Сергей Аксентьев

...Убийство Александра II (1 марта 1881 года) послужило сигналом для разгула террора со стороны властей. В ответ по всей стране прокатилась волна студенческих стачек. Начались массовые аресты. Университетским профессорам вменялось в обязанность убеждать студентов, что «его император­ское величество есть единственный правомерный источник власти в государстве», а конституция и народовластие, за которые они ратуют, не соот­ветствует духу и характеру русского мужика... Гонения на молодежь дошли до того, что, аплодисменты студентов профессору, считались верхом свободомыслия, а виновные немедленно выхватывались надзирателем из аудитории и отсылались в карцер. Прогрессивно мыслящие профессора возмутились. Среди них особо выделялся голос Ильи Ильича Мечникова.

Как известно, беда не приходит одна. Вместе со смутой страну охватила эпидемия возвратного тифа. Лучшие умы России самоотверженно искали пути эффективной борьбы со страшным недугом подчас рискуя не только своим здоровьем, но и самой жизнью. Для выяснения картины протекания болезни, Мечников 27 февраля 1881 года вводит себе зараженную кровь больного возвратным тифом. За эту смелость он едва не поплатился жизнью.

Несколько недель друзья и близкие не отходили от постели тяжело больного, а студенты, круглосуточно дежурившие у квартиры, взяли на себя все хлопоты по обслуживанию семьи любимого профессора. И он победил недуг. А вот подлости нового руководства университета (выборы ректора состоялись в пору, когда жизнь выдающегося ученого висела на волоске) побороть не смог. 22 мая 1882 года, не дождавшись официального решения на своё заявление об отставке, Мечниковы уезжают из Одессы в Италию и поселяются на берегу Средиземного моря в предместье Мессины. Теперь, наконец, Илья Ильич мог полностью посвятить себя любимой науке.

...Шип розы, воткнутый в личинку морской звезды, и обнаруженное при этом явление отторжения чужеродного тела подвижными клетками фагоцитами (от древнегре­ческих слов «фаго» — пожираю, «цитос» — клетка) явилось толчком создания теории фагоцитоза, прославившей имя выдающегося экспериментатора. Впервые о своем открытии тридцативосьмилетний профессор публично рассказал на одесском съезде российских естествоиспытателей и врачей в августе 1883 года. Его доклад «Целебные силы организма» никого не оставил равнодушным. Суждения собравшихся ученых и практиков медицины были полярными. Академик Филипп Васильевич Овсянников назвал открытие Ильи Ильича «новой эрой в деле исследования патологических процессов». Его оппонент известный практикующий врач и публицист В.О. Португалов призывал коллег не торопиться с окончательными суждениями до того как Мечников «сделает известным свое открытие путем печати и когда оно будет проверено другими компетентными учеными».

Однако, «компетентные ученые» с редким единодушием встретили в штыки фагоцитарную теорию. Ожесточенная борьба за нее растянулась на долгие двадцать пять лет...

Это были трудные годы. Тоскуя по России, Мечников ещё раз попытается предложить себя отечеству. В 1886 году он становится во главе первой в России пастеровской бактериологической станции, основанной в Одессе. Все свои знания и огромный опыт экспериментатора ученый энтузиаст – направляет на борьбу с бешенством, холерой, вредителями сельского хозяйства и сибирской язвой, косившей рогатый скот. Но невежественным чинушам и завистливым доморощенным эскулапам был чужд и опасен ученый с мировым именем, и они сделали всё, чтобы сжить его со своих глаз. Не выдержав травли, наветов и прямых угроз в свой адрес, Илья Ильич с тяжелым сердцем, теперь уже навсегда, покидает неприветливую Родину и уезжает по приглашению Пастера в Париж. Там в Пастеровском институте он получает научную лабораторию, а после смерти Луи Пастера в 1895 году совместно с доктором Эмилем Ру становится одним из руководителей всемирно известного института микробиологии.

