнул С.Э. Бойко, - Бог с вами, матушка, может для вас я и молодой, но для других я уже древний старик.

Хозяйка вытащила из рукава своего платья лорнет. Внимательно, сквозь треснутые стекла, оглядела чиновника и произнесла, с некоторой даже эротичностью в голосе:

- Позвольте, милый мой. Ну, какой же вы старик. Вы мужчина в самом соку: высокий, стройный, подтянутый... Вылитый мой покойник. Вот взгляните. Я всегда ношу его с собой.

Хозяйка вытащила из декольте медальон на золотой цепочке. Чиновник внимательно вгляделся в лицо покойного супруга Митрофана Федоровича Шелухи и с недоумением в голосе поинтересовался:

- А где же его усы?

- Чьи усы? - Переспросила хозяйка.

- Вашего покойного супруга, Елизавета Осиповна.

- А на что ему усы, батюшка. Супруг мой сроду не носил усов. С чего бы ему их таскать. Вот удумал ты тоже, отец, право дело.

Чиновник поднялся с кресла и нервно заходил по комнате:

- Я, госпожа Шелуха, ничего такого не удумливал. Я человек в летах и званиях и ничего подобного себе не позволяю. Сделал же я это замечание, касательно усов из вашего же утверждения, что супруг ваш служил в гвардии. Служил?

- Так точно, батюшка, служил.

- Так будет вам известно, матушка, что всякий гвардеец должОн носить усы. Ведь это неотъемлемая, как френч, фуражка, шпоры, деталь гвардейца.

Хозяйка вновь взглянула на гостя сквозь лорнет:

- Вот тебе на, а ты откуда про то знаешь, батюшка?

Сергей Эдуардович расхаживая, точно гарнизонному плацу, по комнате ответил:

- Видите - ли, матушка, мой покойный дядюшка служил в гвардии и у него были великолепные усы. Он называл их гвардейскими усами.

Хозяйка ехидно усмехнулась

- Ваш дядюшка, батюшка, очевидно, служил в обычной гвардии, а мой супруг в императорской. У них усы, мой любезный, были запрещены. Покойная матушка императрица не любила усатых мужчин.

Чиновник резко остановился, развернулся к хозяйке и заикающимся голосом произнес:

- Ма- а-тушка? Импе-е-е ра-а трица? Бог с вами, Елизавета Осиповна, матушка жива и здорова. Я ее третьего дня видел. Только что если она каким - нибудь образом за эти дни померла?

- Вот именно, что не знали, голубчик вы мой, а то разве стали бы вы со мной спорить.

- Так умерла? Когда? Мне же нужно срочно ехать. Вставай, мин херц, поехали.

Хозяйка крепко схватила чиновника за руку.

- Не нужно никуда ехать, батюшка, я сказываю про другую императрицу, которая была у нас, до еще, поди, вашего рождения, а не про нынешнюю.

- Слава тебе Боже? - С.Э. Бойко перекрестился и тяжело опустился в кресло. - Вот напугали-то, право, чуть весь не обомлел.

- Вот, а вы спорили. Со мной всякий любит споры разводить, - Старушка достала платочек и вытерла крупную слезу, - Я ведь дама слабая. Болезная. Беззащитная.

Вот попробовали бы вы, поспорить с моим усопшим супругом. Вот тогда бы вы узнали, что такое спор. Вот тогда бы….

На этой частице Елизавета Павловна уронила голову на грудь и вновь беспробудно захрапела. Чиновник подошел и бесцеремонно затряс хозяйку за плечо:

- Да. Что. Да. Слушаю вас, батюшка, о чем изволите говорить?

- О деле, матушка, - Сказал чиновник, - О деле. Об интересующем меня деле.

- Ну, так и говори, батюшка, - Сладко зевнув, произнесла хозяйка. - Аб сваём деле, кто ж тебе рот – то закрывает. Да ты кушай, кушай. Пей, да рассказывай. Я, знаешь - ли, отец мой, большая охотница до рассказов. Да и сама сегодня... что-то распустила язык. Видать к дождю. Так что ж у тебя за дело то до меня, батюшка?

