Восточный собрат Ай-Тодора

С началом разработок уголь­ных копий в районе Александров­ска резко возрос морской грузо­поток в порт Дуэ, где находились причалы и администрация. Для предостережения судов об опас­ных прибрежных рифах в 1864 году между сахалинскими мы­сами Ходжэ и Дуэ на средства хозяина угольных копий катор­жане возвели световой маяк – двухэтажную деревянную башню с маячным огнем. С высоты 116 метров над уровнем моря белый огонь был виден с расстояния 20 миль. Маяк обслуживали унтер-офицер и шесть рядовых чинов. С годами маяк ветшал. Крутые штор­мы 1883-1884 годов сильно повре­дили башню и жилые помещения. Эксплуатировать их стало небезо­пасно. К этому времени разросся и Александровск. Его сделали сто­лицей каторжного края и глав­ным портом северного Сахалина. Дуэйский маяк, частично закры­ваемый сопками, с Александровс­кого рейда был виден плохо, и начальник острова изъявил готов­ность оказать всяческое содействие "сколь возможно дешевому способу постройки маяка, при­менив труд ссыльных катор­жен", а Главное гидрографическое управление поддержало эту инициативу.

Новый маяк решили устано­вить на вершине мыса Жонкиер. В мастерах и рабочих недостатка не было. Нашлись и высококласс­ные специалисты среди бывших каторжан. Строили споро и доб­ротно, используя не подверженную гниению и плесени сахалинскую лиственницу.

Шестиугольную башню маяка с восьмигранным фонарным со­оружением совместили с домом смотрителя, а рядом срубили избу для команды матросов. Постави­ли баню, сараи для хранения про­дуктов и снаряжения. Не забыли и про дорогу к Александровску, по обочине которой даже устроили скамейки для отдыха.

Впервые маяк засветил белым непрерывным огнем 25 апреля 1886 г. Со 154-метровой высоты над уровнем моря его огонь был виден на судах, идущих в порты Дуэ и Александровск с расстояния 22 морские мили. Правда, только в ясную погоду. Низкая облач­ность и туманы, которые в этих краях нередки, значительно сни­жали, а подчас вообще не позво­ляли видеть маячный огонь. Но тогда, в апреле 1886 года, главный командир портов Восточного оке­ана контр-адмирал А. Фельдгаузен не без гордости докладывал в Главное гидрографическое управ­ление: "Построенный маяк вы­полнен настолько тщательно и крепко, что самая строгая при­емка не найдет недостатков..." и предлагал именовать его Жонкиерским.

Для подачи туманных сигналов на маяке установили старинный церковный колокол, но не простой. На его бронзовом тулове и сейчас отчетливо читается церковно-славянская вязь: "Государь и Вели­кий Князь Алексей Михайлович всея Руси дал сей колокол живот­ворные Троицы и Святые Богоро­дицы Благовещенью в пустыню Синозерскую при строителе Чер­ном попе Моисее лета 7159 мар­та 8 дня". Год указан от дня со­творения мира, что соответствует 1651 году по григорианскому ка­лендарю.

Синозерская пустынь (мужскоймонастырь) была основана в 1600 году в новгородской земле, Устюжинского уезда, при озере Синичьем. В 1764 году монастырь уп­разднили. А как его колокол по­пал на Сахалин, неизвестно. Есть версия, что он "ссыльный". Такие колокола за учиненный звон, призывавший народ к бунту, сбрасывали со звон­ницы, били плетьми, вырывали у них языки и отправляли этапом в Сибирь. Вряд ли мы когда-ни­будь узнаем подлинную историю жонкиерского колокола, но одно можно сказать наверняка: его путь от Новгородской земли до сахалинского утеса был тернист, и более чем за два столетия опальный девятнадцатипудовый старец повидал многое...

