Содержание: вечер первый
жүктеу/скачать 2.02 Mb.
|
| 329
На сцене абсолютная тишина. Только быстрые, решительные жесты бен-крофт и точно зачарованные движения Патти. Идет сложнейший научный опыт: перед объективом ученого—душа. Ожило ли сознание, или действуют лишь усвоенные рефлексы? Учительница сажает девочку на постель. И та сама начинает раздеваться. Снимает башмаки, платье, лифчик — делает все это очень медленно, покойно, и вы не можете оторвать своего взгляда от этих столь заурядных занятий. Потому что с радостью понимаете: девочка свои страшные, бессмысленные движения сделала целесообразными. Значит, уже приоткрылась маленькая щелочка в душе, через которую нашла себе выход энергия. Энни осторожно, точно боясь разбудить в девочке прежнее, уложила ее в постель. Девочка лежала в белой рубашке, светлые волосы разметались по подушке — она, оказывается, даже красива, эта Элен Келлер. А наутро в комнату вошел знакомый белый дог, девочка обняла собаку, прижалась к ней и стала что-то ей «говорить». Начал работать инстинкт общения, слепая, еще не понимая, что значат ее движения, понимает, для чего они. Наступает час завтрака — и новое достижение: она сама вскарабкивается в кресло, сама подвязывает салфетку, садится и ждет. Учительница ставит перед ней тарелку. Но Элен ждет. А где ее ложка? Все это «микродела», но огромная значительность их очевидна. Отрабатывается человеческая автоматика, усвоены азы общественной дисциплины. Энергия натуры после бурных диких вспышек обретает регулярную пульсацию. Мир воспринимается уже не враждебно, а как среда, в которой она живет и от которой ждет блага. Удивительно состояние зрителей, которые, кажется, забыли о театре, они В лаборатории человековедения, они свидетели сложнейших и тончайших опытов подлинного инженера человеческой души Энни Саливан. Но вот наступает и последний день двухнедельного срока. Учительница вводит в столовую опрятно одетую, смирную Элен. Ее сажают в центр стола. Все в умилении. Девочка сама повязала салфетку, нащупала ложку. Все углубились в еду. И вдруг — ложка летит в сторону, салфетка сорвана. Энни коршуном взлетает со своего места. Вскакивают и остальные. Элен сжалась в клубок. Предстоит бой. Учительница гневно топает ногой. Отец кричит, что он не позволит истязать свою дочь. Учительница кричит, что девочка, попав в прежнюю обстановку, вернулась к старому, что оиа сейчас проверяет ее, что, если теперь хоть чуть-чуть ослабить дисциплину, вся работа погибнет. Погибнет Элен! Но отец упрямо настаивает на своем, он сам возьмется за воспитание, пусть оставят в покое его дочь! Хлопнув дверью, Энни Саливая уходит. Тишина, Элен сидит неподвижно. Взрослые едят, тихо постукивают ложки. Все идет отлично, не надо обращать внимания на детей, когда они немного капризничают. Девочка успокоится, и все будет хорошо. 330 Но через секунду злой звереныш пробуждается, привычная обстановка сработала, и старые рефлексы вспыхнули вновь. Скатерть с посудой летят на пол, стул опрокинут, бурные инстинкты снова на свободе; девочке по-своему даже радостно жить в этой стихии, как животному; энергический дух разрушения ей мил. Энни врывается в комнату, родители выдворены, начинается обычная возня, но девочка, ненавидящая учительницу, вырывается во двор — Энни за ней. Элен подлетает к водопроводной колонке. Она в страшном исступлении — не зная, куда деть свою энергию и случайно ухватившись за водопроводный рычажок, начинает с невероятной силой качать воду, как бы изливая свою истерику в этих движениях. Вода хлещет большой струёй. А девочка, слившись с рычагом, все сильней и сильней его раскачивает... Тут в нашем рассказе надо сделать секундную остановку и сообщить читателю, что мать Элен как-то говорила учительнице, что ее крохотная дочка до своей болезни произносила слово «вода», вернее, первый слог этого слова. И после этого учительница много раз складывала пальцы девочки в это слово. И вот, когда девочка в исступлении дергала рычаг, учительница, чтобы прекратить эту дикую истерику, двумя ладонями стала брызгать ей в лицо