Из поэзии немецких романтиков

Днем я и ночью витал в вечноблаженных мечтах;

Слушал я стоны ветров в луною залитых руинах,

И вызывал я к себе духов прошедших времен.

Только когда меня Лина волшебной улыбкой коснулась,

Вмиг погрузился я в сон – в будущий век золотой.

1803

* * *

Пастушка юная стоит в слезах прощальных:

Мой сад! Я помню, как весною светлой

Ты аромат дарил мне и цветы;

Я вспоминаю: плодоносным летом

Сгибался ты под грузом золотым.

Теперь без листьев ты; а я – в слезах

Тоскую о невозвратимых днях…

1804

В Гейдельбергском замке
Портреты предков, рад вас видеть тут,

Вы – к вечности простертая рука!

Как там, над вами, облака плывут,

Так здесь, под вами, тянутся века

Размеренным маршрутом круговым,

Отмеривая судьбы на весах…

И, прислонившись к стенам родовым,

Вы смотрите спокойно в небеса.

Потеряно навек,

В слезах, в борьбе с судьбою

Провел я много лет.

Но вот иссякли слезы,

И жить пришел черед.

Я на дорогу вышел

Без горя и забот.

Отвесны склоны скал.

Над грохотом потока

Ведет меня тропа.

Здесь путник чужд другому,

И только мне легко.

Чего искать мне больше? –

Сосуд страданий полн.

Как радостна в долинах

Зеленая весна!

Потоки голубые

Несутся вдоль челна.

С полей, с лугов широких

Струится торжество.

Я вижу все и слышу,

Но что мне до того?

И у моей груди

С печалью и любовью

Покоился весь мир.

О прочь, о прочь, заботы!..

Забуду боль потерь.

Но вот слеза скатилась…

О смыть ее скорей!..

За то, что божество в тебе люблю я,

За то, что жажду песен пробудила

Своей любовью и улыбкой милой;

За вечное душевное волненье,

За слезы, за блаженное томленье!..

Блаженство в душу навевает:

Смотри, как солнце каждый раз

Закатным золотом сверкает.

Твой дух высоким торжеством

Охвачен. Смотришь в храм чудесный,

И полыхает пред тобой

Святой огонь картин небесных.

Святыню скроют вдруг от взгляда:

Свершилось. Продолжаешь путь.

В твоей груди восторг и радость.

И в умиленьи ты пойдешь

Назад. И песня в душу хлынет.

И свет, увиденный тобой,

Сияньем мягким тьму раздвинет.

То новый божий день грядет!

Чуть слышно колокол пробьет,

И снова тишина.

Паду к земле родной,

И боль, и грусть охватят вдруг,

Как будто тысячи вокруг

Склоняются со мной.

И все под ним: вблизи, вдали;

Так чист открытый лик Земли –

И новый день грядет!

Полон чудесами,

Без дверей и окон он

И зарос кустами.

Издали кивают –

В диких розах ветерок

Легкий пробегает.

Соревнуясь, в залах, –

Хор синиц и соловьев

И дроздов удалых.

С гиком просвистела –

Стая воронов лихих

В поле улетела.

1810

Проплывшая на челне
Ночное озеро простерлось предо мною,

Ни ветерка, ни лебедя вдали,

Лишь золотые звезды над водою

Как будто свидеться с луной пришли.

Вдруг деву, ликом схожую с мечтою,

На призрачном челне беззвучно провезли.

И, как во сне, гляжу на звезд движенье,

Ища челна и девы отраженье.

1811

Безотрадная весна
Я помню вас, пусть сердце отстрадало,

Недавней юности мечты святые, –

Тогда души моей ростки живые

Весна, едва повеяв, пробуждала.

Звала умчаться в дали голубые;

Печали, словно почки налитые,

В игре листвы бесследно растворяла.

Зато теперь, низвергнутый с вершины,

Блаженства близости навек лишенный,

Совсем иные вижу я картины.

К чему теперь мне эта зелень луга,

Фиалки смятой запах благовонный,

И в роще дрозд – один на всю округу?..

Поэт-воитель пал на поле брани,

Весь стрелами исколот и изранен,

Он к другу обратился в час разлуки:

Лишь сердце не бросай на поруганье,

Спрячь в урну, окропи росою ранней

И урну передай любимой в руки!»

И я умру – из раны кровь сочится,

Смерть настигает бедного поэта.

Когда ж уйдет певец, тобой плененный,

Жди – и в окошко сердце постучится

В сосуде сладкозвучного сонета!