Однако в ненастье призывный набат из-за рассеяния звука в атмос­фере и шума волн у повер­хности воды слышен был плохо. Особенно если ветер дул с моря. Тогда на помощь старцу неда­леко от звонницы установили пушку - корабельный единорог. Но и это не изменило существен­но ситуации. По-прежнему в штормовую погоду, в плотный туман или обложной дождь сиг­налы Жонкиерского маяка судо­водителями воспринимались не­надежно. И тогда в третий раз решили перенести маяк. Специ­альная комиссия постановила опустить его вдоль склона Жонкиера на 90 метров "где реже бывают туманы и более благо­приятные условия для распрос­транения звуковых сигналов". На выбранном месте срыли часть горы и создали искусствен­ную площадку под строительство маяка и всех необходимых служб. Маячную башню, как и прежде, совместили с жилым домом, но в этот раз в качестве строительного материала исполь­зовали бетон. Новый маяк начал действовать 6 июля 1897 года и сохранился до наших дней... Но это было потом, а Антон Павло­вич Чехов видел тот, деревянный маяк и слышал звоны того, "ссыльного" колокола...

...Погода в Александровске стояла на удивление ясная и теп­лая, а Эдуард Дучинский оказал­ся общительным малым - поэтом, либералом, весельчаком. В те дни их, Дучинского и Чехова, можно было видеть оживленно беседую­щими на улицах аккуратно скро­енного "благообразного", по выра­жению писателя, городка Александровска. Но чаще всего при­ятели совершали неспешные про­гулки на Жонкиерский маяк, доставляя удовольствие себе и радушному смотрителю маяка Кошелеву. Ухоженная дорога, под­нимаясь среди старых лиственниц и разлапистых елей, уводила пут­ников в особый мир. "Приходят- вспоминал Чехов, - мало-пома­лу мысли, ничего общего не имею­щие ни с тюрьмой, ни с катор­гой... На горе же, в виду моря и красивых оврагов, все это стано­вится донельзя пошло и грубо, как оно и есть на самом деле".

...Если Ай-Тодорский маяк, устроенный в одном из живопис­нейших мест Крымского южнобережья, был местом паломниче­ства знатных императорских особ и праздной светской пуб­лики, то Жонкиер, возведенный на вершине сахалинского мыса, с первых дней своего существо­вания стал лакомым куском алчущих до казенного добра ка­торжан. Не избалованный этике­том ссыльный люд часто взла­мывал и грабил маячные скла­ды с запасами продовольствия, одежды и топлива. После того, как в 1879 году во время оче­редного налета в перестрелке погибли несколько человек, на маяке выставили вооруженный караул из матросов Сибирского флотского экипажа, а во дворе завели злобную собаку.

Что же до скамеек, заботливо поставленных вдоль дороги стро­ителями, то ссыльный люд, охочий до самовыражения, так изрезал их похабными высказываниями и откровенной матерщиной, что не только отдыхать, но даже прохо­дить мимо этих "творений" нор­мальному человеку стало стыдно. И скамейки убрали. По этому по­воду Антон Павлович в "Острове Сахалин" с возмущением писал: "Любителей так называемой за­борной литературы много и на воле, но на каторге цинизм пре­восходит всякую меру и не идет в сравнение ни с чем. Здесь не только скамьи и стены задвор-ков, но даже любовные письма от­вратительны".

...Особенно любил Чехов бывать в маячном фонарном сооружении, откуда открывался прекрасный вид. Внизу, аж кружится голова, распахнутое, сверкающее от солн­ца море и белопенные буруны у скал Три брата. Вдали, вызывая тревожное чувство обреченности неясные очертания матерого берега. И даже угадывается вход в бухту Де-Кастри. Смотритель рас­сказывал Чехову, что в особо яс­ные дни видно, как заходят и вы­ходят из бухты суда. От монотон­ного гула волн, похожего на при­глушенный рык могучего зверя, по телу бегут "мурашки", становит­ся жутко и "кажется, что будь я каторжным, — отмечает Чехов, -то бежал бы отсюда непремен­но, несмотря ни на что"...

