Николай Гумилев память

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, что раньше

В этом теле жили до меня.

Полюбивший только сумрак рощ,

Лист опавший, колдовской ребенок,

Словом останавливавший дождь.

Вот кого он взял себе в друзья,

Память, память, ты не сыщешь знака,

Не уверишь мир, что то был я.

В каждом шуме слышал звоны лир,

Говорил, что жизнь - его подруга,

Коврик под его ногами - мир.

Он хотел стать богом и царем,

Он повесил вывеску поэта

Над дверьми в мой молчаливый дом.

Мореплавателя и стрелка,

Ах, ему так звонко пели воды

И завидовали облака.

Мулы были резвы и сильны,

Как вино, впивал он воздух сладкий

Белому неведомой страны.

Тот ли это или кто другой

Променял веселую свободу

На священный долгожданный бой.

Сон тревожный, бесконечный путь,

Но святой Георгий тронул дважды

Пулею не тронутую грудь.

Храма, восстающего во мгле,

Я возревновал о славе Отчей,

Как на небесах, и на земле.

Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

И прольется с неба страшный свет,

Это Млечный Путь расцвел нежданно

Садом ослепительных планет.

Путник, скрыв лицо; но все пойму,

Видя льва, стремящегося следом,

И орла, летящего к нему.

Чтоб моя душа не умерла?

Только змеи сбрасывают кожи,

Мы меняем души, не тела.

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине.

Как домашний, подъяремный скот,

Потому что все оттенки смысла

Умное число передает.

Покоривший и добро и зло,

Не решаясь обратиться к звуку,

Тростью на песке чертил число.

Только слово средь земных тревог,

И в Евангелии от Иоанна

Сказано, что Слово это - Бог.

Скудные пределы естества.

И, как пчелы в улье опустелом,

Дурно пахнут мертвые слова.

И добрый хлеб, что в печь для нас садится,

И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам насладиться.

Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?

Мгновение бежит неудержимо,

И мы ломаем руки, но опять

Осуждены идти всё мимо, мимо.

Следит порой за девичьим купаньем

И, ничего не зная о любви,

Все ж мучится таинственным желаньем;

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья;

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы, —

Передо мною летел трамвай.

Было загадкою для меня,

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял и при свете дня.

Он заблудился в бездне времен...

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

Мы проскочили сквозь рощу пальм,

Через Неву, через Нил и Сену

Мы прогремели по трем мостам.

Бросил нам вслед пытливый взгляд

Нищий старик, — конечно, тот самый,

Что умер в Бейруте год назад.

Сердце мое стучит в ответ:

«Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет?»

Гласят: «Зеленная», — знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвые головы продают.

Голову срезал палач и мне,

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

Дом в три окна и серый газон...

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

Мне, жениху, ковер ткала,

Где же теперь твой голос и тело,

Может ли быть, что ты умерла?

Я же с напудренною косой

Шел представляться Императрице

И не увиделся вновь с тобой.

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

И за мостом летит на меня

Всадника длань в железной перчатке

И два копыта его коня.

Врезан Исакий в вышине,

Там отслужу молебен о здравье

Машеньки и панихиду по мне.

И трудно дышать, и больно жить...

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить.

Покоривший многие племена,

Прислал ко мне черного копьеносца

С приветом, составленным из моих стихов

Лейтенант, водивший канонерки

Под огнем неприятельских батарей,

Целую ночь над южным морем

Читал мне на память мои стихи.

Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи.

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда,

Верных нашей планете,

Сильной, весёлой и злой,

Возят мои книги в седельной сумке,

Читают их в пальмовой роще,

Забывают на тонущем корабле.
Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца,

Но когда вокруг свищут пули,

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо.

Единственно дорогим во вселенной,

Скажет: я не люблю вас,

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти и не возвращаться больше.

А когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелит взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда.

Хлебников
В этот день голубых медведей, П ...
В этот день голубых медведей,

Пробежавших по тихим ресницам,

Я провижу за синей водой

В чаше глаз приказанье проснуться.

Мне протянуто море и на нем буревестник;

И к шумящему морю, вижу, птичая Русь

Меж ресниц пролетит неизвестных.

Чей-то парус в воде кругло-синей,

Но зато в безнадежное канут

Первый гром и путь дальше весенний.

По книгам зимним проползли.

Глазами синими увидел зоркий

Записки стыдесной земли.

Прямо в сеть тополевых тенет

В эти дни золотая мать - мачеха

Золотой черепашкой ползет.

