ПРИНЦИП ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ И ЯЗЫК

Симптоматично, что из всех своих многих заслуг перед человечеством, Бор выбрал именно принцип дополнительности в качестве главного своего достижения и даже обозначил его на своем гербе. На изображенном на нем щите четко очерчен круг, наполовину светлый, наполовину темный, образо­ванный слиянием двух криволинейных фигур, представляющих древнекитайский символ инь – янь. Девиз над щитом гласил на латинском языке «Несовместимости суть дополнительности» [1, с. 170].

Данный девиз, на наш взгляд, предлагает весьма конструктивную идею для интерпретации языка, особенно в плане гендерной его вариативности. Он позволяет осуществить по-настоящему целостный, холистический подход к объяснению сущности языка и гендерных стратификаций в нем.

Справедливо признать, что идея дополнительности (или комплементарности) уже высказывалась исследователями и ранее, особенно в сопредельных областях. Так, выдающийся герменевт и философ Шлейермахер в своем небольшом трактате «Празднование рождества или канун рождественских празд­ников: диалог об инкарнации» сделал важные замечания по поводу значимости гендерных вариантов употребления языка. Данный трактат весьма подробно и доказательно описывает разговоры прихожан, мужчин и женщин, в семейном кругу после их возвращения из церкви о значимости рождественских праздников. Мужчины чаще всего обсуждают концептуальные трудности инкарнации. Их маскулинный принцип организации интерактивного процесса основывается главным образом на сравнении и анализе. Женщины, напротив, предаются воспеванию гимнов Иисусу, которого воспринимают и знают чисто интуитивно, супра или сверхрационально, главным образом опираясь на некий более непосредственный опыт отношений с ним, и поэтому они выбирают язык, отражающий собственные переживания. Шлейер­махер комментирует данную инаковость в осмыслении и языковой репрезентации рождества и сущности инкарнации как вполне правомерную и полагает, что женщины, безусловно, тоже правы, однако, к сожалению, их опыт вербального поведения пренебрегается, остается неосмысленным. Исследователь доказывает, что фактически оба подхода – более дивинаторный (фемининный) и аналитический, сопоста­вительный, анализирующий (маскулинный) – находятся друг с другом в отношениях комплементарности или дополнительности, в терминах теории Н. Бора, а не противопоставления. Оба подхода, убежден великий философ-герменевтик, необходимы для постижения глубины объекта. Фемининный принцип, однако, по мнению автора, церковью пренебрегался. Между тем каждый из данных подходов или методов ведения разговора предполагает существование друг друга или, в терминах автора, другого [2, с. 150]. Чтобы понять людей, их язык и окружающую их действительность, следует начинать с целого с учетом обоих основных способов интерпретации мира [2, с. 166].

Что произойдет, если мы сосредоточим свое внимание только на одном из данных методов? Отвечая на данный вопрос, Шлейермахер аргументировано заявляет, что следуя только дивинаторному методу, мы сделаем наши интерпретации слишком неопределенными, туманными. Если же, напротив, ограничимся только сравнительным, аналитическим методом, то рискуем превратиться в педантов [2, с. 151].

На первый взгляд может показаться, что его замечания касаются только так называемого дивина­торного аспекта процесса общения – обсуждения и толкования культовых тем и текстов. Современные исследования в области лингвистики и герменевтики, однако, убедительно свидетельствуют о том, что понимание и интерпретация предполагают использование множественных подходов. Что существует ог­ромное разнообразие способов постижения сути объекта, ибо, как утверждает Шлейермахер, любой акт говорения, любое речевое действие соотносится а) как со всей совокупностью взаимоопределяющих сущ­ностей языка, так и б) со всем разнообразием мыслей и жизненного опыта говорящих и слушающих субъектов [2, с. 97 – 98].

К сожалению, данные выводы известного философа и герменевтика не были приняты во внима­ние. Более того, они остались незамеченными даже теми, кто специально занимался историей вопроса изучения языка в гендерном плане. Исследователи в области гендерных штудий, особенно их герме­невтического направления, вынуждены были открывать его заново.