Многое повидал и многое пе­речувствовал Чехов в этом уди­вительном путешествии, а ещё больше переосмыслил. "Хорош божий свет, - пишет он Суво­рину сразу же по возвращении в Москву. - Одно только не хоро­шо: мы. Как мало в нас справед­ливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! ...Мы, говорят в газетах, любим нашу великую Родину, но в чем выражается эта любовь?.. Вме­сто знаний — нахальство и са­момнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, спра­ведливости нет, понятие о чес­ти не идет дальше "чести мун­дира" ...О приморской области и вообще о нашем восточ­ном побережье с его флотами, задачами и тихоокеанскими мечтаниями скажу только одно: вопиющая бедность! Бед­ность, невежество и ничтоже­ство, могущие довести до от­чаяния. Один честный человек на 99 воров, оскверняющих рус­ское имя...".

...Незадолго до своей кончины Антон Павлович в иронично-шут­ливой манере заметил: "У меня теперь все... просахалинено...". Вот ведь как. Ни про Вену, ни про Венецию, коими восхищался пи­сатель каждый раз, приезжая туда, ни про любимое Мелихово или Ялтинское гнездо у отрогов крым­ской яйлы таких проникновенных слов он никогда не произносил. И хотя до конца своих дней счи­тал Сахалин адом земным, но, судя по приведенным словам, суровое могущество острова и людей, с которыми там общался, полюбил крепко и навсегда...

Российская купеческая среда, взращенная в труде и упорной борьбе за выживание порождала сильные, волевые характеры, а деньги позволяли реализовывать амбициозные планы, не подчиняясь общепринятым нормам.

Род Рукавишниковых проистекает от первопроходцев золотоискателей и корнями уходит в XVIII век за Уральский хребет в Алапаевские прииски близ Нижнего Тагила.

Семья купца первой гильдии Василия Никитича Рукавишникова перебралась в Москву в 1855 году. Глава семейства высоко ценил науки и дал своим сыновьям (Ивану, Николаю и Константину) превосходное образование. Все они окончили физико-математический факультет Императорского Московского университета. С ранних лет он приучал детей к уважению человека труда, как равного соучастника большого и сложного производства, от которого не грех перенять и народную смётку и деловую хватку на благо фамильного дела. Мать Елена Кузьминична глубоко и искренне верующая женщина, прививала детям любовь к Богу и сострадание ближнему. Учила бескорыстию и благочестию. И дети достойно продолжили дело своих предков

Старший сын Иван Васильевич Рукавишников состояние, которого оценивалось в миллион рублей золотом, в конце семидесятых годов XIX века не найдя подходящего на его взгляд учебного заведения для своих сыновей у себя в доме на Адмиралтейской набережной открыл частную школу. Пригласил лучших столичных профессоров, а в сотоварищи сыновьям набрал без оплаты за обучение два десятка мальчиков из небогатых семей. В 1880 году он купил для старшего сына Владимира имение в селе Рождествено Царскосельского уезда Петербургской губернии. Перестроил и расширил, существовавшее там одноклассное народное училище и стал первым почетным блюстителем созданного учебного заведения. В память о внезапно скончавшемся в 1886 году восемнадцатилетнем Владимире, Иван Васильевич построил народную лечебницу.

После смерти отца в 1901 году владельцем Рождествено стал второй сын Василий, служивший посланником в Италии, а когда и он скончался, то, будучи бездетным, всё состояние и недвижимость в России по завещанию передал любимому племяннику — будущему знаменитому русскому писателю Владимиру Владимировичу Набокову.

Средний сын Николай Васильевич Рукавишников после окончания университета, по настоянию отца, поступил в Горный институт, для совершенствования в металлургическом производстве. Отец видел в нем преемника и продолжателя семейного дела. Однако жизнь распорядилась иначе. Весной 1870 года, Николай присутствовал на публичной лекции видного юриста и общественного деятеля профессора М.Н. Капустина, возглавлявшего приют для малолетних (до 14 лет) детей, «состоящих под следствием или судом, подлежащих отдаче на поруки или остающихся без надзора после суда над ними, а также для детей занимающихся нищенством». Лекция потрясла Николая. Он обратился к Капустину с просьбой посетить исправительное заведение. Просьба была удовлетворена. После знакомства со школой Капустина, Николай окончательно утвердился в решении посвятить себя благородному делу – перевоспитанию искалеченных детских душ.