Я для вас

Звезда.

Горе моряку, взявшему

И звезды:

Он разобьется о камни,

О подводные мели.

Горе и вам, взявшим

Неверный угол сердца ко мне:

Вы разобьетесь о камни,

И камни будут надсмехаться

Над вами,

Как вы надсмехались

Надо мной.
Сыновеет ночей синева,

Веет во все любимое,

И кто-то томительно звал,

Про горести вечера думая.

Это было, когда золотые

Три звезды зажигались на лодках

И когда одинокая туя

Над могилой раскинула ветку.

Это было, когда великаны

Одевалися алой чалмой

И моряны порыв беззаконный,

Он прекрасен, не знал почему.

Это было, когда рыбаки

Запевали слова Одиссея

И на вале морском вдалеке

Крыло подымалось косое.

Когда судов широкий вес

Был пролит на груди,

Мы говорили: видишь, лямка

На шее бурлака.

Когда камней бесился бег,

Листом в долину упадая,

Мы говорили — то лавина.

Когда плеск волн, удар в моржа,

Мы говорили — это ласты.

Когда зимой снега хранили

Шаги ночные зверолова,

Мы говорили — это лыжи.

Когда волна лелеет челн

И носит ношу человека,

Мы говорили — это лодка.

Когда широкое копыто

В болотной топи держит лося,

Мы говорили — это лапа.

И про широкие рога

Мы говорили — лось и лань.

Через осипший пароход

Я увидал кривую лопасть:

Она толкала тяжесть вод,

И луч воды забыл, где пропасть.

Когда доска на груди воина

Ловила копья и стрелу,

Мы говорили — это латы.

Когда цветов широкий лист

Облавой ловит лет луча,

Мы говорим — протяжный лист.

Когда умножены листы,

Мы говорили — это лес.

Когда у ласточек протяжное перо

Блеснет, как лужа ливня синего,

И птица льется лужей ноши,

И лег на лист летуньи вес,

Мы говорим — она летает,

Блистая глазом самозванки.

Когда лежу я на лежанке,

На ложе лога на лугу,

Я сам из тела сделал лодку,

И лень на тело упадает.

Ленивец, лодырь или лодка, кто я?

И здесь и там пролита лень.

Когда в ладонь сливались пальцы,

Когда не движет легот листья,

Мы говорили — слабый ветер.

Когда вода — широкий камень,

Широкий пол из снега,

Мы говорили — это лед.

Лед — белый лист воды.

Кто не лежит во время бега

Звериным телом, но стоит,

Ему названье дали — люд.

Мы воду черпаем из ложки.

Он одинок, он выскочка зверей,

Его хребет стоит, как тополь,

А не лежит хребтом зверей.

Прямостоячее двуногое,

Тебя назвали через люд.

Где лужей пролилися пальцы,

Мы говорили — то ладонь.

Когда мы легки, мы летим.

Когда с людьми мы, люди, легки, —

Любим. Любимые — людимы.

Эль — это легкие Лели,

Точек возвышенный ливень,

Эль — это луч весовой,

Воткнутый в площадь ладьи.

Нить ливня и лужа.

Эль — путь точки с высоты,

Остановленный широкой

Плоскостью.

В любви сокрыт приказ

Любить людей,

И люди — те, кого любить должны мы.

Матери ливнем любимец —

Лужа-дитя.

Если шириною площади остановлена точка — это Эль.

Сила движения, уменьшенная

Площадью приложения, — это Эль.

Таков силовой прибор,

Скрытый за Эль.

Весь белый, лишь в огненных пятнах берез.

И птица, на нем замерзая,

За летом летит в Пятигорск.

Забыв про безмолвие гор,

Где осень, сгибая свой пояс,

Колосья собрала в подол.

Хоть крылья у бедной озябли.

Их души жестоки, как грабли,

На сердце же вечно зима.

Счет денег их мысли убыстрил.

Чтоб слушать напев торгашей,

Приделана пара ушей.

Синеют ночные дорози.

Синею молнией слиты уста,

Синеют вместе тот и та.

Ночами молния взлетает

Порой из ласки пары уст.

И шубы вдруг проворно

Обегает, синея, молния без чувств.

А ночь блестит умно и чёрно.

ОДИНОКИЙ ЛИЦЕДЕЙ

И пока над Царским Селом

Лилось пенье и слезы Ахматовой,

Я, моток волшебницы разматывая,

Как сонный труп, влачился по пустыне,

Где умирала невозможность,

Усталый лицедей,

Шагая напролом.

