Из книги Сквозняк из прошлого Москва 2009 Содержание IV. Жития вождей

Глава из книги

Москва 2009

«Величие Смердяковых»: партийный отчет об убийстве

О роли градусника в истории

Казенное имущество

Дыба для вдовы

Этапы большого пути

Путевка в жизнь

Потомок Чингисхана

Человек с ружьем

Член правительства

Депутат Балтики

Великий гражданин

Цирк

Веселые ребята

Девушка с характером

Светлый путь

Примечания

Указатель имен
IV

Жития вождей

В нормальном государстве вне закона

Находятся два класса:

Уголовный

И правящий.

Во время революций

Они меняются местами, –

В чем

Но каждый,

Дорвавшийся до власти, сознает

Себя державной осью государства

И злоупотребляет правом грабежа,

Насилий, пропаганды и расстрела.

Мы на горе всем буржуям

Мировой пожар раздуем,

Мировой пожар в крови –

Господи, благослови!

Александр Блок

Палачи, самозванцы, предтечи

И, увы, прокурорские речи,

Все уходит...

Сокровенную традицию пренебрежения индивидуальным ради общественного или, точнее, кланового большевики довели до логического завершения и обратили в один из основных догматов своего вероучения. Извратив само понятие права, они наполнили его политическим содержанием и подменили пролетарской интуицией и практической целесообразностью. Окрестив свои рефлексы «принципами», а ксенофобию и обусловленную ею злобу – «революционным правосознанием», они приступили к беспощадной борьбе за собственные представления о прогрессе и социальной справедливости.

Если декабристы разбудили одного лишь интеллектуала Герцена, то большевики распалили пугачевское окаянство у тех, кого психиатры в XIX столетии называли нравственно помешанными, а в первой половине ХХ – антисоциальными или бесчувственными психопатами. «Эмигранты, дезертиры и уголовные – вот три социальные элемента революции», – записывал в своем дневнике М.М. Пришвин в январе 1920 года.¹

Привлеченные необъятной перспективой беспрепятственного и безнаказанного мщения не только своим личным обидчикам, но и всему обществу в целом, «прирожденные преступники», по терминологии Ч. Ломброзо, влились в ряды большевиков и отменно отличились в покарании сограждан. В начале лета 1918 года провинциальному вождю Гавриилу Мясникову и подчиненным ему пермским ратоборцам с «отжившей буржуазной культурой» подвернулся под руку великий князь Михаил Александрович. Сообщение о его убийстве впервые попало в печать лишь в 1923 году.

Великий князь

Природа, как известно, скачков не совершает, но иногда проказничает. С любимым сыном императора Александра III, великим князем Михаилом Александровичем (1878-1918) она слегка пошалила, наделив его честью и достоинством, но забыв присовокупить к ним государственный ум и твердую волю. Из-за прискорбного несоответствия между высоким происхождением и слабостью характера великий князь совершенно не оправдывал возникавшие у придворных и общественных деятелей иллюзии, именуемые по обыкновению надеждами.

Граф С.Ю. Витте, обучавший Михаила Александровича народному и государственному хозяйству (политической экономии и финансам), видел в нем личность «благородную в высшем смысле этого слова», но не достигающую по уму и образованию уровня его старшего брата, императора Николая II, а к управлению и вовсе не подготовленную и не пригодную. Сдержанно, как и положено искушенному царедворцу, граф сокрушался по поводу неадекватного воспитания великого князя, которого продолжали пестовать, словно молодую девицу, и по достижении совершеннолетия.²

Тем не менее Михаил Александрович оставался официально объявленным наследником престола с 1899 (после смерти цесаревича Георгия Александровича) по 1904 год (до рождения Алексея, сына Николая II). На случай своей внезапной кончины манифестом от 1 августа 1904 года Николай II назначил младшего брата правителем государства до совершеннолетия цесаревича Алексея, а 30 декабря 1912 года специальным указом Правительствующему Сенату снял эти обязанности с Михаила Александровича.³

