Курс лекций «Психиатрическая власть»

Помимо собственных географии и календаря, эта истина имеет также своих исключительных и привилегированных проводников, операторов. Операторами пунктирной истины являются те, кто владеет тайнами мест и времен, те, кто прошел определенные профессиональные испытания, те, кто произносит внушенные слова или совершает ритуальные жесты, те избранные, на которых истина нисходит: пророки и прорицатели, невинные и слепцы безумцы, мудрецы и т. д. И эта истина с собственными географией календарем, проводниками и операторами не универсальна То есть не то чтобы редка но рассеянна: это ис-тина, свершаюшдяся как событие.

Таким образом, мы имеем истину-констатацию (доказательственную истину) и истину-событие. Эту пунктирную истину можно назвать также истиной-молнией, в отличие от истины-неба, универсально наличествующей в виде облаков. Есть две серии в западноевропейской истории истины. Серия открытой, постоянной, стройной, доказанной истины и — серия истины, относящейся не к порядку сущего, а к порядку случающегося, данной не в виде открытия, а в виде события, не констатируемой, а вызываемой, выслеживаемой, — скорее продукта, нежели апофантики; истины, которую не обнаруживают посред-ством орудий но призывают с помощью ритуалов заманивают уловками, постигают благодаря случаю. Такая истина требует не метода а стратегии; между истиной-событием и тем кто ею постигнут сам постиг ее или оказался ею поражен нет субъект-но-объектной

ЛДр\1г ду ниМИ иМСбТ место не отношение

277

Историю истины нередко трактуют в терминах забвения Бытия:¹¹ сторонники этого подхода, полагая забвение как фундаментальную категорию истории истины, облекают себя априорными привилегиями познания, так, словно забвение может состояться лишь при условии принятого, раз и навсегда установленного отношения познания. Поэтому, как мне кажется, они предпринимают историю только одной из двух серий, которые я попытался описать, а именно серии апофантической, обнаруживаемой истины, истины-констатации, истины-доказательства; они, собственно, и помещают себя внутри этой серии.

Я же пытался в предшествующие годы и хотел бы попытаться сейчас обратиться к истории истины со стороны другой серии,¹2 вернуть права этой и в самом деле подавлявшейся, поглощавшейся, оттеснявшейся технологии истины-события, истины-ритуала, истины — отношения власти, наряду и в противовес истине-открытию, истине-методу, истине — отношению познания, которая, будучи таковой, предполагает субъект-объектную связь и располагается в ее рамках. Я хотел бы противопоставить истине-небу истину-молнию, то есть показать, что, с одной стороны, истина-доказательство, чью широту и силу, власть, которой она пользуется сегодня, бессмысленно отрицать, — что истина-доказательство, в целом тождественная в своем технологическом аспекте научной практике, в действительности проистекает из истины-ритуала, истины-события, истины-стратегии; и с другой — что истина-познание есть в сущности не что иное как одна из областей или сторон подавляющая с тех пор как онз. разрослась до гигантских масштабов, но все же лишь однэ. сторонз, или модальность истины кэ.к события и технологии этой истины-события.

Показать, что научное доказательство также является ритуалом, что считаемый универсальным субъект познания — это на самом деле индивид, исторически характеризуемый согласно ряду модальностей, что открытие истины — это одна из модальностей производства истины; восстановить под тем, что преподносится как констатируемая или доказательственная ис-

тина, фундамент ритуалов, квалификаций познающего индивида, системы истина—событие, — это я, собственно, и называю археологией знания.¹3