Интенсивную научную деятельность Илья Ильич совмещает с подготовкой достойной смены. За короткий срок создает в пастеровском институте знаменитую русскою школу микробиологов. Его ближайший друг Иван Михайлович Сеченов, в одном из писем, восхищаясь успехами питомцев Мечникова, с грустью констатирует: «...а здесь (в России – С.А.) доктора норовят состряпать диссертацию, не умея вымыть чашки, а, состряпав таковую, исчезают, дабы добывать деньги. Все здешние медицинские светила понастроили себе дома в сотни тысяч и страшно деморализуют молодежь. Хотелось бы спасти от такой деморализации хоть несколько единиц – авось на старости лет удастся образовать хоть маленькое ядро».

В 1908 году Мечников, совместно с немецким иммунологом Паулем Эрлихом за работы по теории иммунитета стал лауреатом Нобелевской премии по физиологии и медицине. Весть эту Илья Ильич встретил с приятным спокойствием, поскольку по природной скромности искренне считал, что комитет ошибся адресатом.

После окончания нобелевских торжеств, утомленный, но довольный лауреат в месте с Ольгой Николаевной отправляется в Россию, по которой оба давно соскучились. Они посещают Петербург, Москву и... Ясную Поляну.

Похоже, что именно в Ясную Поляну с самого начала стремился Илья Ильич, так как, несмотря на радушный прием в обеих столицах, долго там не задерживался.

...У двух великих людей изначально сложились непростые отношения.

Толстого злили работы Мечникова по старости и долголетию. 18 июля 1904 года Лев Николаевич с предельной откровенностью пишет в своем дневнике: «Мечников придумывает, как посредством вырезания кишки, ковыряния в заднице обезвредить старость и смерть. Точно без него и до него никто не думал этого <...> Думали и не такие дети по мысли, как вы, а величайшие умы мира, и решали и реш[или] вопрос о том, как обезвредить старость и смерть, только решали этот вопрос умно, а не так, как вы: искали ответа на вопрос не в заднице, а в духовном существе человека».

Илью Ильича в свою очередь до глубины возмущали совершенно не компетентные рассуждения титана русской литературы о роли науки и месте ученых в обществе.

«Толстой, ратуя за «гармоничное развитие», - пишет он, – требует, чтобы все люди, в том числе и ученые, восемь часов в сутки отдавали физическому труду, а умственному лишь четыре часа. Писатель уверяет, что знает людей науки, проводящих по десять часов ежедневно в полной праздности. Что ж, такие субъекты известны и было бы очень желательно, чтобы они даже и четырех часов в день не посвящали умственному труду, а занимались бы исключи­тельно физическим. Беда только в том, что такие люди всегда останутся глухи к проповедям гр. Толстого и что их совесть вообще ничем расшевелить невозможно... Нет, истинные ученые работают, не покладая рук».

...И вот теперь, считал Илья Ильич, настал подходящий момент «глаза в глаза» выяснить позиции каждого. Встреча состоялась 30 мая 1090 года. К сожалению, духовной близости она им не принесла. Каждый, уважая талант и значимость визави, остался при своих суждениях.

Лев Николаевич после отъезда Мечникова иронизировал:

– Он милый, простой человек, но как бывает у людей слабость — другой выпивает, – так и он со своей наукой... Как вы думаете, сколько ученые насчитали разных видов мух? Семь тысяч! Ну, где же тут найти время для духовных вопросов!..

Свое отношение к путаной философии графа, Илья Ильич высказал предельно четко:

– Ну, какой же Толстой философ! Как художнику ему нет равного. А философ... Нет, какой же он философ!..

У Мечникова Начало сдавать сердце. Приступы стенокардии становились всё более продолжительными. Как назло, июль 1916 года в Париже выдался жарким. По настоянию Эмиля Ру тяжело больного Илью Ильича от нестерпимой жары переселили в бывшую квартиру Луи Пастора. Там прохладно, тихо и уютно. Взволнованный Илья Ильич говорил близким: «Смотрите, как жизнь моя связана с Пастеровским институтом! Долгие годы работал я в нем, провел в нем свою болезнь... Чтобы окончательно закрепить связь, надо бы сжечь мое тело в печи, где сжигают опытных жи­вотных, и сохранить мой пепел в каком-нибудь сосуде в одном из шкафов библиотеки». Эмиль Ру попытался отшутиться, но Илья Ильич не шутил. Позже он настойчиво повторит это свое решение жене.