Сам великий князь никаких властных устремлений не выказывал и в государственных делах принимал участие скорее поневоле, нежели по призванию. Человек искренний и деликатный, лишенный политического честолюбия и амбиций, он даже в беспокойные 1905-1907 годы не возбуждал ни малейшего интереса у террористов и запросто встречался с революционно настроенными студентами.⁴

Частная жизнь прельщала его, похоже, куда сильнее придворной. Ему нравилось музицировать и восседать за рулем своего тихоходного автомобиля, похожего на экипаж XIX века, хотя поездки в неповоротливой машине вызывали у него почему-то непреодолимую сонливость. Он увлекался фотографией, верховой ездой и своей двоюродной сестрой, принцессой Кобургской. Не получив согласия на бракосочетание с принцессой, он сошелся с дважды разведенной особой – дочерью московского адвоката Н.С. Шереметевской, в первом браке Мамонтовой, во втором – Вульферт.

Крайне неудачный, по мнению света, роман завершился мезальянсом. В 1912 году великий князь и бывшая супруга кирасирского ротмистра Вульферта тайно обвенчались в Вене у сербского православного священника (расторгнуть этот брак Священный Синод не мог). Морганатическая супруга Михаила Александровича получила титул графини Брасовой (великому князю принадлежало имение Брасово). Родившийся у нее 24 июля (6 августа) 1910 года сын Георгий был возведен, согласно указу Николая II, в потомственное дворянское Российской империи достоинство с предоставлением ему фамилии Брасов и отчества Михайлович.⁵

Дама волевая, решительная и, очевидно, склонная тем или иным образом влиять на политическую ситуацию в стране, графиня Брасова стала причиной резкого расхождения Михаила Александровича с Государем, царской семьей и двором, считавшими его теперь персоной не только слабохарактерной, но чуть ли не слабоумной.⁶ Последнюю черту под высочайшим недовольством и придворными пересудами подвел императорский указ Правительствующему Сенату от 15 декабря 1912 года:

Великий князь с женой и сыном покинул континентальную Европу и поселился неподалеку от Лондона. На юбилейных торжествах по случаю 300-летия дома Романовых, проходивших в Петербурге 21–24 февраля и в Москве 24–25 мая 1913 года, он не присутствовал. В начале Первой мировой войны ему даровали высочайшее прощение, а с его имущества сняли опеку, после чего он вернулся в Россию и отправился на фронт.⁸

В армии, где Михаила Александровича знали как офицера скромного, но далеко не робкого и способного хладнокровно находиться на передовых позициях вопреки попечению охраны, к нему относились вполне уважительно.⁹ На германской войне он командовал сначала Кавказской туземной конной дивизией, сформированной из горских добровольцев и более известной как «Дикая дивизия». Фанатично преданные великому князю абреки видели в своем военачальнике настоящего джигита и, чтобы заслужить его поощрение, были готовы на совершенно невообразимые подвиги; так, однажды они в пешем строю вырезали кинжалами пулеметную роту неприятеля.¹⁰ В феврале 1916 года Михаила Александровича назначили командующим кавалерийским корпусом, а в январе 1917 года – генералом-инспектором кавалерии.

Тем временем в Государственной думе нашла пристанище идея государственного переворота с отстранением от престола Николая II и передачей монархической власти законному правопреемнику Алексею при регентстве Михаила Александровича до совершеннолетия цесаревича; «мягкий характер великого князя и малолетство наследника казались лучшей гарантией перехода к конституционному строю».¹¹ Недозревший заговор не успел воплотиться в путч – его опередили волнения в столице и бунт Петроградского гарнизона. Стихийные беспорядки превратились в Февральскую революцию после отречения Николая II от верховной власти в пользу младшего брата, подписанного 2 марта 1917 года в 15 часов.