Еще одна задача, которую я хотел бы осуществить, состоит в том, чтобы показать, как в ходе нашей истории, становления нашей цивилизации, и все стремительнее со времен Ренессанса, истина-познание разрасталась, чтобы в итоге приобрести свои нынешние масштабы; как она колонизировала истину-событие, паразитировала на ней и в результате сковала ее — возможно, навсегда и уж точно на время — подавляющим, тираническим властным отношением; как эта технология доказательственной истины захватила и вершит по сей день власть над истиной, технология которой тяготеет к событию, к стратегии, к охоте. Это можно было бы назвать генеалогией познания, являющейся необходимым историческим сопровождением археологии знания, и суть, а точнее, общие контуры которой я попробую представить вам в самом схематичном виде на материале нескольких исторических разборов. Разбор судебной практики позволит показать, как в этой практике постепенно складывались политико-юридические правила построения истины, в которых с установлением определенного типа политической власти начинает растворяться исчезать технология истины-выпытывания тогда как на смену ей приходит технология истины-констатации, ис-тины удостоверяемой свидетельствами и т п

Сейчас же, в связи с психиатрией, я хотел бы показать, как на протяжении XIX века истина-событие постепенно перекрывается другой технологией истины или по меньшей мере как технологию истины-события стремились перекрыть в обращении с безумием технологией доказательственной, констатируемой истины. Аналогичный анализ может быть предпринят — и я займусь этим в ближайшие годы — также по отношению к педагогике и детству.14

Так или иначе, с исторической точки зрения вы можете возразить мне: все это очень красиво, однако серия истины-выпытывания или события не имеет в нашем обществе сколько-нибудь существенных коррелятов, и если технологию истины-события и можно обнаружить в старинных практиках, скажем, у оракулов, пророков и т. п., то теперь это дела давно минувших дней, и к ним нет необходимости возвращаться. Но я с этим не со-

278

279

Во-первых, вернемся к юридическим формам, о которых шла речь только что и в предшествующих курсах: важно, что они претерпели очень глубокую, фундаментальную трансформацию. Вспомните, что я говорил по поводу раннесредневеко-вой юстиции, до XII века: средневековая процедура выяснения виновности или, точнее, назначения вины индивиду, разновидности которой объединяются термином «божий суд», вовсе не была методом действительного восстановления происшедшего. Дело состояло отнюдь не в том, чтобы воспроизвести в рамках «божьего суда» некий аналогом, картину реально случившегося как преступное деяние. «Божий суд» и подобные ему практики были процедурами, определявшими форму установления победителя в состязании двух участников тяжбы;15 даже признание не являлось в средневековых судебных техниках этого периода признаком или методом нахождения признака виновности 16 Пытки инквизиции не были формой рассуждения, практикуемой нынешними палачами: если пытаемый признает что он виновен, это и будет наилучшим доказательством более верным чем даже свидетельство очевидца; средневековые палачи добивались отнюдь не такого доказательства a fortior.. Инквизитор-ская пытка устраивала между судьей обвиняемым или подоз-реваемым подлинный физический поединок правипя котпппт были разумеется не то чтобы надувательскими ноаб™3„о несоизмеримыми, без тени взаимного пявенст«я — п»™Гр целью выяснить выдержит пплотоеняемн*i vr,™,и™ н« ИГ ™ да тот сдавался,этоГстанти^ГнГ™^ „™«™ доказательством его винотГости T^.ZnZ^T альным проигпкпнем ЛТй игре ™!flT -е-

позволял его п^гокппитГчят™™>с состязании' который и

ЭТИ ягт^™'п~.1 a'^n ^ во ^ВТ°^РУЮ

это встраивалось в некоторую знаковую систему-
ьпг _Ргп ™„_нтп Од^кот°РУ^ю знаковую систему: .ей LnV J,Sfn1 описанный проигрыш

ппогтп пос™й о _а ^ПР^Ям^ЫМ признаком виновности; он был ™ст™»п И^С" ^СТаДИе^И' послеДним эпизодом, заключением

п™п,Г! ™„ ° ^С "о^{ЛН0И Э}татизацией уголовного суда

произошел переход от этой техники установления истины через

280

выпытывание к ее установлению через констатацию, через свидетельство, через доказательство.¹8

