Христиане и сожжение Рима

Христиане и сожжение Рима

Но никакие человеческие усилия, государевы раз­дачи, приношения богам не могли истребить позор­ной молвы о преднамеренном поджоге. И вот, чтобы прекратить слухи, Нерон подтасовал факты и подверг тягчайшим мукам тех, кого народ из постыдной нена­висти называл христианами. Прозвание это идет от Христа, который был предан смертной казни проку-{178}ратором Понтием Пилатом при правлении императо­ра Тиберия. Тем он сдержал на время пагубное суе­верие, которое разгорелось опять, и не только в Иу­дее, где возникло это зло, но и в самом Риме, куда отовсюду стекаются жестокость и позор и где они процветают. Итак, сначала были приведены к ответу те, которые покаялись, затем по их указанию вели­кое множество других, не столько по обвинению в поджоге, сколько уличенные в ненависти к роду че­ловеческому. И к осуждению их на смерть добавилось бесчестие. Многие, одетые в звериные шкуры, погиб­ли, растерзанные собаками, другие — были распяты на кресте, третьи — сожжены с наступлением темно­ты, используясь в качестве ночных светильников. Не­рон предоставил свои сады для наблюдения этих ог­ней и устроил игрища в цирке, сам же, наряженный возницей, толкался в толпе плебеев или разъезжал на колеснице. Так что хотя то и были враги, достой­ные самой суровой кары, они пробуждали сострада­ние, поскольку были истреблены не ради пользы об­щества, но из-за зверства одного человека.

НЕРОНОВЫ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ ХРИСТИАН

Стремясь отвести от себя обвинение в поджоге столицы, чтобы перестроить ее по своему вку­су, Нерон переложил вину на христиан, непо­винных, конечно, в этом преступлении. Тем не менее, «преступные и заслуживающие самой суровой кары», они были осуждены на жесто­чайшие наказания. Описания их мучений, которые вызва­ли сострадание в самом римском люде, составляют непре­менный и важнейший пункт истории преследований.

Рассказ Тацита вызвал споры критики. И понятно почему, если учесть, что соответствующая часть его «Анна­лов» дошла до нас в единственном средневековом списке XI в., вышедшем из аббатства Монтекассино и открытом, по-видимому, Бокаччио между 1370 и 1371 г. (Данте еще не знает этого места, и Нерон даже не фигурирует в его аду). Отсюда сомнения в подлинности если не всего этого рас­сказа, то по крайней мере всего, что относится к преследо­ванию христиан. Но некоторые зерна истины в нем, долж-{179}но быть, есть, хотя вмешательство христианского перепис­чика могло привести к искажению оригинального текста.

Несомненно, упоминания Христа и его смерти при Понтии Пилате — это вставка. Но что касается остально­го, то трудно представить, что какой-нибудь фальсифи­катор мог в глубоком средневековье говорить о христиан­ской религии столь презрительным, столь язвительным языком при столь типичном для великого римского исто­рика построении фразы. Тацит писал около 116 г. Естественно, что его рассказ отражает то, что знали и думали о христианах того времени. Сообщение об их «ве­ликом множестве» в эпоху Нерона малоубедительно, но оно кажется менее невероятным в начале II в. Точно так же и написание «христиане», которое напоминает графику Светония, кажется подлинным: один писец соскоблил исконное «е» в рукописи и заменил его на «и».

Что касается пожара Рима и преследований Нероном христиан, то этот вопрос сложнее.