...Скончался неутомимый исследователь 15 июля 1916 года. Согласно его завещанию гражданская панихида была без речей и почестей, тело сожги, а урну с прахом установили в библиотеке Института микробиологии им. Луи Пастера...

Часть II

 
МАЯКИ ЛЕОНТИЯ СПАФАРЬЕВА

В северо-западной части Охотского моря, на входе в Тауйскую губу расположен небольшой скалистый остров Спафарьева. Мореплаватели, которым доводилось бросать якоря своих судов у этого острова, говорят, что здесь в любую погоду слышны громовые раскаты волн, бьющихся о береговые утесы. Суровый климат и постоянные штормовые ветры кажется не оставляют шансов на жизнь, но жизнь берет своё – карликовые ольха, рябина и береза намертво вцепившись в земную твердь, стелются по камням, образуя местами ковровые заросли. На острове установлена двадцатиметровая каменная свеча маяка, возле которой приютились опрятные домики маячников. Остров и маяк названы в честь генерал-лейтенанта Корпуса флотских штурманов Леонтия Васильевича Спафарьева.
ПРЕДКИ

Небываемое бывает

... Взятием Нотебурга в конце 1702 года для России отворились ворота в просвещенную Европу. Но Швеция не намеревалась уступать владычества в северных водах. На следующий же год девять шведских кораблей, под командою вице-адмирала Нуммерса пришли на балтийском взморье, а 5 мая 1703 года восьмипушечный бот «Астрель» и адмиральская двеннадцатипушечная шнява «Гедан», отделившись от эскадры, вошли в устье Невы. К вечеру 6 мая царь Петр со своими гвардейцами на 30 лод­ках, уже был там. По утру следующего дня в жестоком абордажном бою оба судна были пленены. Петр ликовал, да и было чему радоваться: захватить два боевых корабля с помощью плоскодонных лодок, ружей и гранат – такого ещё небывало. По случаю Победы отчеканили медаль с надписью: «Небываемое быавает». Такую медаль из рук царя получил и внук знаменитого молдавского грека Иван Спафарьев, отличившийся в бою тем, что при атаке шведского «Гедана», спас жизнь Александру Меншикову. А Петр и Меншиков за пер­вую морскую победу были удостоены высшей награды – ордена св. Андрея Первозванного. Царь–капитан очень гордился этим: «Хотя и недостойны, – писал он в одном из писем, – однако ж, от господ фельдмаршала и адмирала мы с господином поручиком Меншиковым ученены кавалерами святого Андрея».

...Россия, которую царь-реформатор собирался вывести в передовые европейские государства, остро нуждалась в собственных квалифицированных кадрах. Петр распорядился отправить на учебу заграницу юношей из знатных семейств.

Так случилось, что для обучения навигации и морскому делу во Францию был направлен и Иван Спафарьев со своим крепостным калмыком Лукой. Но наука не влекла к себе великовозрастного чада Дружеские пирушки, и бесшабашная жизнь были больше пригожи его душе. И пока барин проматывал в Тулоне, Бресте и Париже родительские деньги, Лука с превеликим рвением изучал морские премудрости. К моменту окончания обучения он был хорошо подготовлен по навигацкой части и корабельному делу. Но тут случилась напасть. Перед самым отъездом выяснилось, что молодой повеса потерял свои документы. Домой пришлось добираться с чужим паспортом в кармане, на купеческом судне с грузом колониальных товаров кружным путем из Любека в крепость Ниеншанц. Много лиха хлебнули странники, пока добрались до родных пенатов. Даже в шведской тюрьме умудрились побывать.

...Однажды утром Ивана Спафарьева необычно рано подняли с постели - царь требовал отрока к себе, для проверки знаний полученных заграницей. Струхнул молодой барин. Одна надежда была на Луку. Приказал тому идти с собой и чуть что - подсказывать. Но уловка не прошла. Царь быстро понял, что не познал морских наук внук Милеску Спафария, разгневался и запретил беспутному балбесу выезд из калужской усадьбы в Москву и Петербург в течение десяти лет. А крепостного Луку после тщательного допроса по всем статьям навигацких и корабельных наук царь обласкал, лично подписав бывшему холопу вольную, пожаловав в мичманский чин, и отправил служить на флот. Дослужился Лука Артемьевич Калмыков до вице-адмирала.

