1. Интервью, взятое у себя самого

Писатель обычно скрывается в толпе своих персонажей, никак себя не обнаруживая, и это издавна считается высшим проявлением художественности его произведений. Но иногда ему трудно, а то и невозможно удержать себя в роли тайного наблюдателя и бесстрастного летописца человеческих страстей: душа бурлит, клокочет, требует себе собеседника, и не выдуманного — в лице литературных персонажей, а реального — в лице современников.

Что тому причиной? Почему иногда вдруг тускнеет в воображении и уже не так манит душу правда вымысла и неудержимо влекут к себе правда реальных фактов и мощь сил, скрывающихся за ними?

В молодости, когда я работал в газете, мне часто приходилось брать интервью у самых разных людей: ученых, музыкантов, руководителей промышленных предприятий, писателей. Потом началась своя писательская жизнь, и часто наставали моменты, когда самому приходилось давать интервью. Сейчас же пришла пора, когда я словно беру интервью у самого себя.

Так случилось, что свою «карьеру» литератора я начал с увлечения прозаическим жанром. Около десяти лет писал рассказы, повести. Печатался мало, редко. Это была любовь без ответа. Сколько раз издательства возвращали мне мои рукописи с разносными рецензиями, сколько раз я получал отказы из редакций разных журналов. Все написанные в тот период рассказы и повести, кроме утраченных, были опубликованы в моих книгах значительно позже. Не по этой ли причине душа «переключилась» однажды на работу в жанре драматургии? Во всяком случае, около десяти следующих лет я столь же увлеченно писал пьесы. Здесь меня ждали, оказалось, те же трудности, хотя все написанные пьесы были опубликованы и поставлены в различных театрах страны. Некоторые из них имели даже успех, но судьба почти каждой из них складывалась, как правило, трудно, драматически. Накапливалась усталость, театр постепенно перестал привлекать меня, и я сам не заметил, как неожиданно с головой окунулся в новый для себя жанр — стал эссеистом. Впрочем, философские записки я начал писать давно, еще в молодости. Но вот уже около десяти лет тружусь днями и ночами только в этой области словесного творчества.

Я объясняю переходы из жанра в жанр тем сопротивлением, которое я испытывал, когда жизнь нередко оснащала мой путь всяческими преградами, но, возможно —и вероятней всего — причины другие. Не внешнее влияние, не внешние трудности, в общем-то обычные в профессии художника, а внутренняя биография души,— вот что имеет, пожалуй, все-таки первенствующее значение в судьбе пишущего человека. Жизнь слишком коротка, чтобы посвятить себя всецело чему-то одному и не давать выхода своему «я» к тем сторонам бытия, которые его интересуют и перед которыми оно, это «я», чувствует обязанность, перед которыми оно испытывает неотступное чувство долга. Причина, почему я потянулся к жанру религиозно-философской эссеистики, наверное, все-таки кроется прежде всего здесь. Жизнь поистине грандиозное и великолепное творение, и не обо всем в ней можно сказать в каком-то одном жанре; хочется, пока жив, испробовать разные подходы, разные пути.

Позади длинный свиток веков человеческой истории. Вокруг огромное разнообразное настоящее. Впереди бесконечно долгое будущее, фантастичное в своей непредсказуемости.

Все это — гигантское богатство, и в нем — ты, человек. И наследник былого, и создатель нового. Человек, оставляющий свое завещание другим поколениям. Что ты напишешь в этом завещании? Что скрывается в твоей душе?

Еще я думаю, что все мы, люди, по своей натуре философы. Нам мало «отбыть» свой личный «срок» на Земле, нам надо увязать его с общим смыслом бытия. С жизнью всего человечества. Ум и душа жаждут постичь этот смысл. Так было на протяжении всех минувших тысячелетий. Благодаря этой неутомимой, неиссякаемой жажде человек создавал философские системы, религии, творения зодчества, памятники литературы и искусства, утопические проекты социального переустройства общества. Процесс этот бесконечен.

К.Маркс, как известно, писал: «...сущность человека... в своей действительности... есть совокупность всех общественных отношений»¹.

Каждого человека формирует его непосредственное окружение, тот микросоциум, в котором он живет. Но помимо «гражданства» в микросоциуме каждый человек еще и гражданин какого-то более крупного макросоциума — класса, нации, страны... Интересы макрогруппы также во многом определяют его мышление и практическую деятельность. Но и это не все. Каждый человек является и гражданином мегасоциума, гражданином огромного социально-природного мира.