Меньше суток Михаил Александрович числился номинальным царем из династии Романовых. На следующий день, 3 марта 1917 года, около полудня высокий, тонкий, хрупкий офицер с длинным, худым, почти юношеским лицом – таким великого князя запомнили в тот день собравшиеся у него члены правительства и Временного комитета Государственной думы – объявил о невозможности для себя принять престол… и заплакал.¹²

Ошеломленные сановники долго молчали. Общее безмолвие первым прервал А.Ф. Керенский. «Ваше Высочество, – воскликнул он в умилении, – Ваш поступок оценит история… ибо он дышит благородством. Он высоко патриотичен и обнаруживает великую любовь к Родине».¹³

Еще совсем недавно великий князь допытывался у главы Временного комитета Государственной думы М.В. Родзянко, сумеет ли тот гарантировать ему жизнь, если он согласится вступить на престол, и услышал в ответ: «Единственно, что я Вам могу гарантировать – это умереть вместе с Вами». Тем не менее лидер кадетской партии П.Н. Милюков и лидер октябристов А.И Гучков попытались уговорить Михаила Александровича принять корону. Профессиональный историк Милюков отчетливо понимал, что монархический принцип оставался «единственный осью» воюющей державы и отказ великого князя от престола означал не только крах многовековой идеологии, но также освобождение от присяги многомиллионной армии. Авторитарный председатель Центрального военно-промышленного комитета Гучков, почти сутки назад вместе с В.В. Шульгиным принявший отречение императора Николая II, не допускал и мысли о том, чтобы великий князь сумел так просто разрушить воздвигнутые им планы. Как вспоминал Гучков в эмиграции, «я не учел, я не мог себе представить, чтобы Михаил мог отречься – это не входило во все комбинации, какие у меня проносились через голову».¹⁴

Между тем великий князь ясно видел все последствия своего неожиданного для окружающих поступка. Обращаясь в Шульгину, он проронил: «Брат отрекался только за себя; я ставлю крест над династией». Родзянко же он сказал: «Лично я думаю, что мы с вами не доживем до мирных дней; много горя выпадет на долю всех нас здесь присутствующих, пожар еще не начался».¹⁵ Затем собравшиеся принялись составлять текст обращения Михаила Александровича к народу; утром 4 марта его воззвание напечатали все газеты:

Великий князь же поступил сообразно своему характеру и воспитанию. Он не принял незаконно уступленный ему трон, не рискнул взвалить на себя тяжкий крест государственных забот, но и не отрекся окончательно от верховной власти, подобно старшему брату. Он всего лишь отложил самое важное в его жизни решение на неопределенный срок или, вернее, переложил непосильную для него ответственность на волю народа и Учредительного собрания, а пока суть да дело санкционировал, не отдавая себе в том отчета, узурпацию власти Временным правительством и наравне с братом оказался, таким образом, в ответе за беззакония последующих десятилетий.

Для российской армии Февральская революция стала событием экстремальным. Из традиционной присяги «За Веру, Царя и Отечество» внезапно выпала ее центральная составляющая; вслед за ней обрушились и две остальные. Спустя триста лет и четыре года после избрания на царство Михаила Федоровича в стране вновь наступило смутное время. Негативный опыт мировой войны и окопной грязи расплескался во все пределы державы, способствуя перманентному погрому и веры, и отечества. Большевикам оставалось лишь воспользоваться беснованием солдатских толп и приступить к замене религии коммунистическим вероучением, монарха – вождем, а древней отчизны – социалистическим отечеством.

Не испытывая излишних сожалений по поводу отказа от короны, великий князь поселился, как заурядный обыватель, в Гатчине, где приобрел ранее небольшой дом, и на политическом горизонте больше не фигурировал. Временное правительство не забыло, однако, о его существовании, и 21 августа 1917 года, в тот самый день, когда германская армия овладела Ригой, кипучий экстремист Б.В. Савинков, назначенный в июле управляющим Военным министерством, направил Главнокомандующему войсками Петроградского военного округа приказ: «Задержать быв[шего] вел[икого] кн[язя] Михаила Александровича как лицо, деятельность которого представляется особо угрожающей обороне Государства, внутренней безопасности и завоеванной Революцией Свободе, причем такового надлежит содержать под строжайшим домашним арестом с приставлением караула, коему будет объявлена особая инструкция». Графиню Брасову взяли под стражу одновременно с мужем.¹⁷