Каковы в самом общем виде основные принципы алхимического исследования? Прежде всего это посвящение индивида, его духовная или аскетическая квалификация; он должен подготовиться к восприятию истины, причем не столько усвоением ряда знаний, сколько успешным прохождением предусмотренного ритуала.19 Далее, сама алхимическая операция, алхимический opus — это не достижение некоего конечного результата; это ритуальная инсценировка ряда элементов, в числе которых благодаря стечению обстоятельств, вмешательству случая, удаче или благословению, возможно, окажется истина, которая воссияет или промелькнет, словно решающий миг, в некий ритуально определенный момент, который тем не менее всегда неизвестен алхимику, — тот как раз и должен узнать этот момент и постичь истину.20 Поэтому, кстати, алхимическое знание всегда теряется и не следует тем правилам накопления, что свойственны знанию научного типа; оно всегда возвращается к исходной точке, всегда начинает с нуля, и каждый должен заново проходить полный цикл посвящений, ибо не может просто встать на плечи своих предшественников.

С единственной оговоркой: иногда алхимик словно бы выдает секрет, впрочем, всегда загадочный секрет, шифрованную формулу, которую можно счесть бессмысленной, но которая-то и заключает в себе самое главное. И этот секрет — настолько секретный, что даже узнать о том, что это секрет, можно лишь пройдя ритуальные посвящения, особую подготовку или при должном стечении обстоятельств, — как раз и выводит на путь к чему-то, что свершится или не свершится; причем, как бы то ни было, затем он вновь окажется утрачен или, как минимум, скрыт в некоем тексте или в таинственной формуле, которую случай впоследствии снова вручит как шанс, как древнегре-

281

Итак, все это свойственно технологии истины, не имеющей ничего общего с технологией научной истины, и поэтому алхимия никак не вписывается в историю науки, даже на правах предзнаменования или возможности. Однако в рамках знания, которое, быть может, еще нельзя назвать научным, но которое приближается к таковому, обступает границы науки и складывается одновременно с ее рождением, в XVIII веке, — я имею в виду медицину, — эта технология истины-выпытывания или истины-события остается в ходу довольно долго.

Она составляет самую сердцевину медицинской практики многие века, я бы сказал, от Гиппократа" до Сайденхема23 или даже до медицины XVIII века в целом, то есть на протяжении двадцати двух столетий.24 В медицине, — но не в медицинской теории, не в той среде, где вызревали такие дисциплины, как анатомия или физиология, а в медицинской практике, в отношении, которое врач устанавливал с болезнью, — долгое время сохранялось нечто, коренившееся эти двадцать два века в технологии истины-выпытывания и отнюдь не в доказательственной истине; собственно говоря, это было понятие «кризиса» или, точнее, совокупность сосредоточенных вокруг него медицинских практик.

Но что такое кризис в медицинской мысли после Гиппократа? Кризис — это, как известно, момент, когда определяется дальнейший ход болезни, когда решается вопрос о жизни, смерти или переходе недуга в хроническое течение.25 Является ли он эволюционным моментом? Не совсем. Кризис — это, чтобы быть точным, момент борьбы, битвы или даже решающий момент самой этой битвы. Борьба Естества с Недугом, сражение тела с болезнетворной субстанцией26 или, в терминологии медиков XVIII века, битва твердых тел с жидкими и т. п.27 И борьба эта происходит в определенные дни, ее дата предсказана календар-но, однако предсказание это двусмысленно поскольку дни кризиса в течении болезни обозначают некий естественный ритм, характерный именно для данной болезни и ТОЛЬКО ДЛЯ нС£ Ины-

ми словами каждая болезнь имеет

собственный

ных кризисов и у каждого больного кризиса следует ожидать

в свои дни. Так, уже Гиппократ различал среди больных лихо-

282

радкой одних, у кого кризис наступает в четные дни, и других, у кого он случается в нечетные дни; у первых, соответственно, день кризиса мог быть 4, 6, 8, 10, 14, 28, 34, 38, 50, или 80-м.28 Этот ритм предоставлял Гиппократу и всей следовавшей его законам медицине своего рода описание болезни, которое, конечно, нельзя назвать симптоматологическим и которое характеризует болезнь исходя из известной даты возможного кризиса. И та, таким образом, оказывается внутренним свойством этой болезни.