Василий Спафарьев

Сын Ивана, Василий Спафарьев в двенадцать лет поступил учеником в Морскую Академию и после шести лет учебы 12 июня 1752 года был произведен в гардемарины. По выпуску пять лет находился в морских кампаниях на Балтийском море. Побывал и в Архангельске на Саломбальской верфи. Оттуда на корабле возвратился в Крондштат. Был произведен в мичмана. Потом служил на берегу при Петербуржских экипажеских магазинах. Во время семилетней войны (1756-1763) унтер-лейтенант Василий Спафарьев в составе эскадры адмирала Мишукова участвовал в Кольбергской экспедиции. По возвращении двадцатишестилетний унтер-лейтенант был назначен обер-фискалом при Крондштатском порте и окончательно распрощался с боевыми кораблями. В 1759 году в семье Спафарьевых родился первенец сын Федор.

Новая служба не устраивала Василий Ивановича и 30 сентября 1763 года он по рапорту «с награждением рангом» был уволен с флота. Спафарьевы перебрались в родовое имение в Медынском уезде Калужской губернии, принадлежавшее ранее деду Милеску Спафарию. Там 19 мая 1765 года и появился на свет второй сын Леонтий. Судьбой Леонтию Васильевичу было предначертано прожить долгую насыщенную важными событиями жизнь в условиях непрекращающихся воин и увековечить свое имя созданием маячного дела в России.

КОРАБЛИ

Первые плавания

Молодость Леонтия пришлась на одну из замечательнейших эпох в истории России – царствование Екатерины II Великой (1762-1796). В двенадцать лет его определили в Морской кадетский корпус. Через два года Спафарьев был произведен в гардемарины, и в июне 1780 года на корабле «Александр Невский» в составе эскадры контр-адмирала А.И. Круза отправился в свое первое боевое крейсирование к берегам туманного Альбиона.

 В этой же эскадре на фрегате «Мария» шел и старший брат Леонтия мичман Федор Спафарьев. Однако 16 сентября из-за большого числа больных на кораблях, эскадра вынуждена была прервать крейсерство и отправиться в Кронштадт. Во время перехода к родным берегам Федор Спафарьев скончался. Смерть брата глубоко потрясла юношу.

Практику 1781 года шестнадцатилетний гардемарин начал в Архангельске и стал свидетелем спуска на воду 66-ти пушечного корабля «Три Святителя». На нем под командованием капитана 1 ранга И. О. Селифонтова он совершил переход на копенгагенский рейд для участия в «Вооруженном нейтралитете» – охране северных морей от набегов на торговые суда морских разбойников каперов.

По окончании морского кадетского корпуса (1мая 1782 года) Спафарьев был произведен в мичмана и назначен на линейный корабль «Георгий Победоносец», состоявший в эскадре вице-адмирала В.Я. Чичагова. Эскадре было предписано следовать в Ливорно. Этот поход на всю жизнь запомнился юному мичману: корабли побывали в Дании, Англии, посетили португальский Лиссабон и испанский Кадис. В августе эскадра прибыла в Ливорно, где находилась до весны следующего года.

О пребывании в Ливорно вице-адмирал В. Я. Чичагов вспоминал с теплотой: «В начале весны 1783 г пришлось покинуть Ливорно, которое я почитал раем земным, до такой степени я был соблазнен климатом, обычаями и удовольствиями. ...Мы уехали со множеством покупок, сделанных каждым сообразно его вкусам и средствам. ...запрещений и таможенных строгостей не существовало, особенно для военных кораблей, ...и мы могли вполне и спокойно пользоваться нашими приобретениями». В январе 1784 года эскадра возвратилась в Крондштат.