Три составляющих — микро, макро и мега — борются в нашей душе за первенство. Эта борьба идет и в жизни. В ком-то побеждает третье начало, и мы видим перед собой универсальный, бескорыстный общечеловеческий тип деятельности. В ком-то одерживает верх второе начало, и перед нами классовая, национальная и прочая «макрогрупповая» модель жизни. В ком-то превалирует первое, или микроначало, и перед нами предстает деятельность, движимая только эгоистическими мотивами.

Человек третьего типа, как я понимаю его, живет, видимо, в соответствии с понятием «родовой» — интернациональной, общечеловеческой, общебытийной — сущности. Именно в личности такого типа воплощена «совокупность всех общественных отношений». Человек второго типа определяется скорее «совокупностью общественных отношений» классового, национального и тому подобного порядка. И наконец, человек первого типа обладает только узкоиндивидуальной сущностью. «Совокупность всех общественных отношений» в нем сведена до минимума.

Сейчас, у рубежа XXI в., на пороге нового тысячелетия в человеке постепенно формируется, взращивается, складывается всеобъемлющее универсальное мегасознание.

Я писатель, и, разумеется, на мою идею о трех составляющих человеческой деятельности надо смотреть как на художественную условность. Сама жизнь неизмеримо богаче любой схемы, какой бы она ни была, и никогда не вмещается в нее целиком. Да и меня как художника интересует в первую очередь сама жизнь и конкретный человек в ней, богатство представленных в жизни человеческих типов. Однако применяемый прием дает возможность взглянуть на проблему под определенным углом зрения.

Книга посвящена самой, наверное, важной философской и практической проблеме — что есть человек? Каким он был, каков есть и каким будет? Все сюжеты и образы романа-эссе «работают» на одну цель — показать закономерный выход на сцену жизни людей с универсальным типом мышления и деятельности.

Верю, настанет час, и человек Земли осознает необходимость воспитать, взрастить в себе такое сознание. В конце концов, стоит убрать ряд «табу», возведенные временем и каким-то ограниченным — классовым, национальным — миром, и культура любого народа, любой исторической эпохи — японская, русская, татарская, немецкая, культура Латинской Америки времен инков или Древнего Египта или Шумера — становится твоей собственной культурой, неотъемлемой частью твоего «я». Я, человек, везде и всюду в мире смогу находить отпечатки своего «я»: я был древним шумером, я был ассирийцем и вавилонянином, у меня тысяча обликов, и я говорю на тысяче языков... При таком взгляде бесконечно расширяется наш человеческий мир. Близкой и неотторжимой от собственной души становится вся мировая история, все, что создано на Земле в любые времена даже самым малым народом. Национальные культуры, культуры целых эпох — мощные зеркала, в которые я, современный человек, смотрю и в которых вижу самого себя: бывшего, настоящего, будущего. В них вся история моего — человеческого — пути сквозь века и тысячелетия. И все варианты этого пути.

Ныне эти варианты, столь разнообразные и противоречивые, складываются воедино, сливаются вместе. Впереди выстилается одна дорога и появляется главный путник — человек со всеобъемлющим универсальным сознанием, познающий пути к Богу. Это, собственно, главный сюжет, который меня интересует.

Человеческая жизнь чрезвычайно разнообразна в своих проявлениях. По существу она — бесконечный «роман с продолжением». И таким же бесконечно многогранным должно быть, наверное, и слово, повествующее о ней.

О чем еще эта книга?

Все мы великие читатели, а некоторые из нас — к таким принадлежу и я — просто «пожиратели книг», и я думаю, что замысел романа-эссе продиктован как моим писательским опытом, так и опытом читательским. За многие годы жизни в обнимку с книгой, с великими произведениями, накопились какие-то выстраданные в душе мысли, возможно, даже еще не бывшие в мировом обороте, и ими хочется поделиться.

