Поэма Картина первая

Хорош летним теплым днем деревенский погост. Беззаботно цветут на могилках цветы. В густых кронах деревьев весело щебечут птицы. Торжественно стоят кресты. Так и тянет зайти на кладбищенский двор. Присесть, смахнув с нее хвою, на хлипкую скамейку. Сидеть без мыслей, слушая пение птиц, неугомонный звон кузнечиков, вдыхать запахи полевых цветов. Ощущать все душой торжество жизни над смертью.

Хорош погост и зимним днем. Тихо падает снег. Белка, осыпая снег, скользит по черным веткам деревьев. Зябко потрескивают кресты. Так и тянет в такой день зайти сюда. Стряхнуть снег со знакомой скамейки. Присесть, слушать, как падает снег, дзинькают синицы и думать о тихой упоительности смерти.

Непригляден погост холодным дождливым днем. Неприветлива гнилая скамейка. Некрасивы, склонившие мокрые головы, цветы. В кронах деревьев шуршит холодный ветер. Скрипят кресты. Пугающе шуршат пластиковые венки.

Дул неприятный не по-летнему холодный ветер. Сеял мелкий нудный дождь. Мокрый от дождя Тихон с натянутой на голову мешковиной, чавкая по лужам, подошел к Сергею Эдуардовичу зевнул и поинтересовался:

- Чаво еще отнести в ебричку, , Сергей Эдуардович?

Чиновник выглянул из своего непромокаемого навеса и, указав пальцем на пластиковый чемоданчик, что стоял возле его ног, спросил у доктора Фаустмана:

- Мин херц, энтую суму нести в ёбричку, али ты еще чего в нее приспособишь?

- Ja. Ja. – Рассеяно ответил Вильгельм, записывая что-то в мерцающую небесным огнем электронную книжицу, - Можно нести

Сергей Эдуардович пнул чемоданчик ногой. Из него, донесся зловещий треск.

- Тащи, - Приказал он вознице, – И живо!

Тихон гнетуще вздохнул, подхватил чемоданчик. Недовольно бурча под нос (нецензурную брань) побрел, меся сапогами жирную грязь, к ебричке..

Чиновник проводил его скучающим взглядом. Подернул плечами. Закутался в шинель. Зябко потирая руки, сказал:

- Я думал, мин херц, ты раз, два землю копанешь, а ты, как я погляжу, развел тут бодягу. Не довольно – ли? Холодно ж тута, как в могиле.

Чиновник обвел взглядом уныло неприветливое кладбище и промолвил крестясь:

- Прости Господи, грехи наши.

- Нужно было ехать днем, - Сказал доктор, - Было бы гораздо теплее. Понесло вас ни свет ни заря.

Сергей Эдуардович понимая, что он свалял дурака, поехав сюда в такую рань, поднял воротник и пояснил:

- Кто утром встает, тому Бог подает. Я ж не думал, что ты тута такую волыну разведешь.

Сергей Эдуардович почесал о мокрое дерево спину. Зевнул и сказал:

- Ладно, ты работай, а я пока согреюсь.

Чиновник «по особым» открыл свой кожаный ридикюль. Вытащил из него красную

(в золотых петухах) скатерть. Вытряхнул ее. Чихнул. Расстелил скатерку на небольшом раскладном столике. Склонился над ней и быстро забормотал

• 
  Яствс ! Хесебен ан неё. Ежи шан ечто енын и авале и многия ягавали.
  

Сергей Эдуардович выпил. Отломал и с наслаждением понюхал горбушку. Положил на нее сало. Захрустел луком.

Налил полную рюмку. Взял ее двумя пальцами и осторожно понес, подойдя к доктору, он протянул рюмку и промолвил:

- Выпей, мин херц, э…

- Нет, нет, - Оборвал на взлете нового слова своего покровителя Вильгельм, - С меня довольно, больше я и капли в рот не возьму.

- И не бери, - Согласил чиновник, - Нешто в тебя кто насильно–то льет, но для согреву… изволь… Выпить обязан. Вдруг заболеешь, да помрешь. Матушка с меня живого шкуру слупит.

Доктор оторвался от своей работы. Кивнул на столик с яствами.

- Да вы такими заклинаниями владеете, что она у вас вновь отрастет.

- Нет, брат, шалишь. Супротив матушки, мин херц, никакие заговоры, наговоры не действуют. Так, что коли любишь ты меня и уважаешь. То выпить хоть вот столечко, Чиновник показал ноготь, - обязан. Уважаешь ты меня, али нет?

- Ох! - Тяжко вздохнул доктор. Недовольно покачал головой, но рюмку взял.

- Погодь.

Сергей Эдуардович вернулся к столику. Взял закуску. Вернулся и, протянув ее доктору, сказал:

- Держи, мин херц, огурчик соленный… биологически чистый. Калорийно слабый. Как ты любишь. Ха- ха

Доктор выпил. Жадно захрустел огурцом.