Прохлада утра, зелень трав душистых...

О чудо! – лес весенний и ветвистый,

Вокруг меня раскинулся нежданно.

В цветке раскрытом образ нежный, чистый,

Предстала мне из-за кустов тенистых,

Как лань легка и солнцем осиянна.

И рук кольцо вот-вот мечту поймает...

Увы! – мой сон на этом оборвался.

Красавица исчезла – но проклятье

Судьбе, что все надежды отнимает! –

Пропал и лес, где б мог ее искать я.

Так золото волос твоих блестело!

Тебя догнать и все их спутать смело –

Ликующей мечты предел желанный!

Ты, повзрослев, их укротить хотела –

В глазах моих от счастья потемнело,

Когда они рассыпались нежданно.

Чтоб не забыл их силу колдовскую,

В подарок прядь дала мне золотую –

Ее, как талисман, несу по свету.

Лучами солнца локоны сверкают,

При лунном свете чары умножают,

И сами завиваются в сонеты.

Улыбкой роз любовь была увита,

Вот незабудка – значит, не забыты,

Лавр прочил славу, кипарис – печали.

В оттенках, в красках столько чувств сокрыто!

Гордячка-зависть желтым жгла сердито,

В зеленом мы надежду узнавали.

Букет собрать огромный и душистый,

Все краски, все названья мне нужны:

Тебе – моя надежда, страсть, страданье,

Любовь и ревность, слава и изгнанье,

И жизнь, и смерть тебе посвящены!

О взорах, излучавших свет небесный.

Движениях, по-ангельски прелестных,

И вид ее будил восторгов бури! –

Посланницей мечты твоей чудесной.

Красой, Земле дотоле неизвестной,

Что вскоре небеса себе вернули:

Куда ты после смерти был допущен,

К недостижимой будешь ты стремиться –

Ее влекут возвышенные дали.

Священных сфер высокие печали.

Ты ж должен в одиночестве томиться!

Хотя звонарь уж вниз давно спустился,

Как конь – пускай возница и стремился

Стать на горе – он знай себе несется,

Хотя б костер уже едва дымился,

Как на стволе, что мохом весь покрылся,

Росток живой нечаянно пробьется,

Как песня, спетая в начале лета,

Всё затихая, долго в роще бродит,

Хотя любви восторги отзвенели,

Так – пусть и поостыла страсть к сонету –

Пером привычным снова рифма водит,

Хоть нет в душе ни замысла, ни цели.

В ознобе зимнем вся земля застыла,

Душа мечту заветную хранила –

Услышать мая легкое дыханье.

Как дивный сон, весна к себе манила,

Восторг и страсть она во мне будила –

Венеры спящей мнились очертанья.

Роскошней, чем в мечтах моих заветных,

Но где любовью тканные картины?

Во всех цветах, растущих у дороги,

В весенних далях, праздничных и светлых,

Я небо вижу, но исчезли боги...

1813

Тайлефер^
Герцог Вильгельм Норманнский слугам своим сказал:

«Чьи это звонкие песни оживляют мой двор и зал?

Кто так прекрасно может мелодию вести?

От этих песен сердце смеется в моей груди!»

Когда из колодца воду вытаскивает в ведре,

Или когда он в зале растапливает печь,

Поет он и на рассвете, и прежде чем ночью лечь».

Добрый и верный Тайлефер, моя честь ему дорога,

Он носит воду, и в замке моем всегда тепло,

И поет он так славно, что на душе светло».

Служить тебе буду и пешим, и на лихом коне,

Но еще звонче я буду на поле брани петь

И мечом чеканным о вражьи щиты звенеть!»

Он – на коне высоком, в наряде своем боевом.

Тайлефер из башни замечен герцогскою сестрой.

Она сказала: «Там скачет, видно, славный герой!»

Когда он ехал с песней мимо девичьего окна,

Она звучала то тихо, то так, что дрожала стена.

Сестра сказала: «В песне, я слышу, бушует шквал!

Никто еще чувств подобных во мне не пробуждал».

В Англию с войском храбрым он воевать плывет.

Увидев берег, он спрыгнул, руками землю обнял:

«Англия, земля саксов, узнаешь меня!» – сказал.

Герцог Вильгельм увидел Тайлефера перед собой.

«Немало лет я честно пел и огонь ворошил,

Немало лет я песней тебе и мечом служил.

Но полностью свои чувства выказать не успел:

Сегодня час мой пробил – вот я перед тобой,

Дозволь мне сегодня первым броситься в жаркий бой».