Через три недели Временное правительство сменило безосновательный гнев на запоздалую милость и 13 сентября Михаила Александровича и его супругу из-под ареста освободили. Ободренный мягкосердечием верховной власти, великий князь тотчас же попросил об охране своего имения «Брасово» надежной воинской частью, дабы предотвратить расхищение винокуренных заводов и складов на территории поместья.¹⁸

После октябрьского переворота великий князь удостоился пристального внимания новой власти. Как только бесславный поход на Петроград конного корпуса генерала П.Н. Краснова 31 октября 1917 года завершился перемирием с советскими войсками, Троцкий распорядился об аресте Михаила Александровича. Великого князя, подозреваемого в «контрреволюционных намерениях» сначала заперли в одной из комнат Смольного, а 13 ноября перевели в Гатчину под домашний арест. Его браунинг присвоил себе Троцкий.¹⁹ Такие трофеи вожди демонстрировали иногда своим посетителям с чувством нескрываемой пролетарской гордости.

Тайные офицерские организации трижды предлагали великому князю скрыться из Гатчины, однако он не допускал и мысли о побеге. В первых числах марта 1918 года Михаила Александровича вновь заточили в Смольном якобы для того, чтобы помешать неким рабочим «разделаться» с несостоявшимся императором. Как уверял через сорок лет бывший комендант Смольного (затем комендант Кремля) П.Д. Мальков, «сколь ни справедлив был гнев рабочих против великого князя, беспрестанно интриговавшего и строившего различные козни советской власти, допускать самосуд было нельзя».²⁰

О дальнейшей судьбе арестованного князя позаботилось советское правительство накануне своего переезда в Москву. Согласно постановлению Совнаркома от 9 марта, Михаила Александровича выслали «впредь до особого распоряжения» в Пермскую губернию вкупе с его личным секретарем, подданным Великобритании Брайаном Джонсоном, бывшим начальником Гатчинского железнодорожного управления полковником П.Л. Знамеровским и делопроизводителем Гатчинского дворца А.М. Власовым.²¹ Вместе с Михаилом Александровичем добровольно отправились в ссылку его камердинер В.Ф. Челышев и шофер П.Я. Борунов. Морганатическая супруга великого князя сопровождать мужа не отважилась, но через два месяца навестила его в Перми.

Вслед за великим князем классовой чистке подверглись его родственники, в том числе самые отдаленные. Этому акту пролетарской справедливости предшествовало предписание председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого: «Все члены бывшей династии Романовых, независимо от степени родства их с Николаем Романовым, имеющие от роду не менее 16 лет, проживающие в Петрограде и в ближайших к нему окрестностях, обязаны явиться в течение 16, 17 и 18 марта между 11 и 5 часами дня в Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, Гороховая 2, по возможности с удостоверениями о личности и 2 фотографическими карточками. Уклонившиеся от исполнения настоящего распоряжения будут арестованы и преданы суду за неисполнение распоряжений Советской власти».²²

Между тем Пермский Совет признал полезным выделить Михаилу Александровичу казенную койку с тюремным пайком в губернском застенке. Тот воспротивился. Тогда Пермский Совет вознамерился предоставить ему приличную жилплощадь (и одновременно укрытие от возможных посягательств на его жизнь) в недавно отремонтированном помещении тюремной больницы, но великий князь безопасной обителью пренебрег и даже сумел отбить телеграммы наркому просвещения Луначарскому и управляющему делами Совнаркома Бонч-Бруевичу: «Сегодня двадцатого [марта] объявлено распоряжение местной власти немедленно водворить нас всех [в] одиночное заключение [в] Пермскую тюремную больницу вопреки заявлению Урицкого о жительстве [в] Перми [на] свободе, но раздельно с Джонсоном, который телеграфировал Ленину, прося Совет не разлучать [нас] ввиду моей болезни и одиночества. Ответа нет. Местная власть, не имея никаких директив центральной, [не знает] как иначе поступить. Настоятельно прошу незамедлительно дать таковые. Михаил Романов».²³