- Но вот так-то, братец, лучше.

Сергей Эдуардович ввернулся к столику. Наполнил свою рюмку. Поднял ее, но выпить ему не дал грубый мужицкий голос:

- Здорово были.

С.Э. Бойко поставил рюмку. Вышел из навеса и увидел перед собой пятерых (стоящих цепью) угрожающей внешности мужиков.

В руках у одного Сергей Эдуардович заметил топор. В руках другого он рассмотрел вилы. Третий держал огромную дубину. Четвертый и пятый были вооружены двустволками. Чиновник слегка трухнул, но, придав голосу начальственного пылу, гаркнул:

- Кто такие есть?

Из цепи вышел широкоплечий с угрюмой рожей мужик.

- Староста села Квашино, - Сказал мужик и добавил, - Учьемном ведомстве состоит сей погост.

- Как звать?

- Кого?

- Семеном меня кличут Кривошеем. Извольте докладать по какой - такой управе вы тут обрыщете?

Чиновник смерил презрительным взглядом старосту.

- Ты не кривошей, а косоглаз. Не видишь разве, кто перед тобой стоит? Мундир что – ли мой не разглядел? Ордена! Эполеты? Али ты уже столько в себя влил, что бровки глазки закрыли.

Мужик смерил чиновника недоброжелательным взглядом.

- Мало ли чаво ты нацапил себе на грудь. Мядали, ордяны. Разве ж станет чиновник ночами по погостам шастать, да могилы ковырять. Чиновники ане…

Старосту оборвал стриженный под горшок верзила:

- Буде с ним разговоры вести Семен. Тащи их робя в контору там горячую кочергу к жопам ихним приладим. Все доложат, кто и по какому такому тута шастают.

- Правильно, кажешь Гераська. -Поддержали верзилу остальные мужики.

Чиновник чрезвычайно трухнул и смягчил тон:

- Ну, буде. Буде, мужики. Вот еще удумали. Кочергой. Чиновник я, как есть чиновник по особым делам. Со мной еще иностранец. Эй, доктор, подь сюды.

Вильгельм оторвал взгляд от книжки. Встал и подошел к С.Э Бойко.

- Послан сюды, - Продолжил Сергей Эдуардович, - Матушкой - императрицей по важной государственной оказии.

Стриженный под горшок верзила хмуро глянул на чиновника.

- Какие тута на погосте могут быть государственные оказии. А ну, пошли в контору. Там разберемся, чаво вы тут удумали. Святотатцы!

- Да какие же мы святотатцы. - Изумился чиновник, - На мне крест. Вот гляди. И бумага с государственной печатью имеется. Вот она.

- Ты мне крястом не тычь. А то я те зараз в рыло так тыкну, что ты зараз же Богу душу отдашь. Чиновник…

В разговор встрял молодой мужик с звонким петушиным голосом:

- Да енто робя не чиновник, а переодетый в его басурман. Шпиён – значиться.

А ну, вяжи его, дядя Михей. - Крикнул он мужику, что стоял рядом с ним, - Можить там у него пистоль в камзоле–то!

- Погодь, погодь робя. – Заскулил чиновник. – Какой такой пистоль, что я разбойник какой. Я чиновник по особым. Вот и грамота у меня. Я вам зараз ее покажу.

Сергей Эдуардович сунул, было руку в карман камзола.

- А ну не шали! - Крикнул дядя Михей. – Опусти руку-то. Опусти.

- Погодь, дядя Михей. – Остановил его староста, - Пущай, покажет грамоту – то.

- Да, че ее глядеть, - Усмехнулся Гераська, - Он, поди, ее сам намалевал и печатью прихлопнул.

- Не чаво. Не чаво. Пущай, покажет.

Чиновник дружески улыбнулся и с напускной веселостью выкрикнул:

- Вот то правильно. О, то верно. Вот она грамота. Гляди сюда, мужики.

Сергей Эдуардович вытащил из кармана кисет с табаком.

– Дозвольте только сперва табачку нюхнуть, а то спужали вы меня дюже. Руки дрожать, да и обомлел весь.

Чиновник протянул кисет доктору и тихо сказал:

- Быстро возьми щепоть и суй себе в ноздри.

- За…

- Замолкни и делай, как я велю.

- Фу ты бестия, а еще мин херц.! Ну погодь у меня я те покажу как клевать руки, что тебя кормят. Сергей Эдуардович вновь протянул руку к ворону. Птица приготовилась к атаке.

- Чаво делать, Тихон. Надобно дохтура воротить в прежнее тело, а как ума не приложу.

Вот-вот мужики сюда прибегут. Они нас и в контору не потащат, а прямо тут за оборотенство нашенское порешат.