Конь под ним высокий, меч и щит на груди,

Над полем Гастингса бранным песня звучит слышней –

О Роланде отважном, о рыцарях прежних дней.

Отвага в сердца норманнов и в мускулы их влилась.

Рыцари гордо скачут, ратников сомкнут строй,

Ведет их певец и работник, Тайлефер, могучий герой.

И в первой же грозной схватке английский рыцарь упал,

Для нового удара Тайлефер взмахнул мечом,

И тут же рыцарь английский уснул беспробудным сном.

Врываются в гущу вражью, разламывают их строй.

Стрелы гудят и копья, звон от мечей стоит!

Английское войско разбито, и смелый Гаральд убит.

Среди окровавленных трупов лагерь свой развернул,

И вот уже он пирует, наполнив чашу вином,

Английская корона сверкает ярко на нем.

В меня своим пеньем часто ты радость вселял и покой,

Но на поле Гастингса бранном спел ты еще сильней,

Эту песнь не забуду я до последних дней».

1812

К Родине
К тебе, отчизне обновленной,

Устремлена мечта моя!

Надеждой новой окрыленный,

Твою свободу славлю я.

О, сколько пало жертв святых!

Теперь найдешь ли утешенье

В моих мелодиях простых?

1814

Новая сказка
В царстве сказки думал снова

Золотым отдаться снам,

Дух поэзии сурово

Лиру мне настроил сам.

Право – рыцарь будет мой.

Славный рыцарь, в бой смелее –

Сокрушим драконов рой!

1816

Новая муза
Без охоты, но послушно

Я законы изучал –

Лишь за рифмою воздушной

Я ни разу не скучал.

Аполлону с Артемидой

Долго я пером служил,

Только в честь слепой Фемиды

Я ни строчки не сложил.

Музы строгие пришли

И, взывая к новой жизни,

Новый стих в душе зажгли.

Твой, Фемида, час настанет! –

День и ночь пою о ней.

Скоро суд народный грянет

И осудит королей!

В кромешной тьме закончат смертный бой,

И Гелиос сияющий взойдет –

Тогда, грозя, отступит океан,

Но долго пенится прибой, ворча,

Обломками швыряясь на песок;

А с неба свет струится золотой,

Прозрачен воздух, улеглась волна,

Иные корабли выходят в дальний путь,

И ветер легкий ладит взмах весла.

1819

Осенняя паутинка
Вослед за летом уходящим

Мы шли желтеющей тропой.

Воздушной феи дар летящий

Связал чуть зримо нас с тобой.

Я эту нить ловлю смущенно:

Вот добрый знак в столь важный час…

О вы, надежды всех влюбленных,

Зефир – ваш друг. Кто против вас?

1822

В альбом
В своем полете время не щадит

Цветы лугов и позолоту рощ,

Кипенье жизни, молодости блеск;

Всего ж губительней для чувств оно.

Что мнилось чистым, доблестным, благим,

Достойным жертв и тяжкого труда,

Затем пустым, бесцветным предстает,

Ничтожным, унизительным вдвойне.

И все же счастье, если пепел дней

Не гасит искру, если сердце вдруг,

Забыв усталость, сможет вновь пылать!..

В пожаре сердца истина жива;

И образ выше, чем оригинал,

В мечте все подлинней, чем наяву.

Свое отжил, кто только правду зрит;

А жизнь – спектакль, и пусть ролей не счесть –

Утрать иллюзии, и занавес сомкнется.

1825

Ты, земля, даруешь мне:

Виноград в горах окрестных

Зацветает по весне.

Скоро цепы застучат,

Жерновов раздастся пенье,

В прессах выжмут виноград.

Выйдешь ты, ловка, стройна,

И поставишь рядом с хлебом

Кубок пенного вина.

1834

Жаворонковая война^
«Жаворонки мы простые,

Солнце мы и волю чтим,

Над зелеными полями

В синь небесную летим».

Распевая и резвясь.

Собрались все горожане,

На полет их заглядясь.

Покидает поутру,

Юнкера везет младого

К королевскому двору.

Старый граф безмерно рад,

Ну а сын в дорогу рвется,

Ищет славы и наград.

Серых стен и башен ряд,

Золотое утро встретить

Поспешают стар и млад.

Здесь с невестой молодой,

На лугу в траве – фиалки,

В небе – жаворонков рой.

Только скоро отцвели,

И короткие за ними

Ночи летние прошли.

Песен кончилась пора,

Осень, стужа подступают,

Скоро в путь уже пора».