К безмерному удивлению губернских большевиков, жалоба младшего брата последнего царя без удовлетворения не осталась: в телеграмме от 25 марта Бонч-Бруевич предложил выпустить его под присмотр Пермского Совета, а Урицкий разрешил ссыльнопоселенцу свободное проживание в городе. Изрядно огорченный легкомыслием центральной власти и своеволием великого князя, Пермский Совет отступился, поручив милиции и губернской ЧК осуществление гласного надзора за сосланным «кандидатом на престол».²⁴

Михаил Александрович въехал в скверную провинциальную гостиницу «Королевские номера», возведенную в 1907 году на средства лесопромышленника В.Н. Королева и сразу поразившую местных жителей необычной постройкой и шикарным, по мнению обывателей, интерьером. Поднадзорный князь снял на третьем этаже две небольшие комнаты с убогой старой мебелью и стал усердно заполнять вынужденный досуг. Он принимал у себя знакомых и сам наведывался к ним, гулял по городу и его окрестностям и катался на лодке, иногда даже сам греб, ходил в театр и щедро оплачивал билеты на благотворительные концерты, играл на гитаре и много читал, несколько дней промаялся от боли в животе, напоминавшей по описанию язвенную и, видимо, не раз посещавшей его раньше, и аккуратно заносил в свой дневник скудные впечатления праздного человека.²⁵

Местные власти, хоть и пытались непроизвольно копировать деятельность ненавистного жандармского управления, визиты и переписку репрессированного князя практически не контролировали и только потребовали, чтобы с 21 мая он каждое утро отмечался в окружной ЧК. Обыватели же относились к нему равнодушно или благожелательно. В страстную субботу, по возвращении в гостиницу после заутрени, он нашел у себя в номере много цветов, куличей и пасхи от лиц, не дерзнувших раскрыть свои имена.²⁶

Велико же было потрясение местных жителей, когда в середине июня Михаил Александрович и его секретарь вдруг скрылись из города. Слухи не то о похищении, не то о бегстве ссыльного покатились по стране со скоростью курьерских поездов, обрастая по пути фантастическими подробностями и вызывая легкое замешательство в советских кругах, ошарашенных к тому же телеграммой из Перми от 13 июня:

Центральная власть притихла в недоумении. Репортеры силились отловить неясные толки. Первое официальное сообщение о случившемся пермская пресса опубликовала 15 июня 1918 года:

Ответные действия властей последовали незамедлительно. Петроградские чекисты отправили в тюрьму жену беглого князя. В Перми приступили к массовым арестам и обыскам всех подозреваемых в тайных сношениях с монархистами вообще и Михаилом Романовым в частности, а для почина заключили под стражу камердинера великого князя Челышева, шофера Борунова, полковника Знамеровского с женой, управляющего гостиницей «Королевские номера», архиепископа Андроника, четырех священников и одного протоиерея.³⁰ Допросы арестованных ничего существенного к сообщениям прессы не добавили.³¹

Тем временем из Екатеринбурга на имя Дзержинского, Бонч-Бруевича и Свердлова поступило телеграфное уведомление: «После побега Михаила Романова [в] Алапаевске нашим распоряжением [в] отношении всех содержащихся лиц романовского дома введен тюремный режим. Председатель областного Совета Белобородов».³² Возмущенные пролетарии города Севска Орловской губернии разгромили и сожгли дотла сахарный завод в имении, еще недавно принадлежавшем великому князю.³³ Не остались в стороне и эсеры; убежденные в преимуществах северного маршрута побега, они установили в Архангельске неусыпное наблюдение за сторонниками царского режима, дабы произвести своевременные аресты при появлении Михаила Александровича и угрозе монархического переворота.³⁴