Светоний, который дает почти сходное описание собы­тий, не связывает их с преследованиями «приверженцев нового и вредоносного ложного верования» («Жизнь Не­рона», XVI). Какой-то неясный намек на связь событий в Риме с христианами можно найти в другом тексте при­мерно той же эпохи — это послание коринфянам Климен­та Римского (глава IV), но его можно посчитать и указа­нием на преследования христиан Домицианом. Ничего о нероновых гонениях не говорят Иосиф Флавий, Плутарх, Плиний, Марциал, Дион Кассий. То место в «Анналах» Тацита, о котором шла речь, оставалось никому не извест­ным свыше тысячи лет. О нем не ведали Тертуллиан, Ориген, Лактанций, Евсевий Кесарийский, Иероним и Августин. Оно всплывает, это верно, в «Хрониках» Суль­пиция Севера, написанных в конце IV в. Но латинский оригинал его сочинения был открыт только в середи­не XVIII в., в одном из кодексов XIII в., и в нем нет упоминаний о нероновых гонениях.

Согласно Тациту, пожар вспыхнул 19 июля 64 г. при весьма странных обстоятельствах, которые оправдывали любые подозрения. Пламя вначале принялось буйствовать в районе цирка, затем достигло Палатинского холма и Це­лия, где располагались самые роскошные кварталы города, потом поглотило старые дома Субурры. Там обитало бо­лее полумиллиона бедняков, живших в неописуемых усло­виях отчаяния и нищеты. Лавки, забитые горючим мате­-{180}риалом, способствовали распространению пожара. Одна лишь окраина города избежала катастрофы.

Откровение Иоанна с радостью приветствует пожар: Рим испепелен огнем по божественному повелению и пы­лает под стенами деспотов и торговцев, которые процвета­ли под защитой империи. Некоторые современные крити­ки, отправляясь от этой идеи, выдвинули гипотезу о том, что среди «покаявшихся преступников», арестованных Нероном, были антигосударственные элементы, сосредото­ченные в иудео-христианских мессианских группах, кото­рые могли иметь искушение выступить в роли карающей длани бога. Идея эта заманчива, но, поскольку она навея­на повествованием Тацита, ее можно принять лишь с очень большой натяжкой.

Легенда о Нероне получила к тому же совсем иную ориентацию в древнейшей христианской литературе.

Может статься, что образ этого императора скрывается за мистической цифрой 666 (у Иренея 616) в Апокалип­сисе: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть» (13 : 18). Число 666 могло представлять собой цифровое обозначение букв еврейского алфавита, составляющих имя Нерон Цезарь, но с помощью магико-талмудистского пра­вила чисел, именуемого гематрией, или мистической гео­метрией, можно было выразить в цифрах все, что угодно. Следуя его предписаниям и используя то греческий, то ла­тинский алфавит вместо еврейского, цифры имени апока­липтического зверя получали имя либо Тита (Теитана), либо Домициана, Ульпиоса (Траяна) и даже Латина (Лат­рейноса), правившего на заре III в., как это получилось у Ипполита Римского, который, впрочем, уверяет, что тай­на этого числа «будет открыта только в конце времен» («Об антихристе», глава 50).

Эта игра увлекала воображение многих интерпретато­ров всех времен. Впоследствии число 666 будет иначе про­читано Гензерихом и в средние века станет поочередно служить символом имен царей или пап в соответствии с особенностями исторического момента.

Но в Апокалипсисе содержится намек на другой миф, который ходил по Востоку после трагической кончины им­ператора: легенда о звере, который «был, и нет его, и явится» (17 : 8). Нерон якобы не умер, но нашел приста­нище у врагов Рима, у парфян, и подготавливал в полной тайне свое возвращение во главе могущественного войска {181} в качестве мстителя порабощенных народов, чтобы сокру­шить мощь Рима. Некий Теренций Максим, лже-Нерон, и в самом деле появился в те годы на Евфрате, поддер­жанный парфянским военачальником Артабаном. Эта курьезная версия образа Нерона плохо согласуется с мне­нием о Нероне, самыми зверскими пытками положившем начало преследованиям христиан.

Таким образом, весь эпизод полон противоречий и неяс­ностей.