Под седой осенней мглой,

Тихо сети разостлали

Над остынувшей землей.

Ты лети сюда, лети!»

Зашумели и забились

Птахи вольные в сети.

«Покараю! – закричал. –

Дерзость города умерить

Срок давно уже настал!»

Городских дружин водитель

Крикнул смело: «Бою – быть!

Мы за жаворонков бьемся –

Каждый волен их ловить!»

На сырой земле лежит,

А над ним, на меч склоняясь,

Граф израненный стоит.

Не повторит те слова,

Кровь с лица его смывает

Безутешная вдова.

Снова в воздухе кружит

И, за солнцем улетая,

Заливается, свистит:

Вольно наши дни летят;

Те, кто нас убить пытались,

Сами мертвые лежат».

1847

Последний пфальцграф
Я – пфальцграф Гёц. Я весь в долгах,

Но заплачу с лихвой:

Продам угодья и людей

И замок родовой.

Дороже, чем мой дом.

В святом монастыре – одно,

Одно – в лесу густом.

Пока я был богат.

Собаку с ястребом теперь

Прокормит пусть аббат.

Охочусь с давних пор.

Как прежде, буду в рог трубить,

Все остальное – вздор.

Смежит мне веки сон,

И выйдут иноки к ручью

Под колокольный звон.

Зароют грешный прах.

Мне вечно будут птицы петь

И полчаса – монах.

1847

Напутствие
В глухую ночь, в морской кромешной мгле,

Когда корабль давно идет сквозь темень

И в темном небе не найдешь звезды,

Тогда на палубе чуть светит огонек,

В безумстве бури бережно спасенный,

И компас различает рулевой,

И, стрелку видя, верный держит путь.

О, друг, свой огонек в душе храни, –

И мрак любой не властен над тобою!

1854

Пусть рады им народы иль не рады,

Есть лишь одна: чем бόльшим завладеет,

Тем больше будет на Земле отрады.

Краса, добро и правда не стареют –

Они не ждут ни славы, ни награды,

Пред властью их обязаны склониться

Сыны свободы и ее убийцы.

1862

Йозеф Фон Эйхендорф
Песни странника
Много их, посланцев света,

Между небом и землей,

В мир несут они приветы –

Чистых песен чистый строй.

Веселое странствие
Голубой поток несется –

К нам весна, весна идет!

Рог призывно раздается,

Всех отважных в путь зовет;

Речке в русле не сидится –

Пробудился маг речной,

В мир прекрасный устремиться

Манит пенною волной.

Как мне дома усидеть!

Поплыву я утром ранним

В мире вольном песни петь!

Нам, Авророй осененным,

Пеньем птиц пронзенным в грудь,

Странникам – не все ль равно нам,

Где закончится наш путь!

Куда достанет глаз,

Пришли цветенья сроки,

И тропы манят нас:

Река в полях течет,

Над нами – птичьи трели,

И в нас душа поет.

Кто пленник суеты, –

Всем странствие поможет

Добраться до мечты!

Поэт вам песнь споет

И духом единенья

Сердца у вас зажжет.

Цветет, поет, звенит.

И девушка с любовью

На странников глядит.

Настал цветенья час –

Жизнь с каждым днем чудесней,

И тропы манят нас.

Тот будет странником всегда,

И мир чудесный будет славить,

Где лес, и горы, и вода.

Заря не приведет в восторг,

Удел их – дети, колыбели,

Нужда, забота, хлеб и торг.

Им вторит жаворонков хор,

И им в ответ мотив чудесный,

Слагаясь, рвется на простор:

В лесу, в горах, и на воде,

И всей землей, и небесами, –

Но песнь моя слышна везде!

Вдали осталась ты.

Но где б я в жизни не был –

С тобой мои мечты.

В лугах усну с мечтой.

И жаворонки в небе –

Как голос нежный твой.

Я негу жизни пью,

И с радостною мыслью

Я о тебе пою.

Ямщик-почтарь звенит,

И мой привет веселый

К тебе, как звон, летит.

На борту моряк стоит,

Ветер странствий, ветер дальний

Впереди волны летит.

Словно пенная волна.

К небесам душа стремится,

И душа тоски полна.

Покидая дом родной,

Пьем за счастье близких наших

И за край любимый свой.

Я стою у окна под луной

И слышу вдали колокольчик

Почтовый в тиши ночной.

Сердце в груди так сжалось,

Не в силах тоски превозмочь:

Ах, кто же, кто же там едет

В роскошную летнюю ночь!