Чиновник встал, застегнул на все пуговицы мундир, щелкнул каблуками и вытянулся во фронт.

- Имеется у меня к вам, любезная Елизавета Осиповна, дело особой государственной важности.

- Вот те на... государственной, - Удивилась старушка, - Чего тут в моей глуши может быть такого государственного. Война, что - ли какая приключилась, красавец, и ты солдатушек прибыл набирать?

- Нет, матушка, не война, - Усмехнувшись, ответил чиновник, - Но с другой стороны, как бы и военные дела… у меня до вас, любезная Елизавета Осиповна.  

 Старушка наклонила голову и, по-птичьи глядя на С.Э. Бойко, пролепетала:

- Что это ты батюшка, загадками говоришь. Ты со мной как- нибудь попроще. Я женщина старая... на ум слабая.

- Хорошо матушка, - Согласился чиновник, - Извольте по-простому. Скажите мне, голубушка, есть ли в вашем имении захоронения с великой войны?

- А как же, отец ты мой, им тут не быть. Тут много солдатушек наших тогда полегло. Покойник мой тоже ратничал. Есть, батюшка, есть. Как не быть.

- Меня, милая моя Елизавета Осиповна, интересуют, - Чиновник уточнил, - Неприятельские захоронения.

Старушка с любопытством взглянула на своего гостя:

- Вот оно чего тебе интересно. Есть, батюшка, и такие. Как не быть. Супостата этого тут тоже много полегло. На том месте, господа, трава уж больно хороша. Прямо с человеческий рост. Право, я такой нигде и не видывала. Я там своих коз пасу. Молоко дают, отцы мои, прямо такое вкусное. Такое жирное. Уж я вас сейчас вас им угощу. И хворостом. Я его сегодня сама пекла. Степан. Степан, голубчик...

- Не нужно молока, матушка, – Решительно остановил ее чиновник, - Мы с моим приятелем уж довольно подзакусили. Так, что хворост… оставим… на потом...

Старушка всхлипнула, утерла выбежавшую слезу и плаксивым голоском заговорила:

- А вот мой покойный супруг, бывало, не садился завтракать без хвороста! Не поверите, но случалось, усядется за стол. Посмотрит, по сторонам не найдет моего хвороста. Я его на водке делаю. Без водки, господа, он не хрустит. Так вот покойник бывало не хвороста встанет и уйдет…

Такой был, право, привередливый, разборчивый, прихотливый… прямо беда, ей Богу, но при этом удивительной доброты человек. До конца своих дней легко раскусывал зубами лесные орехи, а в наших краях, хочу вам сказать, растут такие орехи, что их и не всякие щипцы расколют!

…да такое дело. Так что давайте, откушайте моего молочка, отведайте хвороста, а уж потом о делах. Мой покойный супруг, бывало, пока не подкрепится, о делах разговор не заводил. Хоть пытай его, а он все одно. Пока, - отвечал, - душа моя, не съем, яичницу с салом. Не вкину в себя куриную грудку с гречневой кашей, да не выпью чашку чая... 

Пил же, надо вам сказать, чай такой крепости, что у другого, пожалуй, и сердце бы выскочило вон из груди от одного глотка, а он выпивал пол-литровую чашку. Отменного здоровья был человек, а умер от свинки. В отрочестве, стало быть, не переболел, а в зрелые годы сподобился. Вот и прихлопнула она его сердешного, а какого большого сердца был человек. Врач, который вскрывал его, мне так прямо и сказал.

У вашего супруга, Елизавета Осиповна, было прямо таки бычье сердце. Такие вот страсти Господни. Так, что давайте вначале мы закусим.