Преданию было угодно также связать репрессии 64 г. с мученичеством двух главнейших апостолов — Петра и Павла, приобщившихся в смерти к благочестивым верую­щим. Но требуется дожидаться начала III в., чтобы встре­тить некоего церковного писателя, уверявшего, будто он знает, где обнаружены «трофеи» апостолов, или их погре­бальные стелы: в районе Ватикана и на улице Остьензе.

Каковы бы ни были наши выводы, к которым мы мо­жем прийти на основании рассказа Тацита, следует исклю­чить существование «неронова декрета», который ставил бы вне закона христианскую религию. Тертуллиан также отрицает его существование, но почти 150 лет спустя. Прав­да, речь идет о далеко не беспристрастном авторе, кото­рому требовались юридические доводы для доказательства необоснованности обвинений, вменяемых его братьям по вере («К людям», 1, 7).

РЕПРЕССИИ ВТОРОГО СТОЛЕТИЯ

Домициан стоит на втором месте в списке импе­раторов, якобы преследовавших христиан. Про­тив него церковная традиция всегда была на­строена очень злобно, вплоть до того, что До­мициана именовали «ожившим Нероном».

В действительности, согласно историкам той поры, «свирепейшие меры», которые он принял, касались не христиан. Светоний и Дион Кассий вспоминают лишь, что он бушевал против аристократических группировок, обвиненных в «безбожии и подражании иудейским обыча­ям». Среди обвиняемых были и его двоюродный брат, кон­сул Климент, и вместе с ним его жена Домитилла; они были осуждены: он — на смерть, она — на ссылку на остров Пандатария. Император встретил сопротивление сената из-за политики конфискации имуществ крупных землевла­дельцев. Нельзя исключить, что за оппозицией патрициев {182} скрывались также случаи принятия чужеземных культов.

Домициан выступил в 95 г. и против иудеев или близ­ких к ним, которые отказывались выплачивать император­ской казне налоги, введенные после разрушения Иеруса­лимского храма, причем не только в Риме, но и в Малой Азии. После того как вся Иудея стала собственностью им­ператора, дары иммигрантской общины, которые она регу­лярно приносила священному городу, превратились в по­боры в казну во имя культа Юпитера Капитолийского.

Не должно удивлять, что среди арестованных и под­надзорных могли оказаться также элементы, увлеченные христианской идеологией. Власти еще не были в состоя­нии отличить иудеев от христиан. Как Климент, так и До­митилла впоследствии были признаны обращенными высо­кого ранга, а катакомба, находившаяся на территории их имения,— одной из первых христианских катакомб. Дава­ло себя знать желание показать, что христианство — ре­лигия не только одних убогих и рабов, что оно могло про­никнуть в наиболее высокопоставленные круги и в дом самого императора.

В период, когда Плиний Младший был легатом в Ви­финии, между 111 и 113 г. в письме Траяну он призна­вался, что никогда не участвовал в каких-либо оправдан­ных законом действиях против христиан обоего пола и всех социальных положений, которых было много в его провин­ции. И он испрашивал инструкций относительно спо­соба обращения с ними, поскольку чувствовал в их пове­дении что-то ненормальное, противоречащее римским по­нятиям о гражданских отношениях («Письма», X, 96—97). С его точки зрения, эти фанатики, которые собираются в определенные дни «петь гимны Христу, как если бы он был бог», заслуживают скорее презрения, чем наказания; но их образ жизни вызывает неприязнь и гнев народа и наносит ущерб местному хозяйству. Храмы пустуют, и рынок от этого страдает, поскольку сокращается продажа жертвенных животных. Что делать?