У склона горы идут

И до того ж чудесно

В тиши ночной поют:

О тропах ночных, угрюмых,

Скрытых в лесах густых,

О родниках, что с шумом

Спадают с утесов крутых.

Поют о замках старинных,

О диких садах вокруг,

Где всё мохом покрыто, как инеем,

Где мраморных статуй круг.

Где красавицы в окнах туманных

Не прогонят поэта прочь,

Где сонно дремлют фонтаны

В роскошную летнюю ночь.

В лесу, как мир, большом,

И лес, и мир звенящий –

Я потерялся в нем.

Соловьи поют, как во сне,

Как будто бы весть благая

Из прошлого рвется ко мне.

Так ясно вижу я:

Замок стоит в долине,

Но он так далеко от меня!

Средь роз уже много лет,

Любимая ждет не дождется.

Но ее уж на свете нет.

Волшебный этот край,

И скалы окружают

Утраченный наш рай.

Мы все с тех давних лет,

В тьму мира погрузились,

Домой забыли след.

Забытая мечта

И ранним утром птицей

Взлетает из куста.

Я в дальний вышел путь

И на горе высокой

Присел передохнуть.

Забыв печали лет,

Как будто улыбнулась

Мне родина в ответ.

Мне ветер грудь ласкает,

Вокруг сияет даль…

Но снова настигает

Старинная печаль…

Среди цветов ложусь,

Пока в блаженстве этом

Навек не растворюсь…

Всё, чем душа живет,

Моей любви и горя

Незыблемый оплот!

Там дальше – мир расколот,

Жизнь, как базар, шумит.

О лес, раскинь свой полог,

Укрой меня от них!

На пар и блеск земли,

И жизни гул приветный.

И мысли на ум пришли:

Пускай идет, проходит

Земная суета,

Но знай – в душе восходит

Иная красота!

Рассказали простые слова:

Как жить и любить надо в мире

И чем душа жива.

Я эти слова читаю

Много раз подряд,

В их глубину проникаю,

И проясняется взгляд.

И не увижу впредь,

И буду чужие спектакли

На ярмарке жизни смотреть.

Но все же заповедь детства

Будет со мной всегда,

И мое одинокое сердце

Не состарится никогда.

Нарядные девушки вышли на луг.

И весело свой хоровод повели.

Вдруг юноша стройный протиснулся в круг

И взором горящим окинул подруг.

Венок бирюзовых цветов подает.

«Тепло избегает речной глубины».

«Но солнечный луч не доходит до дна».

«Ах, юноша, мать меня, слышишь, зовет!»

«Ах, юноша, стой же, мне страшно с тобой!»

«Ты будешь женой водяного!» – сказал.

«Ах, мать, и отец мой, прощайте навек!»

«Поплачьте, подружки, над бедной женой!»

Город спит, как будто вымер он.

Вдалеке ручей бежит неспешно,

И луна чуть теплит небосклон.

Здесь моя любимая живет.

Безмятежно спит она, не зная,

Что далёко друг ее идет.

Я к тебе, любимая, с мольбой.

Но пора, уж пробил час разлуки,

Навсегда прощаюсь я с тобой.

По тебе я буду тосковать,

И окошко милой поминутно

В странствиях я буду вспоминать.

Чтобы сразу же закрыть ее.

И никто на свете не узнает,

Что осталось сердце здесь мое…

Глухо слышен колокольный звон:

О старинном городе прекрасном

Весть далекую доносит он.

И стоит еще доныне там.

От него сиянье золотое

Расстилается по берегам.

Ослепительный увидеть свет

На закате, словно кто-то тайно

Из глубин веков нам шлет привет.

Точно эхо, колокол звучит,

Он о тайнах шепчет мне сокрытых,

О любви и муках говорит.

Что за тайны скрыты в глубине?

Но пускай во всем великолепье

Как мечта вернешься ты ко мне!

И по тихим улицам пойду.

Винета, о город мой старинный,

Я уже иду к тебе, иду…

Что ты наделала тут:

Всё шло своим чередом

И упёрлось в бунт.

Белым бандюкам бежать,

А на меня, я думаю,

Тебе вообще плевать.

Могучий изувер.

Я думаю, у ку-клукс-клана

Он взял пример.

Сердце злом полно,

Мне кажется, в Бомонте

Наполнилось оно.

И муссолини там,

Ты делаешь сегодня

Всем неграм, то есть, нам.

До Гитлера всех нас

Теснили. Это длится

Сегодня, в этот час.