С наступлением кризиса болезнь обнажается в своей истинности; таким образом, это не только момент скачка, но также и момент, когда болезнь, я бы сказал, не «раскрывает» истину, которую до этого таила в себе, но свершается в том, что и составляет ее собственную, внутренне ей присущую истину. До кризиса болезнь может быть той или иной, она, в сущности, никакая. Кризис — это реальность болезни, становящейся в известном смысле истиной. И врач должен вступить в дело именно в этот момент.

Ведь какова в рамках техники кризиса роль врача? Он должен рассматривать кризис как подступ, практически единственный подступ к болезни. Кризис с его переменной продолжительностью, силой, разрешением и т. д. определяет характер вмешательства врача.30 Врач призван предвидеть кризис и, зная, когда он наступит,31 ждать этого дня, чтобы именно тогда дать бой и победить,32 позволив тем самым природе одержать верх над болезнью; иначе говоря, функция врача состоит в усиле-

283

Техника кризиса в древнегреческой медицине, таким образом, аналогична в своей общей форме технике судьи, арбитра в разрешении юридической тяжбы. В этой технике выпытывания присутствует своего рода юридическо-политическая модель, матрица, в равной степени приложимая и к поединку участников тяжбы в суде, и к медицинской практике. И в последней, так же как и в практике судебной, есть дополнительное осложнение: ведь врач как вы понимаете не лечит нельзя даже сказать, что он непосредственно борется с болезнью поскольку соперником болезни выступает природа; врач предвидит дату кризиса оценивает противоборствующие силы старается слегка изменить ход поединка или как минимум соотношение сил и в случае победы природы побеждает Выполняя роль арбитра врач и сам, в свою очередь, оказывается под судом — если вспомнить,

*В подготовительной рукописи к лекции М.Фуко добавляет: «и скорее следит за соблюдением правил, чем за происходящим».

что первым значением слова «кризис» как раз и является суд,33 и болезнь как бы выносит себе в день кризиса приговор, — под судом избранной им тактики боя, в котором может выйти победителем или побежденным болезнью.

В своем собственном бою с боем природы и болезни, в бою второго уровня, врач побеждает или терпит поражение с точки зрения описанных внутренних законов болезни и вместе с тем по отношению к другим врачам. И здесь опять-таки возможно сравнение с юридической моделью. Как вы знаете, судьи, если они судили плохо, могли подвергнуться дисквалификации и сами становились подсудимыми, которых оправдывали или приговаривали; практиковалось даже своего рода публичное состязание между противниками, правилами боя и судьей. Это двойное состязание всегда характеризовалось публичностью. И медицинское обследование, как можно судить о нем от Гиппократа до знаменитых мольеровских врачей — о значении и статусе которых, впрочем, можно спорить, — тоже неизменно проводилось с участием нескольких медиков.34 Другими словами, одновременно шли поединки природы с болезнью, врача с самой этой борьбой природы и болезни и врача с другими врачами.

Они сидели рядом, и каждый высказывал свое мнение по поводу того, когда наступит кризис, как он будет протекать и чем закончится. Известный рассказ Галена о том, как он добился успеха в Риме, при всем своем автоапологетическом характере кажется мне очень показательной иллюстрацией к этой своеобразной интронизации врача. Молодой и никому не известный врач из Малой Азии приезжает в Рим и принимает участие в медицинском состязании по поводу некоего больного. И после разноречивых предсказаний других врачей он, Гален, говорит, осмотрев молодого пациента: в ближайшие ДНИ у него начнется

кРИЗИС эТОТ КРИЗИС ВЫрЭ.ЗИТСЯ в носОВОМ кООВОТСЧСНИИ и KDOBb

будет течь из правой ноздри Предсказание оправдывается и по словам Галена все присутствовавшие врачи один за другим молча уходят35 Таким образом медицинский поединок был од новременно и поединком врачей собой

Присвоение больного единственным врачом, появление семейных врачей, изоляция пары врач—больной стали следствием целой серии экономических, социологических и эпистемологи-

284

ческих трансформаций медицины, а в медицине выпытывания, ключевым элементом которой являлся кризис, состязание врачей было столь же обязательным, как и поединок природы и болезни. Таким образом, в медицине, которая, повторю, в отличие от алхимии не была совершенно чуждой эволюции научного знания, но развивалась бок о бок, пересекалась, переплеталась с ним, на протяжении очень долгого времени заявляет о себе технология истины-выпытывания, истины-события.