Ответ Траяна противоречив. Не следует прислуши­ваться к доносам, особенно анонимным, «поскольку это дает самый дурной пример», и допускать настоящую охо­ту на христиан; но если администратор терпит неудачу в попытке призвать христиан публично совершать «обряды почитания наших божеств», они должны понести наказа­ние. Всеобщая и неизменная норма, замечает император, не существует. {183}

Не очень отличается от этих инструкций рескрипт, на­правленный Адрианом проконсулу Азии Минуцию Фон­дану в 125 г. по поводу судов над христианами, согласно тексту, сохраненному Юстином: не следует давать ход всем доносам, но если получается, что обвиняемые дейст­вовали против закона, следует покарать их, как того тре­бует тяжесть преступления (I Апология, 68). Адриан весьма дурного мнения об этих неуравновешенных восточ­ных подданных, которые «никогда не остаются в покое» и легко переходят от одного культа спасения к другому: они чувствительны только к прибыли, замечает он с явным раз­дражением в одном своем письме к консулу Сервиану, по адресу египетских иудеев и христиан. То была эпоха, отме­ченная волной подъема религиозности и мистицизма. В сре­де этой массы «бунтовщиков, пустословов и наглецов» зре­ло недовольство, как покажет в 135 г. второе иудейское восстание.

В течение всего II в., и особенно в период так называе­мых императоров-реформаторов и философов, таких как Антонин Пий и Марк Аврелий, в жестоких гонениях нет недостатка.

О них говорят письмо общины в Смирне о муках, ко­торым был подвергнут восьмидесятилетний епископ Поли­карп в 155 г., послание верующих Лиона в 177 г., которое рассказывает о римском легате, осудившем одного гражда­нина на растерзание зверями, а не на отсечение головы. Верно, что речь идет об эпизодических вмешательствах местных властей и выступлениях грозной и разъяренной толпы. Но в процессе общего обеднения провинций в ре­зультате концентрации богатств и государственной власти в руках ограниченного числа чиновников и подрядчиков возникали условия для поисков козла отпущения среди малопопулярных элементов, чтобы возложить на них от­ветственность за все зло, за военные поражения от рук «варваров», за страдания и неустойчивость положения населения.

Репрессии обрушивались не только на христиан, но и на приверженцев любого культа и любого учения, кото­рые возбуждали подозрения в подрыве безопасности го­сударства и общественного порядка.

Идеология древнего мира переживала бурный период кризиса, который не оставил в стороне и привилегирован­ных, сенатскую аристократию, старых латифундистов. Даже удел избранных — философия ориентирована в пес­-{184}симистическом и упадочном направлении. Бродячие про­рицатели, носители идей стоицизма и цинизма, пропове­довавшие теории осуждения несправедливостей, способство­вали мобилизации беднейшей части трудящихся масс, особенно в провинциях, против имперской системы, и созда­вали также завесу для оппозиции широких кругов собст­венников, ущемленных в их интересах.

Уже в 74 г. император Веспасиан изгнал из Рима «философов». Эдиктом от 92 г. Домициан возобновил при­говор Веспасиана, принудив Эпиктета, отпущенника, быв­шего раба из Фригии, учение которого имело точки сопри­косновения с христианской моралью, перебраться в Еги­пет. Есть немало известий о подобных мерах и в после­дующие эпохи. Ясно, однако, что намерение христиан создать «новый народ», исходя из негативного взгляда на общепринятые политические и моральные ценности, не могло не казаться правящим кругам угрозой обществу.

Язычник, участвующий в диалоге Минуция Феликса, определяет их сборищем невежд, рабов и бабья, которые шушукаются в городских закоулках, бойкотируют храмы, глумятся над святынями, отравляют колодцы, оскорбляют самодержца и отвергают официальную культуру. В та­инствах своего культа они погрязают в непристойностях и пороках: почитают бога с ослиной головой,— обвинение это уже известно со времен Помпея, его возводили на иудеев,— практикуют неслыханные обряды и зовутся братьями и сестрами, безудержно похваляются кровосме­сительными связями. В наилучшем случае это люди угрю­мые и меланхоличные, бледные и не терпящие света. И даже погребениям они отказывают в надлежащем ува­жении.