В те неспокойные годы обстановка менялась часто и не предсказуемо. В июне 1788 года без объявления войны шведы начали осаду принадлежавшей России финляндской крепости Нейшлот. В Финский залив вошли шведские корабли, и захватил два российских фрегата. В январе 1788 года Спафарьев был произведен в лейтенанты, а в сентябре на корабле «Северный Орел» участвовал в блокировании шведского порта Карлскруна. В результате двухчасового боя береговые батареи были захвачены, а шведские гребные суда частью потоплены, а частью укрылись в ближайших шхерах. После этого сражения корабль под командованием Ф.С. Палицына был отправлен для блокады Северного прохода, но сел на камни. С него сняли орудия, а экипаж перешел на другие суда. Покинутый командою корабль был полностью разбит морем. Лейтенанта Спафарьева определили на корабль «Саратов» в эскадру вице-адмирала Т.Г. Козлянинова. На этом корабле в 1790 году он участвовал в ревельском и выборгском сражениях, а потом до августа 1790 года с эскадрой крейсировал у Свеаборга. По возвращении в Ревель был произведен в капитан-лейтенанты. В 1793 году женился на немецкой баронессе Анне Васильевне Розенберг и обосновался в пригороде Ревеля в Екатеринтале. Там Спафарьевы приобрели небольшой уютный дом, в котором любили собираться многочисленные друзья и родственники.

В мае 1798 года для совместных действий против французов из Кронштадта к острову Тексель (Голландия) была отправлена эскадра вице-адмирала Макарова в составе 5 кораблей 1 фрегата и 20-ти пушечного катера «Диспач», купленного два года назад по указу Екатерины II в Англии. Парусно-гребным катером «Диспач» командовал капитан-лейтенант Спафарьев.

Взяв под конвой транспорты с войсками и купеческие суда, корабли направились в пролив Каттегат, где 3 июля соединились с английской эскадрой вице-адмирала Онслоу для совместного крейсерства. В Англии Спафарьев принял в командование 46-пушечный фрегат  «Нарва», на котором и крейсировал в Немецком море.

Но крепнущая мощь Российского флота, вызывала ревнивое беспокойство честолюбивой владычицы морей. Отношения с Англией, резко ухудшились. В июне 1800 года вице-адмирал Макаров получила приказ убыть в Кронштадт. По возвращении на родину Спафарьева назначили командиром брандвахтенного фрегата «Воин».

После почти двадцати лет дальних походов, боевых вахт и морских сражении, служба на Кронштадтской брандвахте томила деятельную натуру Спафарьева, и чтобы скрасить однообразие будней, он занялся изучением истории маячного дела. Этот вопрос его занимал давно. Изучая историю и анализируя причины многочисленных морских катастроф, он укреплялся в мысли о необходимости иметь на Балтике, особенно в мелководных Финском и Рижском заливах развитую сеть маяков.

Не видя для себя дальнейшей перспективы на флоте, Леонтий Васильевич в 1803 году вышел в отставку. За успешно проведенные 18 морских кампаний, его наградили орденом Св. Георгия 4-й степени (девиз «За службу и храбрость»)  и присвоили чин капитана 2 ранга.

МАЯКИ

Первый опыт

Отношение к маякам флотских чиновников, в те годы было до удивления беспечным, хотя ежегодно в том же Финском заливе гибло не по одному десятку крупных и мелких судов. Известный историк П.И Башмаков в книге «Маячное дело и его история развития» об этом времени писал: «...не было оснований ждать каких-либо усовершенствований, нововведений и развития маячного дела, когда вся организация и постановка его были в самом хаотическом состоянии. Не было ни учреждения, которое бы ведало этой частью, улучшало и развивало ее, ни какого-либо плана на этот предмет...».

  Маяки, принадлежавшие государству, содержались, как сейчас говорят  «по остаточному принципу», а точнее кое-как. Но были и частные маяки. Строили их обычно владельцы прибрежных имений, эксплуатировали за свой счет или сдавали в аренду государству. Так, например, два Домеснесских маяка на входе в Рижский залив принадлежали майорату баронов Сакенов. По контракту заключенному ещё со шведским правительством в 1680 году владелец имения за освещение этих маяков исправно получал от государства ежегодно 2500 талеров. Нередко владельцы частных маяков безнаказно пользовались положением «берегового права», по которому часть ценностей и груза потерпевшего крушение судна принадлежала хозяину, в чьих водах случилась беда. Они специально (особенно в ненастную и штормовую погоду) гасили огни своих маяков в местах изобилующих подводными опасностями.