Еще несколько слов на этот счет. Усиление другой серии, доказательственной технологии истины, произошло, разумеется, — и судить об этом можно по той же медицине, — не вдруг, не как некое радикальное переустройство. Конечно же, такого рода революции не походят друг на друга в медицине и астрономии, в судебной практике и ботанике. И все же можно сказать вот что: проводниками этой трансформации технологии истины, по крайней мере в том, что касается эмпирического знания, послужили два процесса.

Во-первых, переход от технологии истины-события к истине-доказательству был, на мой взгляд, связан с распространением политических процедур дознания. Дознание, учет многих источников, коллективное свидетельство, сбор сведений, циркуляция знания от средоточия власти до точки ее завершения и возвращения назад, многочисленные инстанции параллельной проверки, — все это постепенно, шаг за шагом, в ходе целой истории способствовало формированию того орудия политической и экономической власти каким является индустриальное общество. Этим объясняется планомерное совершенствование, уточнение этих техник дознания в рамках областей к кото-рым они тпйлипионно ппименялись Уточнение которое привело если угодно к пргащению. средневекового дознания фискального типа-выяснения того, кому достается какой до-

хОЛ К"ТО чри вуто ]"lЈ*f*T ЧТГЪОТчТ зЯТ^М отн ЯТ*^ \7 неПО ТТЛ ГЮ^1^еНН VTO

долю — в дознание полицейское интересующееся поступками

лтпеЙ их образом жизни тем о чем они думают как они любят

и т л И что,-постепенный пепехогт оТаи^пкногл потошия к 1. д. iri Jiui ,ис1спсрныи переход ui цшокальиш и дизнаним к.

™„™. ™!™ТЛ , Г» ! p «к ° " Г совеРшен-

ствования техники дознания в нашем обществе.*

286

Но, во-вторых, имел место в некотором роде обратный процесс, [...]* обоснование труднодоступное™ этой вездесущей и всевременной истины. Причем важно, что этот процесс разрежения был обращен не к выявлению, не к свершению истины, но именно к людям, способным ее обнаружить. В самом деле, эта универсальная, вездесущая и всевременная истина, которую в чем бы то ни было может и должно выслеживать и обнаруживать то или иное дознание, в известном смысле доступна всякому; всякий имеет к ней доступ ибо она везде и всегда однако для этого вновь требуются некоторые обстоятельства, вновь требуется овладеть (Ьоомами мысли и техниками кз.к озз и позволяющими получить доступ к этой вездесущей но всегда глубинной всегда затаенной всегда труднодоступной истине

Разумеется, возникнет и ,универсальный субъект этой универсальной истины, но субъект этот будет абстрактным: на конкретном уровне универсальному субъекту, способному постичь истину, будет свойственна редкость, ибо он должен быть облечен рядом приемов, а именно приемов педагогики и селекции. Университеты, ученые общества, церковные коллежи, школы, лаборатории, система специализаций и профессиональных квалификаций — все это орудия окружения истины, которая в науке полагается универсальной, редкими, избранны-

* В магнитной записи лекции: который можно назвать.

287

ми людьми, могущими иметь к ней доступ. Быть универсальным субъектом — это, если угодно, абстрактное право всякого индивида; однако, чтобы быть универсальным субъектом в конкретном случае, необходима квалификация, получаемая немногими индивидами, которые затем и будут выступать в этом качестве. Появление философов, ученых, интеллектуалов, профессоров, лабораторий и т. д. в западноевропейской истории XVIII века точно соответствует, будучи коррелятивным расширению полагания научной истины, обоснованию малочисленности имеющих доступ к этой истине, которая теперь присутствует везде и всегда. Такова краткая история истины, которую я хотел вам представить. Как она связана с безумием? Посмотрим.