История повторяется. На тех, кто ставит под вопрос, хотя бы на религиозной почве, право немногих на приви­легии и богатство, имущие слои никогда не колеблются возвести клевету. В огне недородов, эпидемий, войн и во­енных катастроф всегда остается один выход: приписать вину за них меньшинствам и отступникам: «Если Тигр выходит из берегов, если Нил не орошает полей, если разыгрываются природные силы и происходят землетрясе­ния, если вспыхивают эпидемии и мор,— скажет однажды Тертуллиан,— один только слышен крик: христиан — львам!»

Апологеты утверждают, что обычаи и учение христи­ан безупречны и что, несмотря ни на что, они — наиболее {185} преданные подданные империи. Они уточняют также, что во время войны против маркоманнов войско Марка Авре­лия якобы было спасено от жажды именно благодаря молитвам солдат-христиан его легиона, который был за­тем прозван «громобойным». Увидев спасительный дождь, государь якобы стал склоняться к большей благожела­тельности по отношению к новой религии. И языческий историк Дион Кассий вспоминает это «чудо», но относит его к вмешательству римских богов. Вопреки этим благо­честивым вымыслам мнение простых верующих о военной службе было совсем иным. В одном церковном тексте 215 г., автором которого предположительно был Ипполит Римский, говорится: «Послушник или верующий, которые хотят стать солдатами, будут отлучены, ибо они оскорбля­ют бога» («Апостольская традиция», XVI).

Когда империя станет христианской, усилится тенден­ция изображать преследования II в. как результат взры­вов дикой ненависти неуправляемых толп. Но и предста­вители официальной культуры появляются на первом пла­не антихристианской кампании.

Ритор Элий Аристид (117—189) пламенно обличал «безбожников, которые являются из Палестины и не при­знают высших над собой («Речи», XLVI). Заклятым вра­гом апологета Юстина, преданного смерти в Риме около 165 г., был кинический философ Кресценций. Для Лукиа­на из Самосаты основатель христианства не кто иной, как «софист и чародей, распятый в Палестине»; сами христиа­не пользуются набожностью простых людей и вдов, все они — мошенники, способные на любую проделку («Смерть Перегрина», 11—13). Фронтон яростно атаку­ет их в одном выступлении в сенате при Марке Аврелии, и сам император в своих «Воспоминаниях» (XI, 3) упоми­нает о христианах с презрительным состраданием, как яко­бы они того заслуживают своим поведением. Гален отно­сится к ним не лучше. Цельс, который написал между 177 и 180 г. свое «Правдивое слово» против христиан, в заключение призывает их взяться за оружие, чтобы защи­тить находящиеся в опасности границы, поскольку их не­повиновение ослабляет империю. И шедевр всей офици­альной религиозной литературы II в.— «Житие Аполло­ния из Тианы» противопоставляет истинный тип языче­ского проповедника Христу из евангельского предания.

Это была организованная кампания, которую нельзя приписать одному гневу обнищавших и обозленных масс. {186} Она родилась из холодного рассуждения об отношениях между государством и угнетенными, и в моменты сильного напряжения эта кампания вдохновлялась наиболее высо­кими центрами власти, а также самим самодержцем, кото­рый видел в отказе от официального культа угрозу рели­гиозной поддержке своего земного господства. Один из за­мученных в Сицилии в 180 г. скажет проконсулу Африки Сатурнину: «Я не признаю империю этого мира, но при­знаю моего господина, царя царей и императора всех лю­дей».

Лишь несколькими годами позже, в эпоху Северов, в лоне римской общины появились первые признаки наме­рения примирить христианство с государственной властью, которое, как видно, предвосхищало век «константинианской политики».

ХРИСТИАНСТВО В РИМЕ ПРИ СЕВЕРАХ

Этот процесс, завершившийся в конце IV в., обозна­чился впервые в период, связанный с императорской фа­милией Северов, который начался после смерти Коммода, «испорченного» сына Марка Аврелия, то есть в 193 г., и продолжался до наступления военного деспотизма при Максимине-Фракийце, в 235 г.