Тихон поскреб затылок и выпалил:

- Да Бог с ним с дохтуром этим. Пущай себе лятает по лесам, по долам, а мы поедем себе атсель, да поскорее.

- Да ты что, Тихон, да коли с ним чаво приключится, то нас матушка заживо в раскаленном свинце сварит. Давай, братец, думай.

Тихон подергал свои жидкие усы и предложил:

- Вы, Сергей Эдуардович, сыпаните в него вашим табачком. Он ему в нос попадет. Он чихнет, да и обернется доктором.

- Давай- ка, дружок, ты сыпани. Ты попроворней, а то, как бы он у меня своим клювом не зашиб.

Тихон проворно вылез из салона. Взял протянутый ему расписанный золотой ниткой кисет. Вытащил добрую щепоть табаку и швырнул им в ворона. Питица на минуту застыла и стала походить на чиновника из министерства иностранных дел. Мотнула головой, глаза ее закатились, она сильно чихнула и обернулась доктором Фаустманом. Вильгельм ощупал себя руками и недоуменно поинтересовался.

- А что это я делаю на крыше и почему у меня кровь на руке?

Чиновник с Тихоном быстро стащили доктора с крыше. Затолкали в салон

- В чем дело? Недоуменно глядя на попутчиков, спросил Вильгельм, - Я требую объяснений.

- Потом, мин херц, потом. Гони, Тихон! Гони, братец!

Ёбричка, выбрасывая в утренний воздух клубы едкого дыма, загудела, припадочно дернулась и болезненно чихая, покатила в направлении «ноль первой» чиновничьей трассы.

Войдя в длинный, широкий и высокий коридор вы еще издали увидите массивную дверь с золотой табличкой. На ней размашистыми буквами выведено главный редактор «Столичных Ведомостей» Лисичкин Афанасий Иванович. Толкнув тяжелую дверь, вы окажетесь в просторном (хоть конский манеж устраивай) кабинете. Под ноги вам немедля бросится восточный (ручной работы) ковер. Со стен глянут картины великих мастеров. Огромный (обрамленный в золотую раму) портрет матушки императрицы. Тусклый лик стариной иконы Владимирской Богородицы. Под ней слабо чадит серебряная лампадка. С многочисленных антикварных шкафов на вас уставятся корешки бесценных фолиантов и дорогих скульптур. С массивного стола на вас с хитрым прищуром посмотрит бронзовая голова хозяина кабинета. Раскроется перед вами громадное в пол кабинета окно. Ах, какой Божественный вид открывает оно вам. Одетую в редкий гранит речку, живописный парк и множество разных мостов, дорожек, фонарей, решетчатых оград...  

Если Афанасий Иванович позволит (будучи в хорошем настроении редактор позволяет это) вам встать на стол и привстать на цыпочки, то за парком вы увидите бежевый луг. В отлично расположении духа редактор даже велит своему слуге Захару (он обычно спит в боковой комнатенке) принести в кабинет большую стремянку. Захар недовольно (он страх как не любят, когда его беспокоят по пустякам) кряхтя, притащит ее из мрачного подвала. Отряхнет ее кое-как от пыли и паутины. Выставит. Потолкает.

Буркнет себе под нос «Добро» Поможет вам забраться на стремянку и уж оттуда, с самой верхотуры, вы увидите на горизонте небольшую деревеньку.

- А ну приложите-ка, - Скажет, блаженно улыбаясь, редактор, - Сию штуковину к вашему оку.

В руках у вас окажется серебряная (инкрустированная сапфирами) подзорная труба.

- От правого края. – Продолжит Афанасий Иванович елейным голоском, - Отсчитайте пятую крышу. Видите башенку с золотым орлом. Видите?

-Так точно, Афанасий Иванович! - Ответите вы, - Вижу. Как же не увидеть такую красоту. Красотищу!

- Сия красота - есть мой терем.

Лисичкин смущенно улыбнется и поможет вам с Захаром спуститься на мраморный пол кабинета. Отряхнув вас щеткой, хозяин кабинета велит принести вам чаю с пышными пирогами.

Хорош, ничего не скажешь, кабинет А.И. Лисичкина и он его очень любит. Приезжает в него засветло, когда солнце ранними холодными лучами зловеще освещает черкесскую саблю, что висит на стене,  европейские пистоля в серебряной оправе, кокетливый столик с орхидеями замысловатых расцветок. Афанасий Иванович кличет Захара.

- А ну, братец, помоги мне раздеться.

Захар снимает с хозяина: перчатки, шляпу, шарф добротную, ежели зима, с бобровым воротником шинель, а ежели лето то светлый воздушной эфирной материи тренч. Разоблачившись. Редактор, достает лейку. Насвистывая фривольные мотивчики, поливает цветы.