Мы вместе на войне!»

Плевать, что «демократия» –

Слова не обо мне.

Как долго нужно кровь

Мне проливать, сражаясь

И с ГИТЛЕРОМ и с КРОУ?

Что хочешь ты

Сделать отбивную

Из моей мечты.

Весь путь пройдя,

Я сделаю отбивную

Из тебя.

Что, сжигая книги,

Они сжигают свободу.
Некоторые люди думают,

Что, сажая Неру в тюрьму,

Они заточают свободу.
Некоторые люди думают,

Что линчуя негра,

Они линчуют свободу.

Но свобода

Встает и смеется

Им в лицо,

И говорит
Вам никогда меня не убить!

Констанс Никольс
Гражданская служба
Мой стол напротив твоего стоит.

Но я тебе чужда, хотя сейчас

Цвет кожи только разделяет нас.

Кто знал, что нас война объединит

Теснее, чем мольбы. Зачем скорей

Ты подтверждений ждешь, что мы вдвоем

Основу новой прочной ткани ткем,

Чтобы Свободы дверь украсить ей…

Пока тобой не решено всерьез

Принять порыв единодушья, так

Ты молча шлешь записки на поднос

И не даешь мне сделать первый шаг.

К чему надежды мир спасти от тьмы,

Пока не научились улыбаться мы?

И интригах войны

Я была женщиной на войне,

Темной, как дни,

Окутавшие мое поколение,

Коричневой, как хаки на мне.

Дым и огонь,

Кровь, смерть и голод.

Это алчность завоеваний,

Страсть к власти,

Требование признания.

Дурная смесь из дьявольских мыслей.
Война – игра,

Слезы и одиночество,

Древняя, как моря,

Дикая, как животные из джунглей.

разыгранная на шахматной доске земли

Теми, кто ходит

Вне очереди

И превращает чистый рисунок

В хаос.
Глубоко в омуте

И интригах войны

Я была женщиной на войне,

Темной, как дни,

Окутавшие мое поколение,

Коричневой, как хаки на мне.

Каунти Каллен
Происшествие
Я ехал как-то в Балтимор;

Впуская радость в сердце,

Заметил местного, и он

Попристальней вгляделся.

Мне было восемь, я был мал;

И он ни дюймом выше.

Я улыбнулся, он сказал:

«Эй, нигер!» Я услышал.

Исколесив весь Балтимор

С весны до декабря,

Из всех вещей, что были там,

Лишь это помню я.

Поступки человечьему ужасные уму.

Но есть одна деталь, и ей не пренебречь:

Чудовищу непостижима Речь.

Среди порабощенных стран,

Среди убитых, стонущих от ран,

Бредет Чудовище, рукой сжимая круп,

И чушь, как слюни, хлещет с губ. 

Кто во дворцах, ну а кто и в трущобах прижился тут.

Но здесь нет места нам, дорогая, здесь нам места нет.
Когда-то мы жили в стране, где хорошо было нам.

Загляни в атлас, и ты найдешь ее там.

Но нам туда не поспасть, дорогая, нам не попасть туда.
Старый тис в дворике церкви растет. Весной

Он вновь шелестит молодой листвой.

В отличие от старого паспорта, дорогая, в отличие от старого паспорта.
Консул стучал по столу и орал во весь рот:

«Если нет паспорта, ты официально мертв!»

Но мы все еще живы, моя дорогая, все еще живы мы.

Пошел в комитет. Мне предложили стул.

Вежливо попросили, чтоб через год вернул.

Но куда нам податься сегодня, моя дорогая, куда нам идти сейчас?

«Если мы их впустим, они украдут наш насущный хлеб».

Он говорил о нас, дорогая, он говорил о нас.
Кажется, слышал гром. Он продолжает греметь.

Это был Гитлер, кричащий: «Они должны умереть».

Нас он имеет в виду, дорогая, он говорил о нас.
Видел пуделя в жакете застегнутом, чтоб не продрог.

Видел, как дверь открыли и впустили кота на порог.

Ведь они не евреи, моя дорогая, они не евреи.
Стоял на причале, хотел рассмотреть очертанья дна.

Там рыба плескалась, как будто свободна она.

Всего лишь в трех метрах, моя дорогая, всего лишь в трех метрах.
Шел через лес, слышал, как птицы поют.

У них нет идеологов. Как им свободно тут!

Люди от них далеки, дорогая, люди от них далеки.
Мне снилось, я видел здание в тысячу этажей,

С тысячью окон, тысячами дверей.