водой. И чудо свершилось. Девочка застыла на месте, лицо ее мгновенно просветлело, и она, опустив рычаг, медленно, но очень внятно начала -говорить: «во! во! во!» — и тут же стала показывать это слово пальцами. Чудо свершилось! Контакт сработал — знак и смысл слова слились воедино. Сверкнула идея, заработал разум, родился человек. Маленькая Патти Дюк молниеносно преобразилась. Откуда у этой тринадцатилетней американской девочки могло появиться такое пламенное вдохновенное чувство! Кажется, никакое искусство не может возжечь той Прометее-вой искры человечности, которая засияла во взоре юной артистки. Ее подхватил и понес порыв восторга от познания мира и себя. Страшные шлюзы дрогнули и упали; схватив за руку учительницу, Элен заметалась по двору, а та, держа свою ученицу в объятиях, опустилась с ней вместе на колени и, заставляя щупать землю, делала движения пальцами, которые девочка тут же повторяла. Повторяла мгновенно, радостно и уже не механически, а познавая предмет, и тут же мчалась уже к другому предмету. Ее движения стали воистину окрыленными, лицо сияло необыкновенной радостью, со стремительной силой она подскочила к двери и стала энергично дергать за шнур звонка. Учительница сделала движение пальцами, Элен их подхватила, и, когда она сделала знак, обозначавший слово «колокол», звон домашнего колокольчика перешел в удары огромного соборного колокола. Бил набат победы, мерными величественными ударами колокол вещал о совершившемся чуде! А новорожденная душа мчалась к матери и пальцами говорила «мама», Она бросилась к учительнице, и пальцы выстраивали слово «учительница». Элен обняла ставшую перед ней на . колени и плачущую от радости Энни, и ее маленькие руки сложились крестным знаменем человечности,— девочка как бы сказала: «Я люблю тебя!» Падал занавес — и казалось, что Элен Келлер все дальше и дальше будет спрашивать, узнавать, мыслить и действовать, что она стремительно и жадно, уже не теряя ни секунды, будет становиться личностью, становиться воистину чудом природы — человеком. .. .Отвоевана одна душа, отвоевана ценой, огромных нравственных усилий и пущена в мир. Огни Бродвея движутся на нас сплошной лавиной — в этом непомерном блеске есть что-то зловещее. Именно сюда входит отвоеванная душа, в жизнь, переполненную чудовищными нарушениями главных устоев человечности., И оптимистический финал спектакля обретал трагическую окраску, ВЕЧЕР ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЫЙ БЕРТОЛЬД БРЕХТ «МАТУШКА КУРАЖ И ЕЕ ДЕТИ»—1939 В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ БРЕХТ «БЕРЛИНЕР АНСАМБЛЬ» БЕРЛИН — МОСКВА — 1957 В мае 1957 года в Москву прибыл «Берлинер ансамбль»—театр Брехта привез несколько спектаклей и среди них всемирно известную «Матушку Кураж» с Еленой Вайгель в заглавной роли. Когда из черной мглы на широкий простор обнаженной сцены выкатил знаменитый фургон матушки Кураж, мы увидели в этой колымаге не только ее лавку и дом, но и ее гонимую по дорогам войны «колесницу судьбы». Фургон тащили двое крепких парней — сыновья Кураж, а в самой повозке, по-домашнему прикорнув, в блаженном покое, сидела хозяйка фургона и рядом с нею ее глухонемая дочь... Музыка играла бравурную мелодию, парни мчались что тебе молодые кони, семья благоденствовала. Вот матушка Кураж выпрямилась и помахала рукой, будто приветствуя эти новые места, куда они въехали. Дороги войны открывали новые дали.., S33 Она была бодра и весела, потому что война ей казалась лучшим из всех возможных рынков: цены на товары небывало возросли, прибылей с каждым днем становилось все больше и больше. Фургон промчался по кругу и остановился, тут же началась торговля, и золотые талеры потекли в большой кошель, запрятанный у матушки Кураж под юбками... Тяк бодро и стремительно начался спектакль. А закончился он тоже проездом фургона. Но теперь колеса его еле двигались, ребра верха были выломлены, брезент во многих местах продран, и тащила эту колымагу согбенная худая старуха с лихорадочно блестящими глазами и землистым лицом. Фургон медленно прокатился по