Чиновник подумал и сказал:

- Ну, что ж давайте ваше печенье, госпожа Шелуха, пожалуй, что и перекусим. Давайте. Давайте. Черт подери, холодно у вас тут, сударыня…

- Так что ж ты хочешь, батюшка вечер ужо, а они у нас тут холодные. Да ты, красавец, выпей рюмку рябиной, да люльку табаку выкури. Мой покойный супруг, упокой Господи его душу, курил. Табачище у него такой крепости был, что другой от одной затяжки Богу душу бы отдал. А он курил и ничего прожил долгую жизнь, если бы не эта свинка, будь она не ладна, то вы бы разговаривали, не со мной, господа, а с ним. Супруг же мой был крутого нрава человек. Не то, что я женщина мягкая, тихая, спокойная. Со мной говорить, что с ангелом небесным, а у моего супруга был такой голос. Такой голос, что он как бывало, крикнет…

так не поверите, штукатурка с потолка сыпалась. Да такие, упокой Господи его душу, тяжбы Господни.

Или зимой случалось, вот как вы сейчас, озябнет и велит Степану тащить рюмку анисовой водки. Да вы видели его Степана-то. Он того… немножко, Старуха покрутила у виска, - а так малый хороший. Вороватый малость, но где скажите, господа, сегодня найдешь такого, который свой карман не путал бы с хозяйским. Вот и я говорю.

Степан он старик уже, а я его, господа, помню вот таким…

Елизавета Осиповна Шелуха опустила руку к самому полу и продолжила:

- Рюмка же у покойника была такая, что не каждый не то что выпьет, но и не всякий- то оторвет ее от стола. Великих сил был человек. Кошку нашу Марфушу дюже любил. Уж такая ласковая кошечка. Я сейчас ее покличу, господа. Кыс - кыс - кыс. Впрочем, её сейчас не докличешься, спит. Старая, как и я. Старики же, красавец вы мой, любят…

Не договорив фразы, хозяйка уронила голову на грудь и захрапела так, что на окнах закачались тяжелые бархатные шторы.

Чиновник затряс ее за плечо:

- Эй, матушка! Эй, голубушка. Просыпайтесь, черт вас задери!!!!

Елизавет Осиповна открыла глаза и бойко, как будто и не спала, заговорила:

- Так вот я говорю. Супруг мой, как зимой озябнет - то, так немедленно велит нести рюмку анисовой, лучшего средства для согрева, говорил он, душа моя, на свете не отыскать. У нас ведь зимой бывает ужасно холодно, господа.

Сергей Эдуардович подернул плечами и, чуток поклацивая зубами, произнес:

- У вас тут, матушка, холодно не только зимой.

- Ну, так выпей, сокол ясный, рюмку и угреешься!

- Хорошо, так и быть, пожалуй, выпью. Язык ужо от холода не ворочается. К небу прирос. Так недолго и в ледяную статую превратиться.

Елизавета Осиповна махнула на чиновника платочком:

- Что же ты, отец родной, такие речи странные говоришь. Да еще и на ночь глядя. Как можно. Статую. Господь с тобой… Степан. Степан

В дверях показалась гривастая голова лакея.

- Принеси господам анисовой. Той, что покойник пил.

- Слушаюсь. Голова спряталась за ширмой и тотчас же появилась с подносом, на котором стояла пузатая бутылка с мутноватой жидкостью.

Чиновник наполнил рюмку. Залпом выпил ее и окаменел. Минуты три он (с мертвым синим лицом) стоял неподвижно, точно упомянутая им к ночи, статуя.

Вильгельм уже стал рыться, пытаясь отыскать нужно лекарство, в своем чемодане. Но тут чиновник ожил. Лицо его вновь сделалось красным и он, ловя воздух губами, заговорил:

- Ну, матушка. Ну, голубушка. Это же не анисовая, а чистая, прямо слово, царская водка! Слава Богу, что я ей моего мин херца не угостил.