В настоящее время герменевтика в том виде, в каком она представлена в гендерно ориентирован­ной ее части, объединяет почти все главные выводы и положения герменевтической теории. На теоре­тическом уровне она предлагает важнейшую модель социально-практической герменевтики. Она осно­вывается на принципе, что все тексты, в том числе и библейские, истолковывались таким образом, чтобы усилить и легитимизировать второстепенную или подчиненную социальную роль женщины. Данное обстоятельство побуждало к изменению и дополнению традиционной герменевтики. Вот здесь и возни­кает главная проблема настоящего исследования. Какой критический принцип был использован для того, чтобы восстановить равновесие, добиться полноценной интерпретации существующих текстов? Разные направления гендерных исследований, в том числе и герменевтической их области, по-разному отвечают на данный важнейший вопрос. Наиболее шумным, всколыхнувшим общественное мнение и широко известным является так называемое сексистское направление [3, с. 200 – 201]. Но наиболее оправданным и аргументированным среди них, по нашему убеждению, правомерно считать то, которое разрабатывает­ся в рамках библейской герменевтики, особенно в трудах Р. Рутер. Последняя в качестве главного ору­жия в попытке переосмысления, реинтерпретации текстов и мира видит обращение к опыту женщин, включение его в арсенал опыта человека. Ведь именно он (женский опыт) был исключен из герменевти­ки [4, с. 112 – 113]. Важно при этом учитывать то, что исследователи-женщины не должны обратить «грех сексизма» в противоположную сторону, ущемляя мужскую часть человечества. Они «должны искать постоянно расширяющееся определение инклюзивного человечества, включающего все гендерные и социаль­ные группы, все расы» [4, с. 116]. Поступая таким образом, человечество получит ключ к трансформации всех.

Представляется, что идеи Р. Рутер и других исследователей данного направления полностью соответствуют принципу дополнительности Н. Бора, позволяющему увидеть объект во всей его полноте. В нашем случае таким объектом является язык. Главная проблема при заявленном подходе состоит в том, чтобы сделать женский опыт говорения и письма, частный и маргинальный в традиционном сознании, достоянием всех. Неоценимую помощь в решении данной проблемы могут оказать тексты под­линного общения. Ведь любой аутентичный текст прекрасно запечатлевает и репрезентирует опыт и взгляд на мир создающего его говорящего или пишущего субъекта, как мужчины, так и женщины, представляет их предпочтительные способы языковой манифестации интерпретируемой ими окружаю­щей действительности и событий в ней.

В настоящее время лингвистика имеет в своем распоряжении целый ряд способов и путей анализа текстов, позволяющих так или иначе проникать в опыт человека. На наш взгляд, одним из самых надежных следует признать тот, который предоставляет нам так называемая теория речевых действий. Она открывает возможности рассмотрения функционирования языка в реальных ситуациях общения, что предполагает изучение отношений, возникающих между системой и непосредственным языковым пове­денческим актом, или между структурой и событием, структурой и мировидением человека, полностью вытекающим из его опыта или основывающимся на нем.

Для подтверждения сказанного можно привести результаты проведенного нами сопоставительно­го исследования вербального поведения в четырех культурах: белорусской, русской, американской и английской. Изучению подлежали значительные массивы записей подлинного общения, состоящие при­мерно из 40 000 слов текста в каждой культуре и отражающие вербальное поведение носителей языка в разных ситуациях частной и публичной жизни.

Одним из важнейших исходных постулатов исследования было убеждение в том, что основопола­гающей единицей репрезентации опыта говорящего субъекта в тексте (в нашем случае, в записях интер­активных событий) является, выражаясь словами Дж. Серля, не символ, слово или предложение как грамматическая конструкция, а речевое действие, запечатлевающее производство, возникновение, появ­ление символа, слова или предложения в процессе говорения [5]. Целью исследования были идентифи­кация разновидностей речевых действий в записанных текстах и анализ частотности установленных разновидностей в говорении разных групп говорящих субъектов с целью выявления возможных разли­чий и общих черт в том, как они осуществляют концептуализацию мира, так или иначе репрезентируя свой опыт средствами языка.