кругу и ушел в черную мглу. Рассчитывая поживиться на войне, матушка Кураж сполна заплатила ей дань — отдала ей жизни двух сыновей и дочери и вот теперь из самых последний сил тянет свой фургон во вслед новым побоищам, уже ничего не понимая, ни о чем не думая, как жертва чудовищного гипноза собственнических чувств, продолжая с исступленным фанатизмом свое гибельное движение, пока не свалится на дороге и не будет раздавлена железными колесами своего страшного фургона... Театральная телега в последний раз скрылась из виду, теперь на сцене осталась только черная мгла; трагедия была уже сыграна, театр сказал свое суровое и прямое слово, он не хотел вызывать слез, не хотел, чтобы его зри-гели были «расчувствованы» — это помешало бы им трезво поразмыслить, самостоятельно извлечь из увиденного мысль, мысль, которая афористически выражена в одном из припевов в пьесе: Войною думает прожить,— За это надобно платить. На московскую публику спектакль «Матушка Кураж и ее дети» произвел очень сильное впечатление, о нем было написано больше, чем о каком-нибудь другом зарубежном театральном представлении последних лет. Строгий, сдержанный стиль постановки требовал особого, непривычного типа восприятия. Взволновав душу, спектакль не раздувал искру до пламени, не отвечал на потребность зала к эмоциональным всплескам, а бесстрастно и безостановочно вел действие дальше, чередуя один трагический эпизод за другим, и так до самого финала — лаконичного и безжалостного... Новые впечатления надо было понять, обсудить, прокомментировать... Как бы идя навстречу этой потребности зрителей, руководительница и главная актриса театра Елена Вайгель пригласила к себе в номер группу московских критиков и с интересом слушала их впечатления о спектакле, а затем отвечала на вопросы, разъясняла недоумения... В комнате сидели люди, тонко чувствующие искусство, любящие и знающие драматургию Брехта, но критики не во всем соглашались с театром. Казалось 333 неправомерным противопоставление разумных и эмоциональных начал, хотелось привычного синтеза мысли и чувства. И было интересно услышать из уст многолетней подруги Бертольда Брехта объяснение необходимости изгнания из театра повышенных эмоций. «Подчеркнутое обращение в театре к очищающему, трезвому и ясному разуму человека было вызвано у Брехта историческими причинами — стремлением противопоставить силы искусства тому мутному потоку неосознанных, массовых эмоций и инстинктов, которые многие годы провоцировал и эксплуатировал в своих преступных целях фашизм». Естественно, разгорелась дискуссия, в результате которой мы сообща пришли к мысли, что театр Брехта боролся со стихией затуманенных, лживых, навязанных идей и звал к ясному, выверенному на фактах и наблюдениях, самосознанию. Автор этих строк тоже включился в разговор. Я говорил о том, что Елена Вайгель, изгоняя из своей игры эмоциональную взволнованность, не хочет вызвать это состояние и у своих зрителей. Ее цель иная—подвести зрителя к «волнению от мысли», рождающейся от познания объективно, протокольно показанной жизни. Для этого актриса, претворяясь в матушку Кураж, оставалась и Еленой Вайгель, и звала нас как бы следовать своему примеру,— добравшись до самой сердцевины драматических переживаний ее героини, сохранить ясность ума и трезвость оценок. Так я говорил о характере игры Вайгель, и, насколько помню, актриса слушала меня, утвердительно кивая головой... Мне не пришлось писать об этом замечательном спектакле, но многие из моих товарищей по перу высказывались о нем, и вот теперь, по прошествии десяти лет, перечитывая журнальные и газетные статьи о «Матушке Кураж», можно восстановить этот спектакль и в главных эпизодах его действия, и в основных портретных зарисовках, и в центральной его идее. Так пусть будет продолжено собеседование о «Матушке Кураж», начатое в номере гостиницы у Елены Вайгель, и пригласим в наш круг еще и тех, кто об этом спектакле высказался позже. * * * Накануне приезда «Берлинер ансамбля» в Советский Союз один из руководителей этого театра писал: «Москва. Наконец, Москва! За эти годы «Матушка Кураж» показывалась в Германии, Австрии, Польше, Франции, Англии; за 330 представлений Елена Вайгель проходила со своей тележкой по сцене перед 280 тысячами зрителей, предостерегая их против угрозы войны. А теперь, теперь Москва! .. .