Система усыновления преемника на троне уступила ме­сто семейному наследованию, но эта перемена была не столь значительна, как изменение самой ситуации. При Северах государственная юридическая регуляция дости­гает предела. Юристы, призванные на самые деликатные посты,— Папиниан, Павел, Ульпиан, Модестин — стре­мятся перевести в термины закона, применимого ко всему подконтрольному Риму миру, древнее право квиритов. В то же время вырисовывается систематичный план ре­формы религиозной жизни путем слияния всех мифиче­ских и ритуальных частностей в общем культе солнца, дополненном культом императора, и синтезированных с неоплатонизмом. Оба культа и неоплатонизм на разных {187} уровнях были равным образом антагонистичны христиан­скому монотеизму и соперничали с ним.

Религиозный синкретизм в эпоху Северов осуществлял­ся государством. Это можно проследить на примере жре­ческой семьи из Сирии, поклонявшейся Ваалу из Емесы. Эта семья дала империи четырех необыкновенных жен­щин: Юлию Домну, жену Септимия Севера, ее сестру, Юлию Месу и двух дочерей этой последней, Юлию Се­мию и Юлию Маммею, мать Александра Севера, который в своей частной капелле добавит впоследствии к старым статуям имперских божеств изображение Христа.

Фактическое главенство, которого добивались руково­дители римской общины, имеет безусловное историческое происхождение и весьма мало общего с легендарным апо­стольским наследием.

Специальное объяснение этому встречается только при столичном епископе Петре; оно дано в «Либерианском ка­талоге» 354 г. в ответ на первые претензии на главенство со стороны константинопольского епископа.

Там, где впоследствии будет построен Ватиканский со­бор и где будут «открыты» кости языческого погребения второй половины I в. н. э., находилось капище Митры, прозванного Петреос. Отсюда, быть может, предание, что там был погребен апостол, о кончине которого всегда фан­тазировали, как и о смерти Павла.

Конечно, тот факт, что христиане жили и исповедовали свою религию в политическом и административном цент­ре империи, имел определенное значение, но оно было весьма относительным и сказалось не в самые первые сто­летия новой эры.

Миф о почти мгновенной латинизации христианства после его прихода в Рим с Востока не имеет никакого основания. Вплоть до середины III в. столичная община набирала обращенных главным образом среди чужеземцев, иммигрантов, бедняков семитского или греческо-малоазий­ского происхождения, а не в римской среде. Их язык — это язык их родных земель: еврейский или арамейский вна­чале, народный греческий — позже. Достоверно известно, что латинский язык употребляли только христиане из так называемого африканского квартала, то есть эмигранты из северных районов Африки, которые жили вместе между Целием и Авентинским холмом. Но они, говорившие по-латински, не могли именоваться римлянами.

Первый римский епископ, который носил латинское {188} имя,— это именно «африканец» Виктор, избранный в 193 г., после смерти Элевтерия, в то самое время, когда другой африканец, Септимий Север из Лептис Магна, вступил на трон Цезарей. Но и после этого несколько де­сятилетий греческий язык по-прежнему оставался мате­ринским языком общины.

Иммигрантские группы в столице были организованы в этнические ассоциации в соответствии с точными при­знаками, в тесной связи со страной, откуда они происхо­дили. Нечто подобное должно было иметь место и в среде христиан. Поэтому какое-либо решение, принятое в общи­не, как было в случае с датой празднования пасхи или осуждения монтанистов, неизбежно отзывалось эхом в большей части внеримского христианского мира, и в пер­вую очередь в Малой Азии, Греции, Сирии и в Египте. Так рождалось фактическое «превосходство» римской об­щины, которое было признано уже Иренеем; но оно же за­ложило основу будущего разделения западной и восточ­ной церквей.

Приход к управлению римской общиной латиноязыч­ных элементов прошел не без потрясений в церковной службе, богослужении и догматике.