Основываясь на фундаментальном исходном постулате, предложенном в приведенном выводе Дж. Серля, мы смогли осуществить идентификацию речевых действий в нашем материале. В ходе эксперимента широко использовались перечни речевых действий, представленные в известных трудах по теории вопроса. Некоторые наименования пришлось ввести в ходе идентификации, так как существую­щие классификации не смогли охватить все зафиксированные нами разновидности речевых действий. В результате был получен весьма внушительный перечень. Весьма примечательно, что все разнообразие действий из нашего списка, в принципе, встречается в говорении представителей обоих гендеров, однако пропорции и сфера манифестации для большинства из них оказываются в определенной мере специфич­ными. А для некоторых из них весьма или даже в высшей степени специфичными. Сказанное особенно верно о действиях, которые, в терминах теории М. Халидэя, можно квалифицировать как матические (mathetic) или отношенческие (relational) и которые направлены на экспликацию счастья, сопричастнос­ти, совместности, привязанности и даже любви [6, с. 7]. Согласно данным анализа частотности употреб­ления обсуждаемых действий в записях подлинного говорения в четырех культурах, они во всей своей совокупности и в отдельных разновидностях реализуются значительно чаще, правда, с определенными особенностями в зависимости от культурной принадлежности говорящих субъектов, в вербальном пове­дении женщин. Сказанное верно и о так называемых актах литании [7], фиксирующих разнообразные жалобы и причитания говорящих, правда, с еще большим размежеванием в зависимости от культурной идентичности коммуникантов.

Не составляет большого труда интерпретировать подобные акты и гендерные различия в пока­зателях частотности их реализации в терминах широко известной теории сексизма в языке. Целесообраз­но, однако, воздержаться от подобных обобщений. Представляется более оправданным обратить внима­ние на гораздо менее известную теорию гендерных стратификаций в тексте и языке, инициированную в рамках герменевтического, в частности, библейского направления гендерных исследований и особенно на выводы Шлейермахера, считавшего оправданным говорить о комплементарности и гармонии как важ­нейших принципах организации языка и значимости всех способов манифестации смысла. Данные выво­ды представляются весьма оправданными. Не случайно они, правда, в более общем виде повторяются в теории дополнительности Н. Бора.

В настоящее время все понимают значимость сохранения разнообразия в природе. Последнее воспринимается как наше общее благо. При этом ученые настаивают на мерах по сохранению и защите всех разновидностей флоры и фауны. Почему же мы должны относиться к языку иначе? Ведь разнооб­разие и социально детерминированная специфика реализации речевых действий, которая наблюдается в подлинном общении, также является нашим общим достоянием, которое может быть отличной основой для постижения богатств человеческого языка, культуры и опыта.

Мы полагаем, что лингвистика должна тщательно изучать проявления дополнительности в языке вообще и по гендерному признаку, в частности, показывать отношения комплементарности, прослежи­вающиеся в особенностях употребления языка, в сохранении и репрезентации его средствами человечес­кого опыта во всем его разнообразии и особенностях. Было бы замечательно составить полный перечень всех речевых действий, встречающихся в общении человека, установить культурные и гендерные осо­бенности каждого из них и представить полученные данные в обобщающем подробном словаре речевых действий.

1. 
   Петрановская, Л. Нильс Бор и квантовая революция / Л. Петрановская // Физика. Энциклопедия. – М.: Аванта, 2009. – С. 161 – 172.
   
2. 
   Schleiermacher, F.D.E. Hermeneutics / F.D.E. Schleiermacher // Ed. Heinz Kimmerle. – Missoula: Scholars Press, 1977. – 318 p.
   
3. 
   Денисова, А.А. Сексизм / А.А. Денисова // Словарь гендерных терминов; ред. А.А. Денисова. – М.: Информация-XXI век, 2002. – С. 200 – 201.
   
4. 
   Ruether, R.R. Feminist Interpretation: A Method of Correlation / R.R. Ruether // Feminist Interpretation of the Bible; ed. Letty M. Russel. – Oxford and New York: Blackwell, 1985. – P. 111 – 124.
   
5. 
   Серль, Дж.Р. Что такое речевой акт / Дж.Р. Серль // Зарубежная лингвистика. – М.: Прогресс, 2002. – С. 210 – 228.
   
6. 
   Halliday, M.A.K. Spoken and Written Language / M.A.K. Halliday. – Oxford: OUP, 1992. – 109 p.
   
7. 
   Задворная, Е.Г. «Литания» в русском речевом общении / Е.Г. Задворная // Межкультурная коммуни­кация: Теория и практика. – Мн.: МГЛУ, 2007. – С. 10 – 12.
   

Формирование речевого поведения связано с паралингвистическими параметрами и тесно смыка­ется с невербальным сопровождением самой речи, а иногда фрагментарно может организовываться знаками-индексами, знаками-символами, знаками-копиями (по И. Пирсу). Семиотичность элементов невербаль­ной коммуникации в романе «Красота жизни» носит градуальный характер.