- Ты, батюшка, хворостом её… анисовку энту… закуси…

Только смотри, красавец, пальцы ненароком не откуси. У меня дюже недурственный хворост в этот раз вышел. А может ты, красавец, желаешь, чем покрепче закусить: голубчик там, али омлет? Может свиную отбивную с черным отварным горохом?

Покойник мой бывало, любил откушать черный горох с бараньей ногой. Как вцепится бывало зубьями своим и рычит, чисто волк. Прости мя, Господи.

- Нет, матушка Елизавета Осиповна, довольно и этого вашего хвороста… и вообще нам с моим приятелем не до разносолов. Спешим, как я уже вам доложил, по весьма важному и государственному делу.

- А может, желаете сигару выкурить, драгоценный вы мой? Покойный супруг мой, после обеда всегда выкуривал сигару- другую. Бывало, так закоптит весь дом, что хоть караул кричи, но я не кричала. Разве ж когда любишь человека, на него можно кричать. Да ни, Боже мой...

Чиновник с удивлением взглянул на хозяйку.

- Погодите, сударыня, но помнится, вы говорили, что покойный супруг ваш курил люльку. Как же так выходит?

- А так и выходит, - Пристально глядя в глаза гостя, ответила Е. О. Шелуха, - золотой мой. Покойник, упаси Господи его душу, все что, не попадя, курил. Бывало, не отыщет в доме табаку, папиросу, сигарету, али сигару какую… то немедля велит Степану тащить ему сушеных листьев. А что, - говорил, - все одно дым и опять же экономия средств. Очень был экономным человеком, мой покойный супруг. Не то, что я. Я, можно сказать, голубь вы мой, просто мотовка какая – то, право слово. Вот и вам цену спущу, а покойник бы не спустил.

Чиновник от этих слов даже поперхнулся:

- Постойте, матушка, о какой цене речь. Я у вас ничего покупать не собираюсь. Я прибыл с моим приятелем. Иностранным подданным.

Вильгельм встал и учтиво поклонился.

- По другому делу. Скажите, есть на вашей землице неприятельские захоронения.

- Есть, красавец ты мой, - Ответила старуха, - Я уж тебе об этом давеча поведала. Ишь, молодой, а забывчивый.

Чиновник похлопал себя по плечам, сделал, для согрева несколько, приседаний.

- Эко ты ловко, отец мой, прискакиваешь, - Глядя на чиновника, сказала хозяйка, - Покойник мой тоже так скакал и сейчас бы сигал, коли бы не свинка энта проклятущая.

Сергей Эдуардович натер, до красного блеска ладони, и продолжил:

 - Вот это, голубушка, хорошо, что вы эти места сохранили, я имею в виду вражеские захоронения, а не понатыкали на нем домов, да прочих свинарников. Ибо послан я сюда матушкой – императрицей… обследовать их… с нашим иностранным гостем.

- Это как же понимать, батюшка, обследовать?

- Надобно, стало быть, надобно. Вас эти тонкости, госпожа Шелуха, касаться не должны.

- Вот те на, - Старушка выкатила на чиновника свои маленькие злые глазки, - Землица стало быть моя, а касаться меня не должно. Так, отец мой, не бывает.

- Бывает, матушка, - Чиновник вытащил из кармана казенную бумагу с золотым гербом, - Еще как бывает, голубушка вы моя, Елизавета Осиповна с позволения сказать Шелуха.

- Я вас понимаю, красавец вы мой, я тоже не люблю деньги на ветер бросать. И очень вас понимаю.

- Да какие деньги, - Вскричал чиновник, - Причем тут деньги.

- А притом, - спокойно ответила старуха, - что я вот тоже давеча договорилась с молочником на поставку сметаны. Он мне, не поверите, горы золотые обещал, а привез прокисшую сметану. Так я, батюшки мои, не смотрите, что женщина слабая и беззащитная. Так разобиделась на него подлеца, что разбила ту банку о его голову. Посей день, сквалыжник этакий, судится со мной. Уж сколько я на адвокатов денег извела. Был бы жив покойный супруг мой, он бы с ним поговорил другим манером.