Наша «Матушка Кураж» пойдет впервые в Москве 8 мая, в день освобождения нашей страны. В нынешнем году в этот день мы будем своим спектаклем не призывать немцев к борьбе против войну, а отдавать долг благо- Ш дарности советским людям. Трудно говорить о том, что хотя прошло ещё немного времени после окончания войны, а в одной части нашей родины «Матушка Кураж» снова так актуальна! .. И есть другое, о чем мы еще не в силах говорить: Брехт. Немного утешает то, что Брехт знал о поездке своего театра в Советский Союз. Но что может утешить нас при мысли о том, что в Москве он не будет сидеть среди зрителей — простой, скромный, неузнанный и, как всегда, быстро покидающий театр, как только начинаются аплодисменты... Он не будет сидеть на репетициях за режиссерским пультом, смеясь или бранясь, лучший зритель и большой поклонник своих артистов... Всех нас удручает эта мысль — ведь у нас в ушах еще звучит его неотразимый смех. Мы ставим его пьесы, показываем его постановки, говорим его слова, но как примириться с его отсутствием? В Москве—без Брехта!»' Пьеса «Матушка Кураж и ее дети» была написана Бертольдом Брехтом в 1939 году. Вот как об этом пишет исследователь его творчества И. Фрадкин: «Матушка Кураж и ее дети» писалась в преддверии второй мировой войны. Перед мысленным взором писателя уже вырисовывались зловещие очертания надвигающейся катастрофы. Его пьеса была голосом предостережения, в ней был заключен призыв к немецкому народу не обольщаться посулами, не рассчитывать на выгоды, не связывать себя с гитлеровской кликой узами круговой поруки, узамя совместных преступлений и совместной ответственности и расплаты» 2. Этот современной смысл своей драмы Брехт выразил через события далекой Тридцатилетней войны (1618—1648), оставшейся в народной памяти как время разрухи, разбоя и кровопролитий. В пьесе война идет двенадцать лет; фургон матушки Кураж, следуя по кровавым дорогам войны, исколесил уже Польшу, Баварию, Италию, Сак- сонию... Масштабы исторической хроники помогли писателю выразить эпический размах, грандиозность народной трагедии. Исторический материал помог Брехту найти и .наиболее типическую, колоритную фигуру главной героини. Мы говорим о самой «матушке Кураж», впервые упомянутой еще в одном из произведений современника и участника Тридцатилетней войны, автора «Приключений Симплициссимуса» Ганса Гриммельсхаузена. Маркитантка Кураж, «отъявленная обманщица и бродяга», лишь бегло упомянутая в старинной повести, в драме Брехта заняла центральное место. Именно эта женщина из народа, готовая поживиться на гибели своих соотечественников, стала героиней пьесы, и обрисовка ее характера имела двойную цель: осудить корысть, ведущую к преступлению, и пробудить сознание масс, чтобы излечить их от страшной фашистской заразы. 'Кете Рюлике. Теперь — Москва! «Советская культура» от 1 мая 1957 года. 2 И. М. Фрадкин. Бертольд Брехт. Путь и метод. М., «Наука», 1965, стр. 168. 335 Прошли страшные грозные годы войны—фашистская империя рухнула.' Брехт вернулся на родину. В освобожденном Берлине был создан Государственный театр. День его открытия был днем премьеры «Матушки Кураж». Бертольд Брехт написал стихи: Театр новой эпохи Открылся в тот вечер, Когда в разрушенном Берлине На сцену вкатился фургон Кураж. Было это 11 января 1949 года. И вот 8 мая 1957 года премьера «Матушки Кураж» происходит в Москве. .. .