Закончив с цветами, он достает из шкафа пудовую гирю.

Если не знать Афанасия Ивановича, то можно с испугом подумать (так он немыслимо ее гирю подкидывает, крутит, жонглирует) что сейчас он разнесет ее в дребезги свой прекрасный кабинет. Завершив физические упражнения, он идет в ванную комнату. Раздевается догола. С удовольствием ощупывает свои бицепсы. Намыливает пунцовые

(с детскими ямочками) щеки и волевой квадратный подбородок. Соскребя буйную щетину. Афанасий Иванович обильно спрыскивает (при этом охая и ахая) себя одеколоном. Долго смотрит своими ангельско – голубыми глазами на собственное отражение. Целует его и возвращается в кабинет. Садится за стол, и начинает пить кофий, что уже приготовил для него в своей каморке Захар. Покончив с кофием, он нажимает кнопку телеграфера:

- Клавдия Петровна, проситель есть?

- Есть.

С этой минуту начинается служебный день редактора Афанасия Ивановича Лисичкина...

Дверь открылась и в кабинет с драматическими возгласами:

- Афанасий Иванович! Дорогой мой! Сенсация! Бомба! 

Ворвался репортер «Столичных Ведомостей» Петр Миронович Клюквин.

- Тихо. Тихо. Голубчик мой, спокойно. Присаживайтесь. Успокойтесь. – Остановил Клюквина хозяин кабинета и, указав на кофейный прибор, сказал, - Выпейте-ка со мной чашечку кофия, а уж потом и доложите, что у вас стряслось.

- Да какой кофий, Афанасий Иванович, когда сенсация, можно сказать, информационно – новостная бомба!

Редактор сладко улыбнулся:

- Сенсация никуда, голубчик вы мой, батенька Петр Миронович, не денется, а вот кофий ждать не будет, остынет.

Репортер Клюквин замер в трагической позе:

- И это молвит глашатай гласности. Уши мои отказываются верить в сие, добрейший Афанасий Иванович. Да как же вы не разумеете, кофий можно подогреть, а сенсация улетит, не воротишь.

Афанасий Иванович смущенно почесал ямочку на подбородке.

- Хорошо, но тогда давайте совмещать полезное с приятным. Пейте, голубчик, кофий и повествуйте вашу сенсацию. Только по порядку, а то я вас знаю, начнете скакать с ветки на ветку, точно белка, право слово.

Петр Миронович взял в руки тонкого саксонского фарфора чашечку и, обжигая губы кофием, затараторил:

- Не смейте сомневаться, Афанасий Иванович, доложу от самого начала. Все как есть разъясню. Значится так, забежал я сегодня утром в трактир, что на Пречистенке. Я там всегда по утрам чай пью с пирогами. Надобно вам сказать, дражайший Афанасий Иванович, что там подают отменные подовое пироги.

- Ну, вот, обещали про сапоги, а свернули на пироги. - Скаламбурил редактор и, наливая себе в чашку кофий, сказал, – Давайте-ка, Петр Миронович, повествуйте о главном.

- Ах! Ну да! Простите, Афанасий Иванович, великодушно, но без этого никак нельзя. Без пирогов и вот почему. Зашел я, стало быть, в трактир и слышу, что как будто кличет меня кто-то. Я пригляделся. Мать честная, а насупротив окна сидит мой свояк. Чистый воды леший, Афанасий Иванович.

Редактор недовольно – удивленным голосом воскликнул:

- Я.

- Разумеется не вы. – Заверил Клюквин, - Вы больше на Алешу Поповича похожи. Свояк же мой, стало быть, чистый леший. Махонький, лохматый, бородатый, армяк длиннополый, на голове колпак и воняет от него, простите, болотом. Но это только с виду он леший, а так человек. Его Иваном Кузьмичом Репейником кличут. Не слыхали? Он в Кащеевском уезде лесом торгует…

- Ну, нет так и нет. Чем это вы в наших краях, Иван Кузьмич, промышляете? Спрашиваю, я его, а он мне отвечает. По лесным хлопотам я здесь, Петр Миронович. Поговорили мы, стало быть, с ним о том о сем. Я уже было собрался ретироваться, а он меня цап за полу сюртука.

Погодьте, будьте добры, Петр Миронович, есть у меня к вам разговор конфиденциального свойства и голос притушил. Слышно, как тараканы за обоями шуршат.

Петр Миронович перешел на шепот:

- Объявилась у нас в уезде, - Сказал мне Иван Кузьмич, - шайка. Рыщут по ночам оборотнями и разоряют…

Не в жизнь не догадаетесь, Афанасий Иванович, чего они разоряют. Ну, вот попробуйте, догадайтесь.

- Откуда же мне знать.

- Знать вы, разумеется, не знаете, а вот отгадать попытайте.