После Зефферина (202—217), тоже близкого к лати­ноафриканской группе, епископом был избран бывший раб из Трастевер Каллист (218—222) (его имя носит одно из крупнейших кладбищ на виа Аппиа), что и послужило по­водом к первому крупному расколу в общине и к выборам епископом Ипполита, теолога, говорившего по-гречески, вероятно египтянина по происхождению, настоятеля одной из городских церквей Рима. Разногласия между двумя группировками были весьма глубокими. Христиане элли­нистического воспитания отвергали всякий адоптационист­ский компромисс и настаивали на абсолютной божествен­ности Христа-логоса, чем навлекли на себя обвинение в «дитеизме». Их концепция церкви как конгрегации совер­шенных, способных следовать жесткой линии строгого мо­рального поведения, противостояла более приспособитель­ной тенденции латинян, расположенных гарантировать церковное прощение всем, кто нарушил прежде какую-либо этическую или богослужебную норму.

Ипполит, как уже делал Тертуллиан в споре со своим епископом, обвинял своего соперника Каллиста в потвор­стве соглашательству в лоне общины и называл его после­дователей уже не христианами, а «каллистианами» в {189} заключительной главе своего объемистого «Опровержения всяческих ересей», которое было найдено чуть более сто­летия тому назад и, видимо, было написано со специаль­ной целью обесславить официального епископа. Что тот и другой вошли затем в перечень мучеников и святых из-за их трагического конца в разгар двух преследований, в 222 и 235 гг., ничуть не ослабляет остроты противоречий, которые их разделяли.

Каллист был одним из первых управителей погребаль­ного подземелья на виа Аппиа, прозванного «в катаком­бах» («катакомбы» — гибрид греко-галльского происхож­дения, которым потом стали называть всякое подземное кладбище ¹), то есть «в месте, где спускались в пещеры». Это были старые шахты, где разрабатывали туф, забро­шенные и приспособленные для погребений. Подобные кладбища известны почти повсеместно, от Северной и Центральной Италии, Лиона, Карфагена вплоть до побе­режья Черного моря и Одессы. Но наибольшее число их находилось в Риме и Лациуме, чему причиной характер подпочвенного слоя. Такие кладбища не были особенно­стью христианских погребений. Столичные израильтяне имели их не менее дюжины. Есть сведения и о других ре­лигиях спасения, которые предпочитали погребение покой­ников их сожжению, более распространенному среди лати­нян.

Что христианские общины владели обширными клад­бищами, не должно удивлять: римский закон о похорон­ных ассоциациях допускал это. Нередко они были предна­значены для отправления культа, чаще всего вблизи мо­гил, служивших предметом особого почитания. Нет дока­зательств тому, однако, что катакомбы служили также тайным убежищем во времена преследований, как того хо­чет легенда, исключая, быть может, некоторые моменты последнего гонения при Диоклетиане. Надгробные надпи­си, которые в Риме вплоть до середины III в. почти все выполнены на греческом языке, богаты чрезвычайно вы­разительной религиозной символикой: греческие буквы альфа и омега для обозначения начала и конца, якорь и знак Х — для обозначения креста, трезубец, видимо, как символ троицы, ягненок, дельфин и рыба — символ Хри­ста, голубка — для обозначения души. Рыба, как отмеча-{190}ет Тертуллиан, должна была только указывать на омове­ние при крещении. Позже вместе с инициалом греческого слова «ихтюс» («рыба») создан литургический акростих «Иисус Христос, сын бога, спаситель». Хлебы изображают причастительную трапезу.

Само слово «кладбище» ¹ вошло в христианскую лек­сику достаточно рано. Изображения в катакомбах в це­лом обращаются к темам и сюжетам античного искусства, истолкованного в аллегорическом смысле: мифы об Эросе и Психее, Орфее, Гермесе — «добром пастыре», об оран­тах с воздетыми руками. Не все эти фрески — произведе­ния дилетантов. То тут, то там заметна более опытная рука.