Вскоре пошла, однако, молва, будто Михаил Романов объявился в Омске, встал во главе сибирских повстанцев и выпустил манифест с призывом к свержению советской власти, восстановлению законности и созыву земского собора. Центральная пресса опровергать эти домыслы не захотела, но предупредила злопыхателей, что революционный пролетариат ни крупицы власти никому не уступит, несмотря на происки буржуазии и «социал-соглашателей» в лице меньшевиков и эсеров.³⁵

На третьем году великой российской смуты в стране объявился видный самозванец. Выступить в этом амплуа пожелал популярный в армии П.Н. Врангеля генерал Я.А. Слащёв, действительно обладавший отдаленным внешним сходством с великим князем. Когда слухи о претензиях Слащёва на роль пропавшего брата Николая II достигли Западной Европы, эмигранты возвестили о втором пришествии «тушинского вора».³⁷ В тот же период другой генерал, командир Конно-азиатской дивизии, руководивший борьбой против советской власти в Забайкалье и Монголии, барон Р.Ф. Унгерн фон Штернберг провозгласил одной из главных задач своей программы восстановление монархии и возведение на престол младшего сына императора Александра III.³⁸ Самого же Михаила Александровича никто больше не встречал, но мелкие самозванцы, выдававшие себя за великого князя, еще долго шастали по Сибири.

Странный побег Михаила Александровича подтолкнул уральских чекистов к весьма решительным действиям: великих князей, высланных в Алапаевск (заштатный город Верхнетурского уезда Пермской губернии на реке Нейве) заключили под строгий арест в местной земской школе. Больше месяца о них ничего не было слышно. Только 19 июля 1918 года в Москву и Петроград примчались телеграммы из Екатеринбурга: «Алапаевский исполком сообщает о нападении утром 18 июля неизвестной банды на помещение, где содержались под стражей бывшие великие князья Игорь Константинович, Константин Константинович, Иоанн Константинович, Сергей Михайлович и Палей. Несмотря на сопротивление стражи, князья были похищены. Есть жертвы с обеих сторон. Поиски ведутся. Председатель областного Совета Белобородов».³⁹

Позднее обнаружилось, что в ночь на 18 июля пятерых родственников Николая II и не упомянутую Белобородовым княгиню Елизавету Федоровну тайно вывезли из Алапаевска, чтобы подвергнуть мучительной казни. Великого князя Сергея Михайловича, оказавшего сопротивление, красным палачам пришлось убить сразу; остальных же просто скинули в заброшенную шахту, где они скончались через несколько дней от телесных повреждений, полученных при падении с высоты.⁴⁰

Через два месяца после исчезнования Михаила Александровича пермские чекисты удивили верховных вождей необычным запросом: «В тюрьме находится прислуга Романовых. Ходатайствуем об освобождении. Телеграфируйте, как поступить».⁴¹ Ответную телеграмму от 20 августа подписал сам председатель высшего законодательного органа советской власти Свердлов: «Относительно прислуги Романовых предоставляю поступить [по] вашему усмотрению согласно обстоятельствам».⁴²

Не сформулированное прямым текстом пожелание Свердлова пермские большевики легко уловили своим натренированным революционным чутьем. Уже 3 сентября они торжественно обещали «доказать на деле, что красный террор страшнее и действительнее белого»; через неделю местная пресса уведомила читателей о расстреле группы заложников и в том числе камердинера великого князя Челышева, а через месяц – о казни полковника Знамеровского, его жены и шофера Борунова.⁴³

Графине Брасовой удалось эмигрировать вместе с сыном. Она поселилась сначала в Лондоне, потом перебралась в Париж, жила в безвестности, терпела жестокую нужду и в 1952 году скончалась. Сын великого князя Георгий Михайлович Брасов, поразительно похожий на отца внешне и, как полагали эмигранты, по характеру, погиб 19 июля 1931 года в автомобильной катастрофе; через две с половиной недели ему мог бы исполниться 21 год.⁴⁴