Границы жанров с одной стороны неподвижны, с другой — проницаемы. Какой угодно поиск может идти внутри самих жанров, и он бесконечен. Но ход развития искусства рождает и новые жанры и новую по форме литературу. Приверженность традиционным формам видения действительности не должна ставить под сомнение правомерность поиска новых форм ее выявления. Развитие образа может опираться как на последовательные сюжетные ходы, тонко и подробно прописанную реалистическую интригу, так и на ассоциативность мышления, метафоризм и символизм языка. Сейчас происходит, мне кажется, эволюция языка всего мирового искусства вообще, возьмем ли мы литературу, живопись, музыку или театр, кино. Современному человеку мало уже видеть внешнее жизнеподобие каких-то явлений, его все больше тянет внутрь — в суть, в тайну. И язык искусства — а ход его развития в истории подчинен столь же строгим математическим законам пропорций, как и законы, формирующие структуру какого-нибудь кристалла,— естественно, эволюционирует в сторону того, что художник пишет действительность уже не только такой, какой она открывается его взгляду, а и такой, какой он ее мыслит, чувствует. В старые мехи жанров вливается новое вино небывалой еще реальности.

Иногда в связи с этим я думаю, что есть на самом деле история искусства? Часто в наших исследованиях она предстает перед нами как творчество отдельных художников или искусство отдельных народов, выражающих, по всей видимости, человеческий дух на разных стадиях его развития. Наверное, такой взгляд правомерен. Но хочется и какого-то общего взгляда на историю культуры как на историю человеческого духа, единого, великого, бесконечного в своих проявлениях, вечно обновляющегося, выражающего преходящие формы своего бытия в творчестве художников разных национальных миров и разных поколений.

Мне кажется, тенденции развития мировой действительности, действуя не столько извне, сколько изнутри, как внутреннее сердцебиение развивающейся жизни, рано или поздно берут свое, даже если художник находится в плену устоявшихся старых форм, и постепенно заставляют, принуждают его прислушиваться к велениям времени и в области формы. Со временем художник-творец говорит на языке времени, и этот язык надо знать, чувствовать. Надо хранить в своей памяти язык, на котором говорило человечество в прошлом, вчера, и угадывать тот язык, на котором оно будет говорить, возможно, завтра.

Я думаю, психологию человека, стоящего у прилавка перед книжным развалом и берущего в руки только что выпущенную новую книгу, можно определить словами — «все или ничего». Ему нужны или действительно настоящая литература, пронизанная сложнейшими нравственными коллизиями, страстями и мыслями, полное доверие к нему, читателю, откровенный разговор с ним об острейших проблемах жизни, утоление его духовной потребности в истине и красоте или — парадокс! — откровенно развлекательное чтиво для глаз, но не для души, не для ума, развлечение ради развлечения, когда все подчинено одному принципу: чем низменнее, тем действеннее. Читателю, как ни странно,— я это знаю по себе — здесь нужна чистота «жанра»: или-или. Обманываться, видимо, мы не хотим.

Естественно, что, согласно физическим законам, подниматься на гору, тем более взбираться подобно альпинисту на неприступный пик идеала намного труднее, чем спускаться вниз, и многие художники вместе со своими читателями идут по второму пути, скатываясь иногда вниз чуть ли не до последней антиидеальной черты. Современная массовая культура — тому очевиднейший пример. А дабы оправдать себя, свою художническую и личностную несостоятельность художник-антиклассик или а-классик пускает в ход ссылки на читателя-потребителя, на читателя-мещанина, обывателя, на то, что этому обывателю «дешевка» нужна согласно потребностям его внутренней природы. Человеческий ум изворотлив, и какие только тонкие аргументы не найдет при желании. Но даже если это и так, даже если в коллективном портрете читателя действительно всегда, во все времена, обнаруживается определенная и немалая по числу группа обывателей, убежден, что и в самом последнем обывателе живет человек, скучающий по самому себе, идеальному. И высшая цель искусства, наверное, не потрафлять вкусам обывателя, живущего в человеке, а пойти навстречу человеку, живущему в обывателе, помочь ему познакомиться с самим собой.

Видимо, этот процесс дробления художников и читателей — на тех, кто стремится идти вверх, к чистым сверкающим граням идеала, и на тех, кто идет вниз — естествен. А отсюда может возникнуть интересный разговор об уровнях творчества, об уровнях человеческой деятельности вообще. Пожалуй, только с героем, обладающим способностью на проявления своего «я», одержимым внутренней тоской по красоте и поиску смысла, не рабом обстоятельств, а человеком, преобразовывающим жизнь, может быть связано идеальное, духовное начало искусства. Естественно, художник сам должен быть при этом героем, личностью. Не резонирующим ухом, откликающимся на мельчайший извив внешней конъюнктуры, но огромной резонирующей душой, способной услышать боль своего времени и боль всех времен. Он должен нести в самом себе духовное, творящее начало. Личность художника смыкается с личностью его героев. Они неотторжимы друг от друга. Мышь не может родить гору.