Он бы его подержал в ежовых рукавицах!

- Позвольте, матушка, но я вас решительно не понимаю. - Чиновник нервно заходил по комнате. – Бог знает, отчего вы такая.

- Какая?

- Да вот такая.

- Какая, вот такая.

- Непонятливая! Не понимаете, о чем я вам говорю!

- А чего я, красавец мой, не понимаю, - Старуха состроила плаксивое лицо, - Да я женщина старая необразованная, но кое-что, отец мой, понимаю. Выходит я - значит к вам со всем сердцем, с хворостом и прочими закусками, а вы ко мне со змей за пазухой.

- Да, помилуйте, сударыня! - Взмолился чиновник, - Какой - такой змеей, что вы, право, такое говорите. Прямо совестно, ей Богу

- Мне совестно. - Старуха вскинула бровь, - Это вам должно быть совестно, красавец вы мой, предлагаете мне такую грабительскую сделку и даже глазом не ведете.

- Да, что ты будешь делать, - Плачущим голосом произнес чиновник, тяжело опускаясь в кресло, - Я вам ничего не обещал и никакого торга с вами вести не имею надобности и полномочий. Я только намерен обследовать вражеские захоронения. И имею на это соответствующие распоряжение от матушки - императрицы.

- Это что ж задарма?

- Именно так, сударыня, в государственных целях. Вы, пожалуйста, сядьте.

- А я, красавиц мой, и не вставала. Все сижу и сижу. Давно ужо сижу, а раньше летала, что твоя птаха небесная. И покойник, бывало, говаривал, что ты мать все летаешь, да летаешь. Сядь, голубушка, отдохни.

- Так, матушка, - Сергей Эдуардович пожал старушечью худенькую ручку, - Давайте – ка, вы успокойтесь и поговорим серьезно.

Сергей Эдуардович подошел к окну. Отдернул штору. Солнце уже садилось, освещая лес багряным, пожарным, светом. На пруду дружно квакали лягушки. Стройно звени комары. Где–то далеко, должно быть, в деревне пропел вечерний отбой голосистый петух. Мир и благодать были разлиты в вечернем свежем воздухе.

- Я вас слушаю, красавец, - Сказала хозяйка, обращаясь к С.Э. Бойко, - Мне вот так молча сидеть не с руки. У меня хозяйство. Меня может уже подрядчик строительный дожидается. Крыша у меня, такое дело, прохудилась.

Ты, голубь, - Обратилась Елизавета Осиповна к доктору, - Не силен в крыше-то. Покойник мой тот бывало сам крышу толью крыл. Так сколько ты, отец, собираешься мне заплатить?

- Ничего я вам платить, не намерен. Решительно не намерен!

- А я на это твое решительное, красавец мой, плюю. Вот так. Тьфу.

- Ну, знаете...

- Нет, это вы знайте! – Елизавета Осиповна Шелуха стукнула своим сухоньким кулачком по спинке кресла, - Вот был бы жив покойник, он бы поговорил с вами по-другому. А я женщина, тихая, слабая, пожилая у меня и голоса то нет, но я вам скажу так. Не хотите платить, так ступайте, откуда пришли. Степан! Степан!

И за ширмы показалась кучерявая голова:

- Чего изволите, сударыня.

- Проводи господ со двора. И вели кузнецу не ходить чинить ихнею ёбричку.

- Слушаюсь.

Сергей Эдуардович побогравел лицом. Начальственно нахмурил кустистые брови. Грозно сжал кулаки.

- Вы, сударыня, говорить, говорите, да не заговаривайтесь. Я вам никакой-нибудь, понимаешь, уездный пристав. Я лицо официальное. Чиновник по особо важным делам. Я вас в порошок сотру!