Известие сына, по выражению биографа семьи Рукавашниковых, ошеломило отца: «Что за блажь! — негодовал он. — Если это заведение пришлось тебе по душе, жертвуй ему часть своих доходов — на то твоя воля. Но из чего же собой-то жертвовать?»

«Вопрос не в деньгах, — отвечал Николай,– а жить для себя, как живут другие, я не могу: у всякого свой удел»...

Обстоятельства сложились так, что М. Н. Капустин, неожиданно получил назначение в Ярославль, и срочно потребовался преемник. В августе 1870 года директором приюта стал Николай Васильевич Рукавишников. Узнав об этом, отец отрезал: «Христос с тобой. Ты уже не ребенок, делай, как знаешь, но чтоб я тешился твоей выходке, этого не жди».

Николай Васильевич оказался талантливым педагогом. Под его руководством приют превратился в образцовое воспитательное учреждение, в котором удачно сочетались труд, учеба и отдых детей. Преимущественно на свои личные средства Рукавишников наладил работу сапожной, переплетной, портяжной, столярной и ранее существовавшей брошюровочной мастерских. Для обучения пригласил хороших мастеров, положив им достойное жалование. В приюте детей учили русскому языку, арифметике, географии всеобщей и отечественной, русской истории, рисованию, черчению. В основе нравственного воспитания лежало религиозное чувство. На уроках Закона Божьего проводились беседы духовного содержания, четко соблюдались посты. Был организован хор певчих. Подвижные игры, экскурсии в Кремль, в Румянцевский музей, на Воробьевы горы гармонично дополняли классные занятия и физический труд. В качестве поощрения некоторым подопечным Рукавишников предоставлял краткосрочные отпуска для побывки у родных.

В 1873 году по ходатайству общественности с «высочайшего соизволения» императора Александра II приюту было присвоено наименование «Рукавишниковский». Находясь проездом в Москве из Китая, известный английский проповедник декан Вестминстерского аббатства А. Стенлей посетил Рукавишниковский приют. Посещение приюта оставило сильное впечатление в душе аббата. По возвращении домой на первой же встрече со своими прихожанами А. Стенлей взволнованно произнес: «Я могу умереть спокойно, я видел святого».

Судьба отпустила Николаю Рукавишникову для благих дел всего лишь пять лет. В августе 1875 года, совершая со своими воспитанниками прогулку по Воробьевым горам, Николай Васильевич простудился и вскоре скончался от скоротечной пневмонии. Безвременная кончина двадцатидевятилетнего попечителя потрясла не только родных, но и детей приюта, безутешно рыдавших на его похоронах, на кладбище Новодевичьего монастыря.

В 1885 году на Всемирном тюремном конгрессе в Риме присутствовал младший брат Константин, ставший попечителем Рукавишниковского приюта после смерти Николая. По окончании парадного обеда в честь участников конгресса, его пригласили осмотреть галерею «Знаменитых людей XIX века». Переступив порог величественного зала, он с изумлением увидел великолепно выполненный из белого мрамора бюст своего старшего брата с трогательной надписью – так мировая юридическая элита выразила уважение великому российскому гуманисту – подвижнику...

Младший сын Константин Васильевич Рукавишников после окончания Московского университета заведовал магазинной частью правления Московско-Курской железной дороги, в 1889—1893 годах состоял в совете Московского Купеческого банка, а с 1902 года — Московского Учетного банка. В 1893—1897 годах был московским Городским головой. На протяжении почти 25 лет он возглавлял попечительский совет Рукавишниковского приюта, на содержание которого пожертвовал 430 тысяч рублей. По его инициативе в 1881 году в Москве состоялся первый съезд представителей воспитательно-исправительных учреждений. Съезд обратился к правительству с предложением определить особый правовой статус для малолетних правонарушителей, правовое положение подростков и персонала, источники содержания этих учреждений. В 1904 году, по инициативе и на личные средства Константина Васильевича в районе станции Икша Савеловской железной дороги на площади около 200 десятин был открыт филиал рукавишниковского приюта – колония для малолетних преступников с «земледельческим» уклоном. Там построили добротные дома для воспитанников, семей служащих, хозяйственные объекты и церковь. Мастерские и учебные классы оснастили самым современным оборудованием. Это исправительно-трудовое учреждение действует и по сей день.