Я думаю, что талант, проявляющийся в художественном творчестве, бывает трех родов.

Талант первого рода — это талант художественности, чистой изобразительности. Если мы встречаемся, скажем, с примерами абсолютной художественности, то говорим о художнике как о мастере. Я бы назвал эту способность дарованием чисто «техническим», без него невозможно художественное творчество. Но не оно одно все определяет. Степень «отделанности», «мастеровитости» произведения — конечно, вещь важная, но не более... Второй важнейший талант — это талант большей или меньшей жизненной силы, дар, можно сказать, «энергетический». Одни из художников творчески растут всю жизнь, вплоть до самого последнего дня, может быть, даже последней минуты, когда из их рук вдруг выпадают перо или кисть. Их развитие словно бы не имеет предела — в этом случае перед нами творчество, развивающееся «по вертикали», другие показывают определенные художественные результаты в молодости или до середины жизненного пути, а затем останавливаются в своем движении, бесконечно повторяются, варьируя ранее созданное, в них словно ­исчерпывается жизненная сила, засыхают родники ­творчества,— пример художественной деятельности, ­движущейся «по горизонтали»... Наконец, есть еще крайне важный талант третьего рода. Это уже талант большей или меньшей духовности. Талант, определяемый, на мой взгляд, различной величиной личностного «я» творца.

Одни художники живут в микромире проблем, ситуаций, целей. И полностью отождествляют себя с данным микромиром. В силу этого они делают в искусстве необходимое, но в целом мелкое по своему существу дело. Поле деятельности других художников осуществляется в макромире; здесь значительно больше воздуха, здесь все крупнее, масштабнее. Наконец, родиной духа, полигоном творчества третьих — это сравнительно еще более редкие случаи в мировом искусстве — являются уже бесконечности мегамира.

Три типа личности — три типа сознания. А отсюда и три совершенно отличающихся друг от друга уровня жизнетворчества...

Психология творческого акта — не только в искусстве, но и в сферах науки, промышленной деятельности, политики — я думаю, еще не исследованный до конца континент.

Я ничего не говорю в книге о таланте первого и о таланте второго рода. Предметом моих размышлений является личностный «я-потенциал» художника-творца, то есть его духовные возможности.

Эта тема сама по себе бесконечна и неисчерпаема.

Когда идеи, в общем-то чрезвычайно простые, о «троякости» таланта третьего рода или о пульсациях, ритмах в истории пришли мне как озарение в голову, сколько прекрасных дней и ночей я провел в созерцании исторических панорам, в путешествиях по страницам мирового искусства! В десятках романов и повестей, трактатах, исследованиях всех времен, в подневной хронике современной литературно-художественной, идеологической и политической жизни — да всюду — я, напрягая духовное зрение, слух и глубинную память, нетерпеливо и лихорадочно искал подтверждения либо опровержения своих мыслей.

Скажу прямо и открыто: в этой книге есть абсолютно новые идеи. Автор послесловия к одной из моих книг, профессор Г.Куницын, раздражаясь, видимо, этим обстоятельством, упрекал меня в том, что я грешу своеволием, что для меня истина не самоцель. Полагаю, Г.Куницын ошибался: все мои концепции опираются на громадный фактический материал.

Итак, в тезисном, назывном плане обозначу всю проблематику, с которой читатель столкнется на страницах книги.

Как фундамент всему — учение о трехипостасном человеке. Микрочеловек, макрочеловек, мега— или богочеловек как лжеявление и мега— или богочеловек как действительность. Конкретные сюжеты и общие размышления: троичность как система стабильности и устойчивости явлений; народы как троичная система; цивилизации во Вселенной и параллельных мирах как троичная система; стрела движения мирового человека сквозь пространство и время истории.

Голоса веков. Учение о трех цивилизационных уровнях, о трех уровнях культуры: а-классическом, классическом и супер-классическом. Общие размышления: триадность или трехликий характер деятельности мирового человека во всех сферах труда и творчества как генеральный принцип бытия. Троичный характер всей мировой культуры.