Но нам не войти в него, дорогая, нам не войти в него.
В поле стоял. Так мело, что не найти следа.

Десять тысяч солдат маршировали туда-сюда.

Они пришли за тобой и мной, дорогая, за тобой и мной.

Рэндалл Джаррелл
Стрелок
Разве они отослали меня от жены и кота

К доктору, чтоб ковырялся во мне и считал мои зубы?

К линии на самолете, в палатку к печи,

Разве дремал я в учебных полетах?

Как кролики, летчики в трассер влетали и гибли,

Останки мои покрывались замерзшею кровью, как коркой;

Разве заснул я – все тихо и серо в турели –

Пока с моей смертью не выросли пальмы из моря?

Мир здесь кончается, в этом могильном песке

Всем ли конец моим войнам? Как было легко умирать!

Получит ли пенсию от столь многих мышей жена?

Придут ли медали домой моему коту?

И я сгорбился в его чреве, пока мой мокрый мех не замерз.

Шесть миль над землей, освобожденный от ее сна о жизни,

Я проснулся к черному зенитному огню и кошмарным истребителям.

Когда я умер, они смыли меня со стенок турели шлангом.
Дональд Бэйкер
Запоздалая элегия
Кейту Дугласу (1920 – 1944)

Джону Смиту (1923 – 1944)

Обычный человек, Джон Смит, мой друг,

на взлет бомбардировщик разгонял..!

Во взрыве смерть свою услышал вдруг,

с последним вдохом заглотнув огня.
Мы ждали, двигатели заглушив,

пока тушили и сгребали хлам,

а после пролетели те, кто жив,

над пеплом Джона Смита к облакам.

немногие. И глядя в неба гладь,

полковник с легкостью извлек урок,

как не летать.

столь много было доблестных кончин,

что, стало быть, писать элегии

об экипаже Смита нет причин.

Теперь ТВ по вечерам ведет рассказ

о том, как небо превращалось в ад

и как оно будет гореть не раз.

я боль рифмую с правдой и виной

и поминаю жертв тех дней –

дань юности, оборванной войной.

войне сгорел на взлетной полосе,

погибший по ошибке, шутовской герой,

толковый, как и все, и храбрый как любой.

Натягивает тетиву,

Спрашивает ли она «Кто я?

Для цели какой живу?»

Чувствует ли стрела сама

Ветра протяжный свист?

Рада ли полету она?

Ведь воздух ясен и чист.

Есть ли в стреле вина

За то, что из сердца чьего-то

Кровь, в итоге, прольет она?

Где он бы ни прилег:

В бараке или облака

Укроют его с ног

До головы; или земля

Постелет на поля.

Неважно тем, кому с нее не встать.

Плечом к плечу с белыми солдатами США.

В то время как черные парни от них в стороне сидят,

Белые мясо едят, сердце черных солдат.

Более сотни лет прошло с окончания той войны:

И не мертвый Юг, но Север живой, проиграл, увы;

И никак не очнется разорванная пополам

Нация. Боже, с кем опять доведется сражаться нам?

Проверь, крепко ль прибит знак «для цветных» на столбе.

Кому нанесли поражение? – Снова самим себе.

Лишь в том, что мы не те, кто на уроке был в тот раз.

Кто отдал наших сыновей, чтоб их сожрал Вьетнам,

Кто сжег деревья нашими деньгами в эти дни.
Мы знаем, что мы знаем лучше, чем они:

То, что история простит нас и сейчас,

Что свет в конце тоннеля – поезд. Каждый раз.

Шведские народные баллады
Е.А. Папакуль (Полоцк, ПГУ)
Ва ўсіх скандынаўскіх краінах прадстаўлены жанр вуснай апавядальнай паэзіі, які па-дацку і па-нарвежску звычайна называецца folkevise, а па-шведску – folkvisa. І першае, і другое слова – калька з нямецкага слова Volkslied «народная песня», якое было ўведзена ў канцы XVIII стагоддзя знакамітым піянерам рамантычнай фалькларыстыкі Гердэрам. У апошні час, аднак, у Скандынавіі распаўсюджваецца і адпаведнае слова «балада» (шведскае ballad, дацкае і нарвежскае ballade), як гэты жанр звычайна завец­ца ў іншых еўрапейскіх краінах (англійскае ballad, нямецкае Ballade і г. д.). Па-ісландску гэты жанр за­вецца fornkvædi (літаральна «старажытная песня»), а па-фарэрску – і проста kvædi «песня». Проста «пес­няй» гэты жанр называўся ў вуснай традыцыі па ўсёй Скандынавіі (па-дацку vise, па-шведску visa і г. д.). Лічыцца дакладна вызначаным, што ў Скандынавіі балада – гэта жанр сярэднявечны, то бок ён узнік прыблізна ў XII–XIII стагоддзі, і раней за ўсё – у Даніі. Аднак ніякіх прамых сведчанняў пра тое, як узнік гэты жанр, па сутнасці, няма.