Фургон еще не закончил свой бег, а маркитантка Анна Фирлинг, выпрямившись во весь рост и помахивая приветственно рукой, как ярмарочный зазывала, запела сипловатым голосом. Ваигель пела свою веселую песню, не замечая страшного смысла ее слов: Без колбасы, вина и пива Бойцы не больно хороши. А накорми — забудут живо Невзгоды тела и души. Когда поест, попьет военный, Ему не страшен злейший враг. Какой дурак в огне геенны Гореть захочет натощак! Но торговку не зря зовут матушкой Кураж — велики ее коммерческие вожделения, но сильно в ней и материнское чувство, она цепко бережет свое добро, и в том числе своих сыновей. Идет сцена с фельдфебелем, который хочет завербовать сыновей Кураж — Эйлифа и Швейцеркаса — в полк, и мать кричит вербовщику: «Ремесло солдат не для моих сыновей... Солдаты пусть будут чужие». Но первый из сыновей не зря нюхает с младенческих лет пороховый дым — это крепкий, сильный парень и его Давно уже манит воинская слава и воинский барыш. Мать не успела оглянуться, как сын ее уже завербован. Фельдфебель торжествующе кричит: «Ты хочешь кормиться войной, а сама со своими детьми думаешь отсидеться в сторонке». А может, действительно, война сделает парня Мужчиной? Вознесет сына лавочницы к зениту славы? Проходит год. Фургон матушки Кураж катит по разоренным польским землям. Торговля идет еще бойчее. Прибыли еще жирнее. Сейчас происходит торг с поваром командующего за каплуна, матушка Кураж сдирает за птицу втридорога, и повару приходится платить, потому что у командующего пирушка—он угощает храбреца, который заколол сам четырех крестьян а отобрал у них скот. Этот храбрец — Эйлиф. 336 68. Бертольд Брехт «Матушка Кураж и ее дети» «Берлине? ансамбль» Постановка Бертольда Брехта Сцена из спектакля 6S 69. Матушка Кураж — Елена Вайгель 69 Великолепную характеристику игры актера Эккехарда Шалля в этой роли и режиссерского решения этой сцены оставил нам Ю. Юзовский. «Эйлиф находится в палатке командующего, который угощает его за проявленную им доблесть... Эйлиф любуется собой и своей миссией убивать, грабить, насильничать! Перед нами не солдат-труженик и не солдат-профессионал, тем более ничего в этой фигуре нет романтичного, что можно было бы связать со званием и призванием воина. И хотя Эйлиф, кажется, претендует на этот романтизм, он никогда его не достигнет из-за отсутствия у него справедливой, благородной цели, поэтому-то он пыжится, возвеличивает себя, он предельно антиэстетичен и способен вызвать только ужас. Его, казалось бы, естественные и даже извинительные человеческие слабости — то, что он хвастает и куражится по своей молодости, по своей глупости — вырастают на наших глазах, и в этом принцип строения характера — до размеров отталкивающего уродства. Последнее в самом деле ведь свойственно человеку, когда он свою радость, заслугу, свой долг, свое счастье видит в том, чтобы попирать другого человека. Вдруг, сорвавшись с места, Эйлиф исполняет дикий танец. Он размахивает саблей и распевает песню — вы видите его голый череп и не видите глаз. Движения его грубые, умышленно грубые, выделанно хамские, никакой грации, свойственной даже танцу диких воинов, ибо там по крайней мере непосредственность, наивность, а здесь, если угодно, «сознание», «осознанная» дикость. Ни капли души в нем, и это тоже, можно сказать, «принципиально», что, впрочем, ему и подобным ему легко удается. Этот человеческий недостаток он возмещает избытком нечеловечности — оргией инстинктов, которые он выпускает на волю, предоставляя им полную свободу. Он несется в своем танце, безумный, безудержный, он кажется несколько помешанным (и, пожалуй, помешательство действительно необходимо ему, чтобы выдержать давление своей кровавой миссии) — несется бездушная машина войны. И зритель уже полон захватывающих его ассоциаций—да, в самом деле это олицетворенная в одной фигуре военщина, прусская, пруссаческая, жуткий символ германского милитаризма, державшего под угрозой весь мир!» Беснуясь в танце, Эйлиф орал свою песню: Одних убьет ружье, других проткнет копье. А дно речное — чем не могила? А рядом на кухне сидит мать и, отбивая такт ложкой по горшку, подпевает сыну: Ах, подвиги его не греют никого, От дел геройских — радости мало. Это уже Вайгель начинает раскрывать глубинную трагическую тему своего образа, будто материнское сердце — вещун — сжалось в предчувствии беды, 14 г. Бояджиев 337 как бы действительно не пришлось платить за то, что «войною думает прожить». И час такой расплаты придет. Но послушаем снова Юзовского. «.. .