А между тем курчавое чело

Подземного быка в пещерах темных

Кроваво чавкало и кушало людей

В дыму угроз нескромных.

И волей месяца окутан,

Как в сонный плащ, вечерний странник

Во сне над пропастями прыгал

И шел с утеса на утес.

Слепой, я шел, пока

Меня свободы ветер двигал

И бил косым дождем.

166

И у стены поставил.

Как воин истины я ею потрясал над миром:

Смотрите, вот она!

Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпы!

И с ужасом

Я понял, что я никем не видим,

Что нужно сеять очи,

Что должен сеятель очей идти!
ОТКАЗ

Мне гораздо приятнее

Смотреть на звезды,

Чем подписывать

Смертный приговор.

Мне гораздо приятнее

Слушать голоса цветов,

Шепчущих: «Это он!» —

Склоняя головку,

Когда я прохожу по саду,

Чем видеть темные ружья

172

Тех, кто хочет

Меня убить.

Вот почему я никогда,

Нет, никогда не буду Правителем!
ЛАДОМИР

И замки мирового торга,

Где бедности сияют цепи,

С лицом злорадства и восторга

Ты обратишь однажды в пепел.

Кто изнемог в старинных спорах

И чей застенок там на звездах,

Неси в руке гремучий порох —

Зови дворец взлететь на воздух.

И если в зареве пламен

Уж потонул клуб дыма сизого,

С рукой в крови взамен знамен

Бросай судьбе перчатку вызова.

И если меток был костер

И взвился парус дыма синего,

Шагай в пылающий шатер,

Огонь за пазухою — вынь его.

И где ночуют барыши,

В чехле стекла, где царский замок,

Приемы взрыва хороши

И даже козни умных самок,

Когда сам бог на цепь похож,

Холоп богатых, где твой нож?

О девушка, души косой

Убийцу юности в часы свидания

За то, что девою босой

Ты у него молила подаяния.

Иди кошачею походкой,

От нежной полночи чиста.

Больная, поцелуй чахоткой

Его в веселые уста.

И ежели в руке желез нет —

Иди к цепному псу,

Целуй его слюну.

Целуй врага, пока он не исчезнет.

Холоп богатых, улю-лю,

Тебя дразнила нищета,

Ты полз, как нищий, к королю

И целовал его уста.

Высокой раною болея,

Снимая с зарева засов,

Хватай за ус созвездье Водолея,

Бей по плечу созвездье Псов!

И пусть пространство Лобачевского

Летит с знамен ночного Невского.

Это шествуют творяне,

Заменивши Д на Т,

Ладомира соборяне

С Трудомиром на шесте.

Это Разина мятеж,

Долетев до неба Невского,

Увлекает и чертеж

281

И пространство Лобачевского.

Украсят города

Дугою над рабочей выей

Всемирного труда.

И будет молния рыдать,

Что вечно носится слугой,

И будет некому продать

Мешок от золота тугой.

Смерть смерти будет ведать сроки,

Когда вернется он опять,

Земли повторные пророки

Из всех письмен изгонят ять.

В день смерти зим и раннею весной

Нам руку подали венгерцы.

Свой замок цен, рабочий, строй

Из камней ударов сердца.

И, чокаясь с созвездьем Девы,

Он вспомнит умные напевы

И голос древних силачей

И выйдет к говору мечей.

И будет липа посылать

Своих послов в совет верховный,

И будет некому желать

Событий радости греховной.

И пусть мещанскою резьбою

Дворцов гордились короли,

Как часто вывеской разбою

Святых служили костыли.

Когда сам бог на цепь похож,

Холоп богатых, где твой нож?

Вперед, колодники земли,

Вперед, добыча голодовки.

Кто трудится в пыли,

А урожай снимает ловкий.

Вперед, колодники земли,

Вперед, свобода голодать,

А вам, продажи короли,

Глаза оставлены — рыдать.

Туда, к мировому здоровью,

Наполнимте солнцем глаголы,

Перуном плывут по Днепровью,

Как падшие боги, престолы.

Лети, созвездье человечье,

Все дальше, далее в простор,

И перелей земли наречья

В единый смертных разговор.

Где роем звезд расстрел небес,

Как грудь последнего Романова,

Бродяга дум и друг повес

Перекует созвездье заново.

И будто перстни обручальные

Последних королей и плахи,

283

Носитесь в воздухе, печальные

Учебников нам скучен щебет,

Что лебедь черный жил на юге,

Но с алыми крылами лебедь

Летит из волн свинцовой вьюги.