Его жена — Евдокия Николаевна, двоюродная сестра Саввы Ивановича Мамонтова, также была незаурядным, деятельным и благородным человеком, всегда стремившимся приносить пользу людям. В этих же чувствах родители воспитывали и своих детей.

Огонь на скале

В мае 1890 года по решению российского правительства главная база Черноморского флота была переведена из Николаева в Севастополь. Город получил статус военной крепости 3-го класса и был закрыт для посещения иностранных судов. Стал вопрос о переносе коммерческого порта. После долгих дебатов (первоначально рассматривался вариант размещения торгового порта в бухте Стрелецкой) было принято решение передислоцировать его в Феодосию. Там в срочном порядке начали возводить причальные сооружения и тянуть ветку железной дороги.

...Феодосийский залив широким полукружьем вдается в южный берег восточного Крыма, образуя удобную для стоянки судов Феодосийскую бухту. Западная часть залива, оканчивается скалистым мысом Ильи. Мыс своим покатым лбом закрывает вход в гавань судам идущим с запада и затрудняет ориентировку капитанам. В районе мыса часты шквалистые ветры, осенью и весной нередки внезапные туманы, летом ливневые дожди, а многочисленные рифы, окаймляющие мыс, делают плавание в этом районе крайне опасным. Не было года без морской аварии или катастрофы. Собрал Нептун очередную дань с мореходов и в 1890 году. 16 февраля в 12-ти милях от мыса Ильи, разбился о рифы и затонул пароход «Великий князь Константин», а вскоре та же участь постигла и пароход «Владимир». Местные газеты с горечью тогда писали: «Феодосия, сделавшись коммерческим портом, лишена даже портового огня… в бухту пароходы входят по огням феодосийского яхт клуба».

И действительно надежного навигационного ограждения в ту пору не было на всем крымском южнобережьи от Ай-Тодора, маяк построили в 1835 году, до Чауды, маяк начал действовать в 1888 году. Правда, как явствует из дошедших исторических сведений, попытки поставить предупреждающий знак предпринимались не единожды, но сообщения эти больше похожи на легенды. Так по одной из них некий моряк-купец Илья Тамара, дважды терпевший крушение на рифах коварного мыса, но оставшийся в живых, на собственные средства поставил на самом высоком месте обрывистого берега церковь во имя святого пророка Ильи – распорядителя дождей, громов и молний. Что она собой представляла и сколько просуществовала – неизвестно. Есть сведения, что в 1816 году на её месте была освящена часовня Святого Ильи и моряки, при подходе к порту днем ориентировались по купольному кресту, а ночью по свету свечей, горевших в алтаре. Однако в 80-х годах XIX века, мыс был первозданно пуст. Видимо пришедшая со временем в негодность часовня разрушилась, а её остатки растащили местные жители.

Взбудоражившие всех катастрофы 1890 года, заставили Дирекцию маяков Черного и Азовского морей срочно рассмотреть вопрос о строительстве маяка на мысе Святого Ильи. С одобрения Гидрографического депар­тамента, в 1894 году мыс обследовали специалисты и командир гидрографического судна "Ингул" выбрал место для установки маяка. Но начало строительства из-за отсутствия средств было отложено...

Неизвестно сколь долго длились бы поиски морскими чиновниками средств на строительство маяка, и скольких человеческих жизней стоило бы это бездействие, если бы в семье Константина Васильевича Рукавишникова не стряслась беда. Летом 1897 года заболел туберкулезом единственный сын девятнадцатилетний Николай, только что поступивший в Московский университет. Консилиум врачей признал положение очень серьезным, но мнения о способах лечения медицинских светил разделились. Захарьин предлагал немедленно везти больного в Башкирию на кумыс, а Остроумов, категорически этому противился, настаивая на поездке в Крым. После молебна совершенного у постели больного владыкой Иоанном Кронштадтским, семья решила везти больного в Феодосию. Там основатель рода Василий Никитич Рукавишников ещё в 60-х годах XIX века приобрел имение, в котором любили проводить лето домочадцы.