Эйлифа ведут на расстрел: он повторил свой подвиг мародера, и за то, за что раньше его возвеличивали, сейчас его низвергают. Он в гневной истерике, вообще в истерике, в сплошной истерике: и когда он вырывается из рук стражи — истерика, и когда в тошнотворном страхе повисает на их руках — истерика, и когда он с горделивым апломбом рвется вперед и снова падает без чувств — истерика. Истерика — как разоблачение слабости, как оборотная сторона этой надутой, этой раздутой силы. Не сразу зритель освобождается от этого наваждения. И только тогда, когда река, так сказать, возвращается в овое русло, зритель приходит в себя и вспоминает, что перед ним всего-навсего бедняга Эйлиф, сын матушки Кураж, завербованный солдат. Зритель возвращается к личной судьбе Эйлифа, чтобы оценить ее с точки зрения судьбы общей, только что так внушительно продемонстрированной. Образ Эйлифа — крупный вклад театра в дело мира, предостережение людям, и прежде всего немцам, призыв к бдительности,— нет, недаром разъезжает по всему миру со своим знаменитым фургоном Елена Вайгель»'. Но фургон не останавливает своего движения, его тянут теперь второй сын Швейцеркас и немая дочь Катрин. Прошло еще три года, полк попал в плен, а с ним и матушка Кураж с детьми. Но это ее мало печалит. Старуха говорит: «Бывает, что поражение даже выгодно маленьким людям. Только что честь потеряна, а все остальное в порядке». Но тут же, подумав, добавляет: «А в общем можно сказать, что нам, людям простым, и победа, и поражение обходятся дорого». Между этими двумя мыслями как бы расположена вся душа матушки Кураж в том глубоком постижении этого народного характера, которое дано Еленой Вайгель. Внимательно исследовав многие повороты этого образа и отталкиваясь от первой процитированной нами формулы, критик А. Мацкин писал: «Смысл пьесы Брехта, как его объясняет нам Вайгель, однако, не укладывается в изложенную здесь схему. Дело в том, что, придерживаясь своей спасительной мудрости и рекомендуя ее другим, сама матушка Кураж не очень в нее верит. Ее опыт никак не согласуется с этой благополучной теорией мещанина — социального отщепенца. С того момента, как Кураж появляется на сцене, на нее обрушиваются один за другим жестокие удары: расставания, утраты, деловые неудачи, яищета и, наконец, одиночество. .. .Так в мир превратных понятий, в мир предрассудков мамаши Кураж время от времени врывается голос рассудка; и тогда старая маркитантка, только что прославлявшая войну, шлет ей проклятия и восхищается могуществом маленького человека, с которым приходится считаться императорам и полководцам. ' Ю. Ю з о в с к и и. На спектаклях «Берлинского ансамбля». «Театр», 1957, № 8, стр. 155—160. 338 Вайгель очень дорожит «минутами прозрения» Кураж и внушает нам, что эта мать и торговка не в ладу с собой и со всем, что ее окружает; правда, бунтарского духа хватает ей ненадолго—вспыхнет и погаснет... Мы видим Кураж и в час ее наивысшего страдания. Пожалуй, Вайгель пользуется для этого слишком напряженными, подчеркнуто пластическими формами. Зато в одном движении она способна передать безмерность человеческих чувств, например отчаяние матери. Нельзя забыть скорбную фигуру Вайгель в немой сцене у бочки — голову, откинутую в тоске назад, руки, бессильно брошенные на колени, застывший на устах крик»'. Критик имеет в виду трагическую сцену вынужденного отказа матери признать в убитом своего сына. Это ее второй сын — честный Швейцеркас. Он стал полковым казначеем и, попав в плен, счел своим долгом скрыть шкатулку с казенными деньгами. Враги выслеживают его; мать, чтобы не выдать сына, делает вид, что не знает этого человека. Если они узнают о родстве, то погубят всех. Швейцеркаса расстреливают. Вот тут-то и происходит трагический эпизод пьесы. Приводим текст сцены полностью. «Появляются два солдата с носилками, покрытыми простыней. Под простыней что-то лежит. Рядом с ними идет фельдфебель. Они опускают носилки на землю. жүктеу/скачать 2.02 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|