- Вот еще пустяки. – Отмахнулся редактор, - Говорите, чего они там вытворяют.

- Нет, вы все-таки попытайте. Вот вы думаете, что они гнезда там птичьи разоряют или поместные села жгут, а нет, Афанасий Иванович. Они… того…

Нет, не могу даже это вслух произнести.

Репортер бегло перекрестился, на икону Богородицы, нагнулся и что-то быстро прошептал на ухо редактору.

Афанасий Иванович, как будто ему под ягодицы заползла гадюка, вскочил с кресла.

- Боже правый, что это вы за страсти такие рассказываете, Петр Миронович!

- Да, вот уж какие есть такие и рассказываю.

- А на что ж это им? Клей что - ли из них варить?

- Вот это и следует выяснить, Афанасий Иванович, и опубликовать. Потому я прибыл к вам, чтобы немедля выслали вы меня в Кащеевский уезд для дознания. Вы представляете, какая это бомба для нашего читателя?

Афанасий Иванович поправил галстук, кашлянул и сказал:

- Нет, Петр Миронович, это, как себе хотите, не для наших ведомостей. Это уж скорей для желтого брехунка материал, а мы издание солидное. У нас подписчики, а не сброд всяческий. Мы марку держать должны, а тут… прости Господи.

- Афанасий Иванович, дорогой, это вам так только сдается с блезиру, что этот материал бред сивой кобылы, а как его правильно преподать, то предстанет он важным государственным делом. Спасением отечества! Раскрытием лазутческой шайки! Ибо раскальщики энти молвят не по-нашему. Пошлите меня туда скорей, Афанасий Иванович!

Афанасий Иванович встал с кресло и, почесывая ямочку на подбородке, зашагал по кабинету:

- Может вы и правы, да только послать я вас туда не могу. Вы человек горячий, а тут нужна мозговая холодность.

Репортер вскочил с кресла. Из рук его выскользнула чашечка и, издав приятный звон, раскололась на мелкие кусочки.

- Да как же так, Афанасий Иванович, - Собирая носком ботинка осколки, забормотал репортер Клюквин, - Что это вы такое говорите. У меня нет мозговой холодности. Если уж у меня, ее нет, то у кого же она тогда имеется. Уж, не у этого ли выжиги публициста Чикова? Нет, Афанасий Иванович, как хотите, но это материала я никому не отдам, если вы его мне не велите писать, то я его в «Столичный Курьер» отнесу.

Редактор изумленно всплеснул руками:

- Что я слышу. Что слышу я, уважаемый Петр Миронович, и от кого!?

Ладно бы, от какого щеголя первогодки, служащего в нашем издании, но вы ведь у нас, можно сказать, ветеран и такие речи. Не ожидал, батенька, не ожидал!

Петр Миронович подбоченился и выкрикнул:

- И я не ожидал от вас, Афанасий Иванович. У меня нет мозговой холодности. Да как вам такое в голову могло придти.

Редактор широко улыбнулся и протянул П.М. Клюквину руку:

- Мы оба не правы, Петр Миронович, так и быть поезжайте. Выясните все там, как следует. Оно может и не государственное дело, но с другой стороны. Просто так волками не оборачиваются и не по-нашему не говорят. Тут что-то… определенно что-то не то. Только вы уж, дорогой мой, не напутайте там ничего, а то уж я вас знаю, Петр Миронович, начнете ходить вокруг да около, а главное и проморгаете.

Петр Миронович вскочил со стула и побежал, треща осколками чашки, к двери.

- Не волнуйтесь, Афанасий Иванович, не потеряю. Доставлю, не смейте сомневаться, в лучшем виде!

Репортер выскочил из кабинета. Афанасий Иванович взял в руки хрустальный колокольчик.

- Чаво изволите, Афанасий Иванович?

Редактор указал пальцем на ковер:

- Убери, любезный, фарфоровые осколки, что оставил после себя Петр Миронович.

- Вот уж этот Петр Миронович вечно насвинячит, - Недовольно прогудел своим сочным басом Захар, - И на что вы его только держите, Афанасий Иванович?

- Сердцем я добр, голубчик, - Смущенно улыбнулся редактор, - Через то и терплю.

Захар, бубня что-то нечленораздельное себе под нос, сгреб осколки. Выбросил их мусор и сказал:

- Изволите еще чаво, Афанасий Иванович.

Редактор почесал ямочку на подбородке. Задрал глаза, ища вероятно там ответ на вопрос слуги, в потолок. Вернул их на письменный стол и проворковал:

- Давеча Петр Миронович про подовые пироги аппетитно рассказывал. Нет ли у нас чего, голубчик, подзакусить?

- Подовых пирогов нету, а так кой - чаво найдем.

- Ну, так ты уж найди, любезный, да мне и принеси.