Солнце, море и воздух, напоенный ароматами степных трав мало помалу, возвращали силы в ослабленный болезнью организм. Здоровье Николая шло на поправку. Немного окрепнув, он стал совершать прогулки в порт. Там любознательного юношу приметили, и он вскорости перезнакомился со многими капитанами судов, которые стали частыми гостями на даче Рукавишниковых.

Видя, как на глазах поправляется сын, растроганная мать Евдокия Николаевна задумала отблагодарить Феодосию. Слушая рассказы капитанов о частых кораблекрушениях у мыса Ильи, унесших не одну сотню человеческих жизней, и о тщетности многочисленных попыток достучаться в двери морских чиновников, чтобы установили на мысу навигационный знак, она всё больше укреплялась в мысли построить столь необходимый маяк на свои средства. Капитаны, с которыми Евдокия Николаевна поделилась задумкой, горячо поддержали благородное намерение и охотно давали советы, куда следует обращаться и какие шаги предпринимать для решения этого вопроса.

Осенью 1897 года Рукавишникова подала заявление в Дирекцию маяков о желании принять на свой счет постройку маяка на мысе Святого Ильи. Через некоторое время пришел ответ, в котором Дирекция маяков уполномочивала ее взять установку “шведского огня” для маяка на мысе Святого Ильи. К письму были приложены план и чертежи, а сам аппарат чиновники заказали в Финляндии. Руководство постройкой маяка Евдокия Николаевна поручила технику Алексею Алексеевичу Полонскому, с братом которого была знакома, а сама не мешкая, приступила к сбору денег: заложила дачу, отправила в Москву письмо Константину Васильевичу. Тот одобрил задуманное предприятие и прислал недостающие средства.

Через год строительство маяка и дома для смотрителя закончили и, после установки осветительного аппарата, маяк начал светить. В «Извещении мореплавателям» №5 от 17 февраля 1899 года появилось официальное уведомление: «Дирекция маяков и лоций Черного и Азовского морей извещают мореплавателей, что в Черном море, вблизи Феодосии, на мысе Ильи, у зюйд-остового обрыва, установлен в деревянной будке на вершине деревянных козел часто переменный огонь с белыми и зелеными миганиями... Высота огня на уровне моря 214 фут и над поверхностью земли – 32 фута».

Чтобы оснастить маяк ещё и колоколом, для подачи сигналов в ненастье, пришлось Евдокии Николаевне заняться вязанием и благотворительной продажей цветных шерстяных кошельков. Жители Феодосии и отдыхающие с энтузиазмом поддерживали Рукавишникову. Кошельки шли нарасхват, и большая часть их возвращалась исполнительнице наполненными золотыми монетками. Вскоре на маяке установили и туманный колокол.

Благодарные горожане и моряки Феодосийского порта настойчиво предлагали Евдокии Николаевне назвать устроенный маяк её именем, но она решительно отказалась, заявив, что это бескорыстный дар городу Феодосии за чудесное исцеление от страшного недуга любимого сына, а маяк должен называться Ильинским по имени мыса Святого Ильи, на котором он установлен. Тогда капитаны судов, взволнованные не меньше чем дарительница, сообщили ей, что, проходя мимо маяка, они каждый раз в честь неё салютуют сигнальными флагами и снимают фуражки. От этих слов, как свидетельствует старшая дочь Евдокия, «матушка не выдержала и разрыдалась...».