Для отправления культа верующие собирались в доме какого-нибудь более состоятельного посвященного или во владениях общины. Много времени должно будет пройти, прежде чем слово «экклесиа», означавшее, как мы уже го­ворили, только «собрание призванных», станет приме­няться для обозначения здания, предназначенного для со­браний, как это было со словом «синагога» у евреев, жив­ших в эмиграции. Первый дом, приспособленный под церковь, который был обнаружен при раскопках, найден в Дура Европос, городке на Евфрате, включенном Траяном в империю и присоединенном в 165 г. к провинции Сирия. Вскоре после 256 г. он был полностью разрушен парфяна­ми. К строению типа базилики, сооружавшейся по образцу римского общественного здания для собраний, христиане придут только после Константина.

Духовенство в Риме всегда избиралось поднятием руки. Епископ пользовался высшей властью, но для того, чтобы она стала законной, он должен был быть посвящен в сан. Существовали также пресвитеры, диаконы и субдиаконы. Во времена епископа Корнелия около середины III в. их насчитывали соответственно 46, 7 и 7. Вокруг них группи­ровались чтецы, вдовы, девы и целители, обладавшие осо­бым даром врачевания. Исповедники, то есть те, «кто по­бывали в тюрьме во имя господа», сами по себе пользо­вались священническими прерогативами. Культ был край­не прост: короткие ритуальные формулы сопровождались {191} общей молитвой. Обрядов было три: крещение, помазание «маслом заклинаний» и причастительная трапеза, сопро­вождавшаяся благословением чаши и воскресной раздачей народу от имени епископа хлеба, преломленного диакона­ми. Нет еще и намека ни на исповедание, ни на отпущение грехов священником. При вступлении в брак рекоменду­ется только порядочность в супружеских отношениях и отказ от прелюбодеяния. Относительно некоторых пунктов вероучения епископу предлагается «говорить под покро­вом тайны».

Эти сведения содержатся в насыщенном фактами руководстве, еще полсотни лет назад известном толь­ко по названию: «Апостольская традиция». В 1910 г. оно было наконец выявлено в различных восточных переводах «Конституции египетской церкви» и частично в латин­ском кодексе из Веронской библиотеки капитулариев. Ори­гинал был на греческом языке. Его принадлежность Ип­политу весьма вероятна: текст этот соответствует его ари­стократической концепции церкви, как «собрания совер­шенных». Во всяком случае, то, что книга эта была состав­лена в римской среде, в начале III в., вне сомнения.

Самая интересная часть руководства — это та, что ре­гламентирует обычный и пасхальный пост, угощение маслом, творогом и оливками, благословение фруктов: вино­града, фиг, гранатов, груш, яблок, плодов шелковицы, пер­сиков, вишен, миндаля, слив, но не арбузов, дынь, лука, чеснока и других каких-либо овощей. Из цветов благослов­лялись только розы и лилии, но не другие. Крестное зна­мение совершалось прикосновением руки ко лбу и глазам, «чтобы отвратить того, кто хотел бы погубить нас» (то есть демона). По утрам, прежде чем что бы то ни было делать или идти на работу, требовалось умыть руки и восхвалить господа. Дома и вне его требовалось молиться в три, в шесть и в девять часов, а также перед сном. Чтобы очи­стить тело, рекомендовалось перед полуночью осенять себя крестным знамением с головы до ног рукой, смоченной слюной. Все это обычаи, типичные и для других религий. Добрая часть их нашла место в монастырских уставах.

В руководстве приводится также перечень людей, за­нятия которых исключают их приобщение к вере: худож­ники и скульпторы, изготовляющие идолов, актеры, учи­теля, если только они «не имеют другого дела», возницы, гладиаторы и те, кто участвуют в публичных игрищах, жрецы и храмовые стражи, воины, которые не соблюдали {192} заповедь «не убивай»,