Захар вернулся к себе в коморку и загремел там кастрюльками, ножами и вилками.

Афанасий же Иванович принес стремянку. Взобрался на нее и стал разглядывать в подзорную трубу крышу своего терема.

Седьмая картина

Сергей Эдуардович еще какое-то время с опаской поглядывал, нет ли погони, в окно ёбричка а, но вскоре успокоился и даже стал подшучивать над доктором Фаустманом:

-А что трухнул ты, мин херц, как мужичков- то увидел.

Доктор хотел что-то сказать, но чиновник не дал ему это сделать.

- Трухнул. Трухнул! Не обеляйся. Я видел. Я все вижу, да ты не тушуйся, милай, я тоже газов подпустил, - Чиновник засмеялся, да так что даже слегка задрожал ёкипаж. - Так, что ты не обеляйся, не оправдывайся. Струхнул так прямо и говори. Спужался, вашество.

-Да я и не оправдываться хочу. Я хочу сказать, что у вас кровь идет.

Чиновник взглянул на свою рану и изумленно воскликнул:

- Вот те на кровь! Да какая ж то кровь. Это, можно сказать, издержки нашего с тобой дела. Кузнец ведь тоже может себе по пальцу тюкнуть, а доктор не то у хворого оттяпать. Так ведь? Так…

Чиновник достал из кармана свой табачок посыпал его рану и кровь тотчас же прекратилась.

- Вот так, мин херц, а ты кровь. Не боись, мин херц, с Сергеем Эдуардовичем тебе не то, что кровь, тебе сам черт не страшен. - Чиновник дружески обнял Вильгельма, - О да ты весь дрожишь, мин херц, выпей-ка для успокоения или может табачку, нюхнешь?

Доктор решительно отвел протянутый ему кисет:

- Нет! Нет! Позвольте, уж я воспользуюсь своими средствами.

Фаустман достал из кармана пакетик. Вытащил из него таблетку. Забросил ее в рот.

- Да ты хоть ее запей, - Посоветовал чиновник, - Таблетку энту водицей, а то ведь она у тебя в горле застрянет.

- Пусть лучше застрянет, чем неизвестно кем и чем станешь, после вашей водицы.

- Да не боись, мин херц, водица у меня со святых волковысских источников. Пей на здоровье.

Сергей Эдуардович протянул доктору фляжку.

- Нет! Нет!

- Ну, как знаешь, а я, пожалуй, выпью. Я тебе, брат ты мой, по совести скажу. Тоже малость трухнул. Пять таких лбов, да еще с берданками и вилами. Тут кто хочешь, трухнет. Но ничего миловал Бог. Он мин херц, милостивый к тем, кто в него верит и почитает его. Вот будь ты там один и крышка тебе. Не помиловал бы тебя Господь. Потому как ты есть безбожник и атеист.

Доктор смерил чиновника насмешливым взглядом и сказал:

- Да кабы не было у вас, Сергей Эдуардович, вашего табачку, то и вас бы он не миловал.

Чиновник щелкнул доктора по носу:

- Так ведь был же, мин херц, был. А почему? А потому что меня Господь без него из дома не выпускает. Вот какова моя вера. И ты верь и тебе защита будет. Кулаки, да пистоли, мин херц, это не сила насупротив врага рода человеческого. Любовь Господа вот истинная оборона. Вот доподлинная…

Речь чиновника оборвали трескучие и несимпатичные звуки.

- Это у тебя что - ли трещит, Тихон?

- Никак нет, Сергей Эдуардович, во мне, слава Богу, ничего не трещит. Енто в ёбричке.

- Чего ж в ёй может трещать?

- Я так думаю, что клапаны.

- Отчего же им трещать, ежели ты вчера дал ёбричке полный ремонт.

Тихон возмущенно выкрикнул:

- Неправда, ваша, мры – да, Сергей Эдуардович. Никакого ремонту я ей не давал, а давал его слесарь Кузьма из губернаторского гаража. А я, мры, ему говорил. Ты, Кузьма, послушай–ка, мя - да, клапаны. Завроде, как стучат, а клапаны это табе на лапти. Мры- да. Прохудился один. На другом доскачешь. А он мне. Постучать, постучать, да и затихнуть. Вишь ты его. Ты, кому другому так говори, а хорошему человеку, чиновнику по особым, изволь сделать, как положено. Поскольку он человек государственный. Мя-да. Он ездить должон, по особым браням, а как он на таком ёбричке поедет. Не поедет, потому, как нет никакой возможности в ёй ехать.

Сергей Эдуардович искоса (по-птичьи) взглянул на Тихона. Затем хлопнул себя по колену ладонью и недовольным тоном произнес:

- Вот ты только посмотри, мин херц, с кем мне приходиться работать. Бездельник на бездельнике сидит и тем же самым погонят. И что ж нам сейчас прикажешь делать?