Поставленный на средства Рукавишниковой деревянный маяк исправно служил морякам до 1912 года. Потом его перестроили: козлы и маячную будку сделали металлическими, заменили осветительный аппарат более мощным, а вместо колокола смонтировали пневматическую сирену. После реконструкции дальность видимости маячного огня и слышимость туманного наутофона значительно увеличились. В таком виде маяк пережил и революцию, и гражданскую междоусобицу, и встретил Великую отечественную войну. Но в декабре 1941 года во время Керченско-Феодосийской операции при ликвидации вражеской батареи окопавшейся на мысу, огнем артиллерии эсминца «Железняков» маяк был разрушен. После освобождения Феодосии от фашистских захватчиков (13 апреля 1944 года) на мысу был установлен временный навигационный огонь. Капитальный маяк и городок для обслуживающего персонала были построены лишь в 1955 году.

...Круглая пятнадцатиметровая белокаменная башня со светлыми трехъярусными окнами, увенчанная цилиндром фонарного сооружения не оставляет никого равнодушным. Внутри её просторные лестничные марши ведут в маячную комнату отделанною дубовой филенкой. Здесь место вахтенного смотрителя. Из окон хорошо виден весь район ответственности от мыса Киик-Атлама с остроконечной скалой-островом Иван-Баба на юго-западе, до мыса Чауда с маяком на востоке. Из маячной комнаты вертикальный трап, ведет в святая-святых любого маяка – фонарное сооружение. Там в центре граненого стеклянного цилиндра в 2006 году установили современный светооптический модуль, собранный на мощных светодиодах, а заботу о соблюдении режима работы маяка поручили электронике. Отпала необходимость и в ежечасных метеорологических наблюдениях. Входящая в состав системы управления миниЭВМ на экране монитора выдает в реальном времени все необходимые синоптические данные без участия человека.

...Ночные всполохи ослепительно белого холодного света, невольно вызывают ощущение утери чего-то живого. Пока не осознаешь – нет луча, протягивающего в ночную непроглядность свою теплую спасительную руку... и понимая умом, что цепляться за старое глупо, всё же грустишь, видя как, уступая прагматичной современности, на твоих глазах, тихо умирает многовековая тайна одиноких башен–маяков.

... Историю же постройки маяка на мысе Святого Ильи бережно сохранила в своих дневниках, и после окончания Великой отечественной войны рассказала в письме (от 21 октября 1947года) начальнику Гидрографической службы Черноморского флота дочь Рукавишниковых Евдокия Константиновна. В конце трогательного повествования она сообщала, что все эти годы внимательно следила за судьбой дорогого сердцу Ильинского маяка: «Ещё в 1902 году, – писала она, – мы с умилением влезали на маяк с покойным мужем по его крутой ажурной лестнице, и интересовались судьбой маяка в 1944 году после освобождения Феодосии от немецких оккупантов». Не будь этого письма, мы так бы и не узнали о высоком человеческом поступке замечательной русской женщины.

...Что же до семьи Рукавишниковых, то они и дальше продолжали бескорыстно делать добро. Сын Николай следуя примеру матушки – внес свою лепту в обеспечение навигационной безопасности мореплавания вдоль Черноморского побережья. В отчете Главного Гидрографического управления за 1901 год сообщается: «...открыли свое действие Сухумские створные огни, установленные иждивением потомственного дворянина Николая Константиновича Рукавишникова, вместо пришедших в негодность деревянных створных знаков».

Евдокия Николаевна, тяжело переживая поражение Российского флота в Цусимском сражении, в 1905 году устроила в своем московском доме на Большой Никитской лазарет для раненых в японской войне, позже преобразованный в образцовую хирургическую лечебницу, просуществовавшую до революции 1917 года. Дочери Евдокия и Екатерина много лет попечительствовали над Крестовским городским начальным и Марьино-Слободским женскими училищами.

...Вглядываясь в очертания утесистых крымских берегов с высоты крутолобого мыса Ильи, ловлю себя на мысли: «А ведь были на Руси (и не так уж давно по историческим меркам) люди, для которых деньги и богатство являлись не самоцелью, а средством умножения и сохранения духовных, культурных, технических и исторических ценностей государства. И тратили они их на эти цели не ради личных выгод и получения государственных привилегий, а ради блага и пользы Отечества...».