С. Жеромский применяет соматизмы рот, глаза, лицо, руки, тело, плечи, голова, волосы, нос, зубы, органы дыхания, брови, ноги. Каждый из них находится в гиперо-гипонимических отношениях к выражению эмоциональных состояний различных континуумов: радости, удивления, страха, гнева и др.

Статистический анализ показывает, что в соответствии с вербальным назначением активный арти­куляционный орган (губы) доминирует в выражении эмоционального состояния в романе «Красота жизни».

Глаза человека принято называть зеркалом души. Взглядом можно выразить разнообразную гамму чувств и передать самые тонкие душевные переживания. В романе С. Жеромского «Красота жизни» это соматическое речение занимает особое место, т. к. конструкции с доминантой глаза превалируют при передаче эмоционального накала. Иногда сочетание двух соматизмов придает повествованию сюжетную перспективу: Zadrzała wszystka jak młoda brzoza u samego odziemka uderzona ostrą siekierą. Zęby jej szczękałe, palce były jak sople lodu. Z oczu spadły strugi obfitych łez i z nagła obeschły. W źrenicach została szklisna suchość tchórzostwa [2, s. 108].

«Лицо человека высказывает больше и более интересные вещи, нежели его уста: уста высказыва­ют только мысль человека, лицо – мысль природы», – очень тонко подмечает великий философ Шопен­гауэр [3]. Действительно, можно улыбаться, щурить глаза, хмурить брови, а в глубине души чувствовать противоположное. Невозможно «сдержать» себя, чтобы не покраснеть или заставить себя побледнеть. Такое эмоциональное проявление не может контролироваться человеком. Порой, даже при большом же­лании скрыть свое душевное состояние ничего не выходит «twarz starego... stała się blada – później purpu­rowa, granatowa, wreszcie neimal czarna» или «rzekł ze skrzywieniem twarzy».

Лексема руки как составляющая часть невербального знака чаще встречается в группе соматичес­кие речения со значением неэмоциональности. Например, «powitał zwyczajnym uciskiem ręki», «podała rękę», «pożegnаł uscisnieniem ręki». В проявлении эмоций встречается соматизм «руки» в значении «паль­цы» в негативном значении: «рalce te drgnęły», «рalce były jak sople lodu», в положительном – лексема «руки»: «ściskając w swych rękach obudwo jego rękę», «оbjeła jego głowe rękami». Однако, в тексте романа встречаются и описательные соматические речения, такие как: «rozkazującym gestem», «każdy jej gest i każdy ruch był ruchem pełnym osobistego rozumu»; «rospoczął dawać ręką jakieś znaki, jakieś znaki niecierpliwe i gwałtowne», «znakami kazała mu iść», «dał znak swej świcie».

Соматические речения с компонентом «голова» также более употребляемы в группе соматические речения со значением эмоциональности. Например, «głowa ukryta w dłoniach», «kiwаjąc ciężką głową», «ciężka głowa upadła na ręce». Обычно эти соматические речение выражают печаль, гнев, горе и не выражают значения неэмоциональности.

«Органы дыхания» – такая группа выделяется впервые. Это связано с тем, что наше исследование предполагает собой более широкое рассмотрение соматического речения, в состав которого входят также супрасегментные явления просодии речи: «w tonie mowy przebijał się żal i … gniew», и, конечно, действия, возникающие в процессе работы органов дыхания: «dech ustał w piersiach».

Соматические речения, содержащие компонент «брови» имеют одну яркую особенность. Сочетания слов «хмурить брови», «насупить брови» претерпевают изменения и превращаются в метафорические глаголы типа «хмуриться», «насупиться». Примеры: «злобно хмурясь», «сердито хмурясь», «строго на­хмурился». В польском языке чаще встречаются полные двухкомпонентные соматические речения «brwi skrzywiły się». Следует заметить, что соматизм «брови» не может выражать значение неэмоциональности.

Человеческое тело является «носителем», «главным проводником» невербального языка. Вот почему, соматические речения, производимые телом имеют разнообразные оттенки значений и встреча­ются в двух группах соматические речения со значением эмоциональности: «skurczyła się», «wzdrygnął», «ciało drgnełо» и соматические речения со значением неэмоциональности: «wyprostowany niby struna», «nachylił się czołobitnie», «wyszedł z nizkim ukłonem», «ukłonił się».