Возница тяжело вздохнул и виноватым голосом произнес:

- Не знаю, Сергей Эдуардович. Мры-я такое дело.

- А кто знает?

- Слесарь Кузьма, должно быть, но он далече.

Чиновник поскреб лобные доли:

- Слушай мин херц, бряцни-ка по своей вселенской связи на мой коммутатор. Пущай присылают ковер-аэроплан.

Доктор достал плоскую коробочку. Набрал номер. Пожал плечами. Еще раз набрал.

- Не берет, Сергей Эдуардович. Хмы. Не берет.

Чиновник хмуро глянул на Тихона:

- Так, ступай и приведи подмогу.

Возница, уставил на чиновника недоуменный взгляд, и поинтересовался:

- А где ж мне ее взять, подмогу энту, коли кругом ни души?

- Ну, тогда на себе вези!

Доктор положил руку на колено Сергея Эдуардовича и приятным, успокаивающим голосом произнес:

- Не нужно никого на себе вести, что это вы, право, Сергей Эдуардович, удумали, - Доктор вышел из ебрички, - Где у вас тут клапана, любезный Тихон.

- Чего сидишь, - Крикнул на водителя чиновник по «особым». – Вылазь, показывай.

Тихон неспешно вылез из салона. Почесал о бок ёбрички спину. Зевнул и сказал, глядя на доктора.

- Да, мры, они не там, дохтур, где ты тыркаешься, клапаны энти… они сзаду. Мры- да.

- Да, да! - Воскликнул доктор и ударил себе по лбу, - Я ведь совсем позабыл у вас же все с ног на голову.

Вильгельм достал из кармана небольшой цилиндрической формы предмет и сунул голову в ёбричкины внутренности.

- Ишь ты. – Удивился чиновник, заглядывая через докторское плечо - Ты, что ж понимаешь в клапанах энтих, мин херц?

- Понимаю.

- Так ты же доктор, ты в их понимать не должон.

- Может и не должон, но вот же понимаю кое-чего.

Фаустман издавая протяжные (а-я-шва) звуки, принялся ковыряться в ёбричкиных внутренностях. Наконец он вытащил голову и сказал Тихону:

- Не понимаю, голубчик, как же они могут греметь, когда их тут и вовсе нет. Клапанов этих.

- Как это нет. – Удивился чиновник, - А где ж они?

- Нетути. Да там они. Там. Завсегда там. – Быстро, без намека на мяуканье, заговорил Тихон. – Ты лучше смотри. Нету. Не верьте ему, Сергей Эдуардович, что он понимает в ёбричке. Немец энтот.

Чиновник подошел ближе к Тихону. Втянул в себя мощными ноздрями воздух.

- Ба, мать честная! Да ты же пьян! Ты понюхай, мин херц, чуешь, как от него сивухой-то прет… Это что ж выходит. Это, стало быть, подлец, пока я с мин херцем от мужиков отбивался, ты клапаны энти свинтил и на сивуху променял.

Тихон возмущенно запротестовал:

- Как можно. Я же… Сами видели… На дереве сидел. И потом как их можно свинтить. Энто ж вам не гайка, какая чтоб ее свинтить, то клапан. Тут енструмент особый нужон. Вон доктор скажет. Он понимает, а без понятия чего говорить – то. Свинтил. Что ж мы нехристи какие. Закона Божьего не знаем. Знаем и блюдем. Оно ж без клапанов и до смертоубойства недалеча. Правильно я говорю, дохтор?

Доктор вытер салфеткой руки и с оптимизмом в голосе произнес:

- Правильно, правильно, голубчик, без клапанов нельзя. Но мы сможем.  Садитесь и попробуйте завести.

Возница почесал другой бок об стенку ёбрички. Сладко зевнул:

- Попробовать от чаво ж не попробовать. Только энто все ерунда. Тут кувалда, нужна, а энтой безделицей, что у тебя в руках дохтур, только в зубьях ковырять.

Сергей Эдуардович бросил злой взгляд на Тихона и грозно крикнул:

- А ну марш в ёбричку и выполняй, чего велят.

- Так я с нашим удовольствие, Сергей Эдуардович, да только она все одно не поедет. Разве ж можно его такой хреновиной починить. Тут понимание надобно.

Возница залез в салон. Крутанул ручку. Мотор протяжно заурчал, но вот звук выровнялся, набрал силу, и ёбричка тронулась с места. Тихон поддал ей газа, и она побежала, набрала скорость и скрылась за поворотом.

- Куда! Стой! - Сергей Эдуардович бросился вдогонку. – Стой, подлец!

За ним потрусил доктор Фаустман.

Ёбричка остановилась. С.Э. Бойко тяжело дыша, подошел к ней и показал вознице кулак:

- Набить бы тебе морду подлецу, да запыхался я. Надобно малость передохнуть. Сооруди-ка нам с минхерцом стул, да стулья.