Как частный пример — о проявлениях меганачала в современной культуре: связка поэтических имен — Нира­ла, Заболоцкий, Джалиль. Общие размышления: на­роды как движители и строители культуры, их функ­ция, характер, назначение. К понятию гения — лжегений как самозванец и гений как необходимая действительность.

Вторая фундаментальная разработка — человек как обозрение Целого, или учение о Великих стилях. Эпоха первого великого символического стиля и эпоха первого великого реалистического стиля. Эпоха второго великого символического стиля или вторая волна символизма и эпоха второго великого реалистического стиля или вторая волна реализма. Третья великая волна символизма и третья великая волна реализма. Наконец, эпоха четвертого великого символического стиля или четвертая волна символизма. ХХ век и последующие столетия. Как завершение темы — контуры общей теории развития человеческой цивилизации, учение о человеке как стреле, скользящей по волнам. Прогресс как реальность. Ретроспективный взгляд в прошлое, прогнозы и реальные пророчества будущего. Запредельные и параллельные миры. Учение о человеке как точке пересечения миров разных измерений — качественной бесконечности человеческого «я».

Как общефилософский и религиозный итог, универсалистская философия как философия будущего. Тенденция к объединению, к универсализации многочисленных, кричаще противоречащих друг другу течений и школ. Размышления о мнимости так называемого «основного вопроса философии». Учение о мироздании как живом организме.

Взгляд в религиозную историю человеческой расы. Язычество, ведовство, шаманство как определенный начальный этап в развитии человеческой духовности и связи человека с Высшим началом. Индуизм, зороастризм, иудаизм, буддизм, христианство, ислам как второй, срединный этап в духовном самоопределении человечества в мироздании и в отношениях с Высшим разумом, именуемым Богом. Атеизм как необходимая очисти­тельная пауза перед принятием человечеством нового Бога.

Венец всему — учение о Супер— или Мега-Боге, или Божественном Абсолюте, новой величайшей, седьмой по счету и последней в земной истории религии человеческой расы.

В отличие от учения Порфирия Иванова, панрелигии «Роза мира» Даниила Андреева, всехристианской церкви Сан Мюн Муна, взглядов Виссариона, Евгения Березикова, строителя Вселенского храма под Казанью Ильдара Ханова, попыток других проповедников я строю свое учение о трехипостасном человеке, мироздании, Супер-боге, или Боге для всех уже за пределами всех предшествующих мировых религий.

Книга-собор — своего рода первый храм будущего Сверхбога, которому будет поклоняться человеческая раса.

Конечно, еще несколько лет назад эта книга скорее всего просто не появилась бы на свет Божий. Ничего «крамольного» я в ней не высказываю, «устоев» не разрушаю, но крамольным был бы уже сам факт того, что человек осмелился обнародовать свои собственные идеи. В праве на самостоятельную мысль общество любит отказывать человеку. «Нужно сто лет, чтобы прийти к какой-то истине, и еще сто лет для того, чтобы начать следовать ей», отмечал Н.Чернышевский. Такое вообще в привычках людей. Консерватизм мышления — наша вторая натура. Но в «старое доброе» время существовал и всеобщий неписаный издательский закон — воздерживаться от публикации всего, что кажется сомнительным. Под сомнение же ставилось буквально все, что до сего времени не было нигде опубликовано, кем-либо разработано и чего не одобрили давно умершие классики.­

Но это особая тема. Да и не стоит предварять всего того, что читатель найдет, возможно, в дальнейшем на страницах книги.

Всякое предисловие это, наверное, нечто вроде легкой разминки перед дорогой. Сказаны какие-то предварительные­ слова гидом-автором, прочерчен путь, читатель может определиться, в ту ли «компанию» он попал, какая потреб­на его душе, и здесь пора уже открывать страницы книги.­

Сентябрь 1989 года,

Казань.
2. Второе предисловие, или Строки из

послания к человеку реальной власти

Позвольте говорить предельно откровенно.

Вы — политик, знающий, что такое хула и хвала. Я — литератор, также хорошо знакомый с этими «материями». Мы оба уже не молоды, вышли на финишную прямую, на которой хотим что-то сделать — быть может, самое главное дело своей жизни. Вы — в области политики и экономики, я — в сфере культуры и религии. Полагаю, что ординарные пути не устраивают ни Вас, ни меня.