«Ноги кормят человека» – так звучит известная пословица, однако в нашем случае, «ноги» выпол­няют иную функцию. В соматических речениях «powstał z miejsc», «wstał na jego powitanie» – глагол «встать» функционирует в качестве этикетной формулы.

Соматизмы в тексте со значением эмоциональности проявляются лексемой «колени» (рadając przed nią na kolana) и глаголами «остановиться» (stał namiejscu zdumiony), «бежать» (wbegł do sali na palcach).

«Оparła się rameniem o jego ramię», «оbjął ramiona», «ramiona podniesione»; «zimny dreszcz w ramionac» – соматические речения с компонентом «плечи» могут находиться внутри различных конти­нуумов (любовь, радость, мощность, нежность, недоумение, сожаление). Однако не способны образовать соматические речения со значением неэмоциональности.

1. 
   Верещагин, Е.М. Язык и культура: Лингвострановедение в преподавании русского языка как ино­странного / Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров. – М., 1983.
   
2. 
   Żeromski, S. Uroda życia / S. Żeromski. – Kraków, 1956.
   
3. 
   Цитаты, афоризмы, высказывания, фразы – Шопенгауэр Артур [Электронный ресурс]. – Режим дос­тупа: http://home.onego.ru/~sony/b12.html. – Дата доступа: 05.09.2011.
   

Однако с течением времени «языковая неординарность» может стать общеупотребительной. Так, фразеологизмы и «бывшие неологизмы» в современном русском языке воспринимаются уже как готовые формулы. Как следствие – они могут подвергнуться очередному преобразованию в поэтическом тексте, заполняя новый, потенциальный уровень своих возможностей. Более того, на видоизменении фразеоло­гизмов зачастую строится прием языковой игры, призванной привлечь внимание к форме высказывания. Под языковой игрой понимается аномальное употребление единиц языка, подразумевающее осознанное отступление от нормы и порождающее соотношение «норма-другая норма» вместо «норма-ошибка». Нестандартное использование языковых единиц обусловливает яркую стилистическую окрашенность поэтических текстов. Осознанное отступление от норм предполагает наличие у читателя (слушателя) достаточного объема знаний в нужной области, иначе желаемый эффект не будет достигнут. Языковая игра немыслима без манипуляции языковыми знаками, которая вносит в речь элемент неожиданности. При помощи игры раскрывается языковая «нелогичность» некоторых фраз при сопоставлении их со сходными по звучанию, но различными по структуре.

Особенно часто такое явление можно наблюдать в сетевых поэтических текстах, опубликованных на сайтах интернет-поэзии. Употребление фразеологизмов в стихотворениях сетевых авторов чрезвычай­но специфично. Наряду с общепринятыми способами их включения в текст, интернет-поэты значительно трансформируют их, меняют их функции: используют устойчивые выражения в несвойственном кон­тексте, противопоставляют существующим омонимичным свободным словосочетаниям либо приравни­вают их к таковым, искажают компоненты, сопоставляют различные фразеологизмы с общим словом-компонентом – то есть навязывают свои правила прочтения таких единиц, при этом намеренно отступая от общепринятой нормы и вступая в языковую игру. Цель описанных языковых манипуляций – при­влечение внимания, увеличение экспрессии и создание подтекстов.

Можно выделить следующие модели языковой игры на фразеологическом уровне, основанной на несовпадении плана содержания и плана выражения в различных комбинациях:

1) форма устойчивого выражения может быть изменена, значение же оставлено прежним: «Не садись не в свои “Нисаны”» («Из чёрного юмора», Дина Немировская): «Ну и конечно для общенья / Вся­ких тем перетеренья / Споров, банов, развлечений / В общем всё у нас здесь есть / Что курсору негде сесть» (автор неизвестен), «Я часто вижу лес, но я не вижу в нем деревьев» (Евгений Журавли), «Душой своей нараспашку / Народ возмущай, / Последнюю другу рубашку / Отдай невзначай…» («Друг твой – враг твой», Танечка Грин), «Не боюсь отрезать, семь раз не отмерив» («Сейчас заплачу, если не засме­юсь», Танечка Грин);

2) семантика изменена при некотором сохранении формы: «В карман – за словом, а в кармане – дырка» («Почти на пальцах», Ell), «Сиреневые замки в облаках / Растут не по годам, но под звездой полярной» («Глубокосезонье», Сергей Караимов), «И брал всегда взаймы при этом / У Фета, Тютчева, Басё…» («Гаврилиада», Азачем), у Чей Туфля в «Проблема не по зубам»:

1. Контаминирование фразеологизмов: «Кто-то пишет вилами по воде, Кто-то любит в ступке её толочь» («Деньги зарабатывать только в день», Дан Кешон), «Коль выдал бог и съела местная свинья…» («Мы заблудились и в кустах нашли рояль», Дан Кешон), «Тише омута и ниже травы / Вечный вакуум былой головы» («Ампутация всего, раз и ша», Дан Кешон), «Открыть б глаза... Но я на всё закрыла» («мимолётное прощай», Только Твоя Девочка), «и свой лоб расшибать на бис / об одни и те же, родные до боли грабли» («у меня все ОК*ей», Лилу), «зато придал всему движению размах, / и даже не размах, но самый вкус и вес» («У самого себя остался в дураках», Ольга Боченкова), «выйдут из вод и под воды уйдут» («Птица клюёт или рыба клюёт…», Ольга Боченкова), «Шкрёб по сусекам – выбросить на ветер» («Почти на пальцах», Ell), «Язык в премудрости закушен: / Не сею, оттого не жну» («Задушевное», Ell), Дина Немировская в стихотворении «С разных точек зрения»:

3. Расширение контекста при использовании фразеологизма, поговорки или пословицы: «А на утро – бардак, переменная мятая облачность» («paper aeroplane», Шестиструнная Осень), «Я рад бы так же, до последнего упада…» («Сов падения», Дан Кешон), «Сумев не сотворить себе кумира, / Сумей не стать кумиром для другого» («Osколки», Svetlana Os (Phantom Hitchhiker)), «Одновременно – и на плечи – горе, / И с плеч – гора» («С разных точек зрения», Дина Немировская), «Так с размаха бросает в дрожь» («малахит на дне радужек таял», Шестиструнная Осень), «Талант не вырубишь на плахе топором» («Мы заблудились и в кустах нашли рояль», Дан Кешон), «Гаврилу заклеймим позором / Под оба глаза заклеймим» («Гаврилиада», Азачем).

4. Дефразеологизация единицы до омонимичного свободного словосочетания: «Соль Земли (и перец, и горчица, / И фасоль, и, кажется, горох)!» («Скоро заживем, как эпигоны», Сeргей Медвeдeв), «но го­лову терять не стоит / уже нет места в «морозилке» («Внимание! Бахвы! Очень заразно!», Танечка Грин), «И с наслаждением рубить сплеча – / Дык, ближнего... ему и отвечать» («Попутно-встречное», Ell).

5. Изредка встречается сопоставление фразеологизмов с общим словом-компонентом, при этом та­кие устойчивые сочетания – основа структуры поэтического текста. Как следствие – происходит вторичное сопоставление свободного словосочетания, омонимичного фразеологизму, и непосредственно фразеологизма (Ср. у Виктора Полторацкого в отрывке из верлибра «Время»):

Сетевое стихотворение может полностью быть построено на сплетении разных трансформирован­ных фразеологизмов, поговорок, афоризмов. Такой прием часто использует Танечка Грин, для иллюст­рации приведем фрагмент ее стихотворения «Синдром не дауна»:

Виктор Полторацкий смешивает два фразеологизма («быть к лицу» и «воткнуть нож в сердце / спину»), при сопоставлении которых проявляется намеренно сделанная речевая ошибка (у сердца нет лица), рассматриваемая нами как языковая игра именно вследствие осознанности допущенной ошибки. Однако вследствие данной игры возникает и накладывается на исходное значение еще одно: «в делах сердечных нож не нужен», а также «не подобает сердцу видеть нож как орудие убийства».

Таким образом, использование фразеологизмов в сетевых поэтических текстах чрезвычайно спе­цифично, интернет-авторы намеренно искажают форму и/или содержание устойчивых выражений раз­личными способами в качестве эксперимента, с целью игры словами, высвобождения потенциальных возможностей фразеологизмов или для придания эмоциональной окраски поэтическому тексту.
Литература

1. 
   Газета вольных литераторов «Вечерний Гондольер» [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.gondola.zamok.net. – Дата доступа: 01.05.2012.
   
2. 
   Изба-читальня [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http: //www.chitalnya.ru. – Дата доступа: 01.05.2012.
   
3. 
   Стихи.ру [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http: //www.stihi.ru. – Дата доступа: 01.05.2012.