- Будесде!

Заверил Тихон и принялся вытаскивать из багажника: складные стульчики, простынки, скатерки, салфеточки, вилки, рюмки и, наконец, столик, который он поставил под сенью раскидистого дуба. Чиновник накрыл его своей чудодейственной скатертью. Прочел заклинание. Дунул и на столе, в мгновение ока, возникли затейливые напитки и причудливые закуски.

- Садись, мин херц, - Указав на стул, произнес с усталостью в голосе чиновник, - Перекусим, передохнем.

- Да как же можно. Мы же с вами не более часа тому назад, как кушали.

Привел аргумент доктор.

- Да, что мы с тобой кушали!? Огурец соленый, да и тот мужички со рта выхватили. Садись, садись, мин херц. По рюмочке. Тем паче, что и погода благоволит. Вишь дождь кончился. Солнышко так и брызжет. Сосновой смолой пахнет. Любота!

- Нет, - Решительно отверг просьбу Вильгельм, - Вы пейте, кушайте, а я поработаю. Мне нужно сделать анализ извлеченного материала.

Доктор поставил чемодан с материалом на стол. Чиновник недовольно скривил губы:

- Вот что ты такой за человек, мин херц, вечно аппетит испортишь. То за столом говоришь, Бог его знает, какие гадости, а теперь и вовсе на стол забрался со своим материалом. Ты уж в сторонке, где его анализируй.

- Разумеется.

Доктор, подхватил чемодан и уселся неподалеку под колоритной сосной. Он извлек из кармана несколько блестящих предметов. Послышался писк, треск, жужжание.

- Тьфу ты!

Сплюнул чиновник по особым. Отвернулся к доктору спиной и принялся трапезничать. Захрустел огурцами. Затрещал куриными костями. Забулькал коньяком. Покончив с трапезой, Сергей Эдуардович сытно рыгнул. Достал кисет с табачком. Нюхать, однако же, не стал. Набил им трубку, закурил и принялся выпускать причудливые клубы дыма.

Первый принял очертания огромного города. На улицах его кипела жизнь. Дзинькали трамваи. Гудели таксомоторы.

Второй обернулся безграничным океаном. Одинокая утлая лодочка скользила по его волнам.

Третье выстроилось в живописную гору. На склоне ее паслись кучерявые овечки. На их шеях симпатично позвякивали колокольчики. На цветочной поляне мирные поселяне распевали йодлань и йодлаю и танцевали альпийские танцы.

Наконец чиновник выпустил последний клуб дыма. Выбил трубку. Подошел к доктору. Заглянул через плечо. Поинтересовался:

- Ну, мин херц, наколдовал чего?

Вильгельм отрицательно покачал головой и мрачным голосом ответил:

- Нет, Сергей Эдуардович, ничего я не наколдовал.

- Что так?

- Это чемодан не с тем материалом.

- А с каким?

- Это материал ваших людей.

- А зачем же ты наших взял?

- Хотел провести сравнительный анализ.

- А где же твои?

Вильгельм пожал плечами. Сергей Эдуардович зло глянул на лежащего, на траве возницу.

- Эй, Тихон, поди-ка, братец, сюда.

В голосе Сергея Эдуардовича сквозили холодные нотки. Тихон встал, подошел:

- Мры-да. Чаво изволите, Сергей Эдуардович.

- Скажи нам, милый, отчего это у доктора один чемодан, когда ты с погоста три чемодана уволок?

- Уволок, то я уволок, но погрузил мры-да один, а другие мне мужички не дали. Я от них на дерево мры –я забрался, а оттуда разве ж я мог их загрузить. А уж после того, как вы прискакали, так я сразу в у ёбричку забрался. Какие уж опосля энтого чемоданы. Ехать надобно было, да поскорее.

Сергей Эдуардович схватил Тихона за шиворот. Приподнял над землей. Поинтересовался у Вильгельма:

- Ну, вот скажи, мин херц, что мне с ним с подлецом делать. Прибить, али в камень обратить. Вот как молвишь, так и будет!

Доктор выдернул Тихона из чиновничьей мощной хватки:

- Не нужно его наказывать, Сергей Эдуардович, в этом виноваты обстоятельства и я. Мне нужно было лично проследить.

Доктор Фаустман принялся бить себя по голове, трагическим голосом приговаривая:

- Дурак. Дурак. Швайне!

Сергей Эдуардович ласково обнял Вильгельма и бодрым тоном заверил:

- Ничего, мин херц, как у нас говорят первый блин комом. Не боись, брат, мы тебе еще столько этого материала нароем. Вагоном не увезешь. Давай, Тихон, заводи шарманку. Дуй к ноль первой трассе.