Елизавета Осиповна неожиданно резво соскочила с кресла и, топнув ногой так, что на потолке зашаталась люстра, гаркнула:

- Но! Но! Ты жену свою стращай, а меня нечего! Ишь, ты мне. Глаза он пучит. Брови вздыбливает! Я вот сейчас, не погляжу на твой мундир и медалии, велю отвести на конюшню, да высечь по первое число. А ну-ка, Степан, кликни- ка сюда конюха Вакулу.

Ужо он тебя вожжами отхлещет задницу твою жирную - чиновничью! Вишь, взяли волю. Это вам не те времена. Это вы при императоре покойном жировали, а при матушке ты не балуй.

Чиновник испуганным трясущимся и подобострастным голосом заговорил, заюлил:

- Матушка, голубушка, вы меня простите, перебрал, перехватил, можно сказать, лишку. Виноват. Тысячу раз виноват. Но и вы меня поймите, сударыня. Я ведь не по собственной воле, а по матушке – императрицы. Ведь тут дело государственной важности. Нам ведь ничего от вашей землицы не нужно. Нам только и нужно что…

Чиновник замолчал.

- Ну, чего ж ты замолчал, голубь, договаривай,- Поторопила чиновника хозяйка, - Не томи.

- Как бы это вам сказать.

- Да так и говори.

Чиновник перекрестился на образ Николая Угодника и быстро шепнул в ухо Елизаветы Осиповны.

Хозяйка испуганно отшатнулась, побелела, и тихим голосом поинтересовался:

- А на что ж они, батюшка, сдались. Клей что - ли с них варить. Покойник мой бывало, так начадит этим клеем, что хоть иконы с дома выноси.

- Нет, матушка, не клей. Они надобны по другому делу?

- По какому такому.

- Я же вам сказал. По государственному.

- По какому государственному?

- А это уж, Елизавета Осиповна, я вам не скажу, ибо это есть государственная тайна. Тут уж вы меня пытайте, секите, на куски режьте, я все одно не скажу. Ну, так как договоримся мы с вами по этому делу?

Хозяйка сладко зевнула и ответила:

- В сон меня, батюшка, чаво - то клонит. Давай уж мы с тобой об этом деле завтра поговорим.

- Ну, что ж как говорится утро вечера мудренее, - Сказал чиновник, целую хозяйскую руку, - Только вы уж, голубушка Елизавета Осиповна, отдайте распоряжение доставить мой ёкипаж к вам в усадьбу, а то ведь его за ночь до последней гайки растащат.

-Не волнуйся, батюшка, доставят и полный ремонт устроят. Ты ступай отдыхай. Фекла. Фекла.

В комнату, позевывая и поигрывая своими аппетитными ягодицами, вошла дворовая девка:

- Слушаю, матушка.

- Отведи-ка, голубушка, гостей в спальню. И поскреби им пятки. Ты, батюшка, любишь – ли - Обратилась хозяйка к чиновнику, - Энто дело? Покойник мой бывало, души не чаял, когда ему пятки-то скребли.

Чиновник, глядя на симпатичный Феклин зад, сладко облизнулся и обтекаемо промурлыкал:

- Мы, матушка, как-нибудь, да сладим с девушкой. Правда, красавица?

Девка задорно хохотнула и облизнула красные порочные губы.

- Ну и ступайте тогда с Богом, а может закусить, чего желаете. Я, правда, не охотница до поздних закусок. Вот покойник, тот бывало без тарелки говяжьего студня с хреном, да куском ржаного хлеба спать не ложился. Фекла, ты уж там приготовь чего господам.

- Да, вы не волнуйтесь, голубушка, - Успокоил хозяйку Сергей Эдуардович, - Мы и так довольно сыты вашим хворостом.

- Ну, тогда и ступайте с Богом. Степан! Степан.

В комнату вошел гривастый старик в золотой ливрее.

- Отвези – ка, братец, меня в опочивальню. Эхе-эхе.

- Не смейте сумлеваться, матушка.

И кресло с дремлющей старухой выкатилось из комнаты.