Балада прадстаўлена ў Скандынавіі толькі ў запісах Новага часу. Ад канца XVI і XVII стагоддзяў захаваўся шэраг рукапісных зборнікаў дацкіх баладаў. Як правіла, гэтыя зборнікі – свайго роду жаночыя альбомы (відаць, балады былі тады моднай забаўкай сярод знатных дамаў). Да канца XVI–XVII ста­годдзя адносяць і найстаражытныя шведскія рукапісныя зборнікі баладаў (яны былі выдадзеныя ў трох тамах А. Нурэнам у 1884–1925 гг.). У канцы XVI стагоддзя ў Даніі з’явіліся і першыя лубачныя выданні. Пасля іх было шмат і ў Даніі, і ў Швецыі, і яны, верагодна, аказалі значны ўплыў на вусную традыцыю. Але сістэматычнае збіральніцтва баладаў (прычым не толькі іх тэкстаў, але і іх мелодый) пачалося ў Скандынавіі толькі ў эпоху рамантызму. Мастацкія вартасці гэтага жанру былі тады ўпершыню ацэне­ныя. Балады існавалі ў той час выключна ў сялянскім асяроддзі. Таму яны і сталі называцца «народнымі песнямі». У Швецыі збіральніцтва баладаў адносіцца да самага пачатку XIX стагоддзя, і яго вынікам былі першыя выданні шведскіх балад (А.А. Афселіуса і Э.Г. Гейера ў трох тамах у 1814–1818 гг. і А.І. Арвід­сана ў трох тамах у 1834–1842 гг.). Тады ж пачалося і збіральніцтва баладаў у Даніі, і там іх было сабра­на больш за ўсё. Знакамітае выданне дацкіх балад, якое пачаў С. Грунтвіг у 1853 г., працягнуў А. Ольрык і завяршыў X. Грунэр-Нільсан у 1943 г., – гэта адно з самых манументальных выданняў фальклору наогул (дзесяць велізарных тамоў!). У ім змешчаныя ўсе наяўныя запісы дацкіх баладаў. Найстаражытныя ісланд­скія рукапісныя зборнікі адносяцца да XVII стагоддзя. Ісландскія балады былі выдадзеныя С. Грунтвігам і Ёўнам Сігурдсанам у двух тамах у 1855–1885 гг. і Ёўнам Хельгасанам у сямі тамах у 1962–1970 гг. Най­старажытныя запісы фарэрскіх балад адносяцца да канца XVIII стагоддзя, і на працягу XIX стагоддзя выйшла некалькі выданняў (выданні X.К. Люнгбю ў 1882 г., В.У. Хамерсхаймба ў 1851, 1855 і 1891 гг. і С. Грунтвіга ў 1886 г.). Пазней за ўсё пачалося збіральніцтва нарвежскіх баладаў – толькі ў саракавых га­дах XIX стагоддзя, і першыя выданні з’явіліся толькі ў сярэдзіне XIX стагоддзя (выданні М.Б. Ланста ў 1852–1853 гг. і С. Бюге ў 1858 г.). У канцы XIX і XX стагоддзі выйшла таксама некалькі папулярных вы­данняў скандынаўскіх баладаў – дацкіх (С. Грунтвіга, А. Ольрыка, Э. фон дэр Рэкке), шведскіх (С. Эка, Б. Юнсана), нарвежскіх (К. Лістэля і М. Му, У. Бе і С. Сульхейма) [1, с. 211 – 214].

1. 
   Стеблин-Каменский М.И. Скандинавская баллада / Г.В. Воронкова, Игн. Ивановский, М.И. Стеблин-Каменский.  – СПб.: Наука, 2006. – 275 с.
   
2. 
   Ardwidsson  A.I. Svenska fornsånger. En samling af kämpavisor, folk-visor, lekar och dansar, samt barn- och vall-sånger. Andra delen / Adolf Iwar Ardwidsson. – Stockholm: tryckt hos P.A. Norstedt söner, Kongl. Boktryckare, 1837 – 482 s.