Адмиралтейств-коллегия, заваленная жалобами капитанов российских и иностранных судов на опасность плавания в Финском и Рижском заливах в 1801 году поручила Морскому Ученому комитету рассмотреть проекты улучшения маячного дела. Свой проект «на предмет освещения маяками вод Финского залива, составленные им сообразно с желаниями мореплавателей», Леонтий Васильевич Спафарьев представил в Комитет  одним из первых.

Проанализировав обстановку с маячным делом на Балтике он предлагал: построить несколько новых маяков и опознавательных башен; заменить деревянные маяки каменными; повысить эффективности фонарей, отказавшись от дров и угля и перейти на отражательный способ освещения с помощью  масляных ламп системы Арганда с высеребренными рефлекторами; создать расписания действия световых маяков; повысить требовательность к обслуживающему персоналу, возложив на смотрителей обязанности ведения журналов с ежедневными записями в них состояния погоды и происходящих в районе маяка событий; создать для плавучих маяков «удобные суда» и др.

Это были новаторские для того времени предложения, поскольку о строительстве капитальных каменных маяков со времен Петра I и не помышляли, а об отражательных системах освещения маячного огня, используемых в Европе, у российских морских чиновников имелось смутное представление.

В конце 1803 года было принято, решение о безотлагательном создании маячной службы. Возглавил её по единодушному мнению членов коллегии Леонтий Васильевич Спафарьев, который 10 ноября 1803 года вновь был принят на военную службу в чине капитана 2 ранга. Ему поручалось организовать особый надзор за исправным состоянием маяков Финского залива, где навигационная обстановка была наиболее неблагоприятной.

 Начал он с обустройства одного из старейших маяков на острове Кокшер поскольку именно там происходило большинство аварий и катастроф. Обозначить это опасное место маяком, вознамеривался ещё царь Петр Великий. В июле 1718 года он приказывал: « ... на Кокшере сделать столбы (башни) каменные, высотою от 30 до 80 футов, а пока оные делают, поставить высокие стеньги с бочками ... и в осенние ночи содержать в них огонь». Но каменный маяк построить оказалось не просто, и в 1723 году на островке была возведена деревянная башня. Обер-комендант Ревеля Фандезин по этому случаю докладывал генерал-адмиралу Российского флота графу Апраксину: «оный маяк совсем сделан, но караула на нем нет и как сигналы чинить на оном маяке – фонарями, угольями или дровами, о том неизвестно».

 Понадобился почти год, чтобы Адмиралтейств-коллегия, наконец, постановила: «.... велеть на Кокшере огни содержать августа 1 числа, пока флот к Ревелю и от Ревеля  к Крондштатскому порту пройдёт, угольем или фашинами (сушняком), или сухими дровами, или фонарями, усматривая к лучшему и к прибыли ЕИВ (Его Императорского Величества) казне, и на заготовление тех дров и фашин деньги держать от Ревельского цальмейстера. И те огни иметь в полном ведении и смотрении капитану Трану».

...Сильным штормом в 1800 году маячная башня была разрушена. По заданию Адмиралтейств-коллегии в 1802 году для оценки на месте возможности быстрой постройки каменного маяка, на остров прибыл Леонтий Васильевич Спафарьев. Произведя необходимые замеры и расчеты, он пришел к неутешительному выводу: при существующем способе доставки на остров строительных материалов шлюпками, строительство растянется минимум на 4-5 лет. В сложившейся ситуации Спафарьев предложил на имеющемся каменном основании высотой около 16 метров соорудить добротную деревянную надстройку в виде восьмиугольной усеченной пирамиды, которую тщательно высмолить для защиты от морской влаги. Вместо дровяного освещения использовать масляные лампы Арганда с медными отражателями, а чтобы огонь не задувало, заключить осветительный аппарат в восьмигранный стеклянный фонарь. Кокшерский (Кери) маяк начал действовать 1 ноября 1803 года. С моря он выглядел оригинально, напоминая графин, заткнутый сверху стеклянной пробкой. В таком виде он сохранился и до наших дней. Правда, сейчас «горлышко» графина металлическое, а вместо масляного освещения используется современный светооптический осветительный аппарат.