Непосредственно о цели моего обращения.

После многих лет работы я завершил, наконец, свой большой главный труд — «Третий человек, или Небожитель». Это роман-эссе, несколько необычный по жанру и форме, по материалу, охватывающему все пространство жизни мирового человека — работа на стыке истории, философии, искусствознания, беллетристики, литературоведения, религиоведения, социальной психологии, политологии. Новые идеи, которые я там высказываю, потребовали и создания нового жанра. Теперь на мне лежит неотступный долг — издать своего «Третьего человека». Его фрагменты публиковались в моих прежних книгах, но необходимо издать текст полностью и в авторской редакции. В минувшие годы я неоднократно предпринимал попытки, но они не привели меня к успеху. Ныне издателям гораздо выгоднее пропускать через типографские станки что-нибудь из области секса, нежели сложные литературно-философские тексты.

Прошу понять меня. Речь идет не о выпуске очередной книги писателя, а об издании книги, смею утверждать, уникальной. Германия не была бы современной Германией, если бы в свое время не издала текстов Канта, Гегеля, Шопенгауэра. Франция также никогда не стала бы современной Францией, если бы своевременно не вложила бы какие-то средства в издание работ Руссо, Гельвеция, Кондильяка. И земля нашего пребывания никогда не станет той землей обетованной, которая возникает в нашем воображении, если останется скупой на «чувства» к художнику. Я считаю, надо делать крупные ставки в игре. Нужно играть с миром на равных. Мир признает нас только тогда, когда мы сможем что-то дать ему. Дать то, чего у него нет.

«Третий человек, или Небожитель» — главная основная книга моей жизни. Уверен, она нужна сейчас людям, разоренным, обнищавшим, сведенным с ума, брошенным в ад. Нужна и человечеству, полностью зашедшему в тупик. Традиционные религии бессильны. Новейшие доктрины полны разъедающего душу скепсиса и иронии. Мой мегачеловек — посол людей, посредник между ними и одухотворенным космосом или Богом — знает выход из ада.

Я не могу ждать. Возьмите мою жизнь. С 18 до 33 лет меня не печатали, отовсюду вышвыривали мои рукописи, били, допрашивали. С 33 до 54 я издал четырнадцать книг, театры страны поставили по моим пьесам десятки спектаклей. Но это была парадная сторона. А чего мне это стоило? Только в моем родном городе за это время были физически истреблены шесть спектаклей по моим пьесам. Трудно забыть — и этот факт, очевидно, войдет в историю культуры,— как в 1986 году клан мародеров, действовавший на ниве культуры, уничтожил, сжег декорации моего спектакля о Джалиле «День Икс» в Казанском театре им.Качалова, приурочив эту акцию к 80-летию обезглавленного нацистами поэта. Рукописи, к сожалению, горят. Мои рукописи сжигались людьми дважды. В 1969 году был сожжен сарай матери, где я, опасаясь обыска, спрятал два мешка с рукописями, почти всем, что было написано мной за предшествующие тринадцать лет. Тогда же погиб первый вариант «Небожителя». Это случилось вскоре после допросов в КГБ республики, где я, молодой писатель, еще нигде тогда не печатавшийся, обвинялся, что «очерняю действительность». На «второй заход» к «Небожителю» у меня ушло почти полтора десят­ка лет. У меня нет больше ни сил, ни времени, ни желания­ ждать, бороться за судьбу книги с ратью чиновников, с эпохой, кому-то что-то без конца доказывать. Я тридцать с лишним лет шел по лезвию бритвы и, когда надвигалась­ опасность, никогда не бежал от нее, а бросался на таран. Играя ва-банк, я бросаю сегодня на кон и собственную жизнь. Ничто мной не движет, кроме исполнения долга.

Моя рукопись о мегачеловеке, Мессии, Спасителе земли, мира, духа готова к печати. Значительная часть жизни отдана мной размышлениям о нем. Для выхода рукописи к людям в нынешних трудных условиях нужен некий иррациональный (а может быть, напротив, не иррациональный, а чисто прагматический) шаг со стороны тех, в чьих руках сегодня находятся бумага, деньги, технические возможности...

Май 1993 года.

Казань.