Цари, ваша песенка спета.

Помолвлено лобное место.

И таинство воинства — это

В багровом слетает невеста.

И пусть последние цари,

Улыбкой поборая гнев,

Над заревом могил зари

Стоят, окаменев.

Ты дал созвездию крыло,

Чтоб в небе мчались пехотинцы.

Ты разорвал времен русло

И королей пленил в зверинцы.

И он сидит, король-последыш,

За четкою железною решеткой,

Оравы обезьян соседыш,

И яда дум испивши водки.

Вы утонули в синей дымке,

Престолы, славы и почет.

И, дочерь думы-невидимки,

Слеза последняя течет.

Столицы взвились на дыбы,

Огромив копытами долы,

Живые шествуют — дабы

На приступ на престолы.

И шумно трескались гробы,

И падали престолы.

Море вспомнит и расскажет

Грозовым своим глаголом —

Замок кружев девой нажит,

Пляской девы пред престолом.

Море вспомнит и расскажет

Громовым своим раскатом,

Что дворец был пляской нажит

Перед ста народов катом.

С резьбою кружев известняк

Дворца подруги их величий.

Теперь плясуньи особняк

В набат умов бросает кличи.

Ты помнишь час ночной грозы,

Ты шел по запаху врага,

Тебе кричало небо «взы!»

И выло с бешенством в рога.

И по небу почерк палаческий,

Опять громовые удары,

И кто-то блаженно-дураческий

Смотрел на земные пожары.

Упало Гэ Германии.

284

И русских Эр упало.

Пожара в ночь Купала.

Смычок над тучей подыми,

Над скрипкою земного шара,

И черным именем клейми

Пожарных умного пожара.

Ведь царь лишь попрошайка

И бедный родственник король, —

Вперед, свободы шайка,

И падай, молот воль!

Ты будешь пушечное мясо

И струпным трупом войн — пока

На волны мирового пляса

Не ляжет ветер гопака.

Ты слышишь: умер «хох»,

«Ура» умолкло и «банзай», —

Туда, где красен бог,

Свой гнева стон вонзай!

И умный череп Гайаваты

Украсит голову Монблана —

Его земля не виновата,

Войдет в уделы Людостана.

И к онсам мчатся вальпарайсы,

К ондурам бросились рубли.

А ты, безумец, постарайся,

Чтоб острый нож лежал в крови.

Это ненависти ныне вести,

Их собою окровавь,

Вам былых столетий ести

В море дум бросайся вплавь.

И опять заиграй, заря,

И зови за свободой полки,

Если снова железного кайзера

Люди выйдут железом реки.

Где Волга скажет «лю»,

Янцекиянг промолвит «блю»,

И Миссисипи скажет «весь»,

Старик Дунай промолвит «мир»,

И воды Ганга скажут «я»,

Очертит зелени края

Речной кумир.

Всегда, навсегда, там и здесь,

Всем все, всегда и везде! —

Наш клич пролетит по звезде!

Язык любви над миром носится

И Песня песней в небо просится.

Морей пространства голубые

В себя заглянут, как в глазницы,

И в чертежах прочту судьбы я,

Как блещут алые зарницы.

Вам войны выклевали очи,

Идите, смутные слепцы,

285

Таких просите полномочий,

Я видел поезда слепцов,

К родным протянутые руки,

Дела купцов — всегда скупцов —

Порока грязного поруки.

Вам войны оторвали ноги —

В Сибири много костылей, —

И, может быть, пособят боги

Пересекать простор полей.

Гуляйте ночью, костяки,

В стеклянных просеках дворцов,

И пусть чеканят остряки

Остроты звоном мертвецов.

В последний раз над градом Круппа,

Костями мертвых войск шурша,

Носилась золотого трупа

Везде проклятая душа.

Ты населил собой остроги,

Из поручней шагам созвучие,

Но полно дыма и тревоги,

Где небоскреб соседит с тучею.

Железных кайзеров полки

Покрылись толстым слоем пыли.

Былого пальцы в кадыки

Впилися судорогою были.

Но, струны зная грыж,

Одев рубахой язву,

Ты знаешь страшный наигрыш,

Твой стон — мученья разве?..

И то впервые на земле:

Лоб Разина резьбы Коненкова,

Священной книгой на Кремле,

И не боится дня Шевченко.

Свободы воин и босяк,

Ты видишь, пробежал табун?

То буйных воль косяк,

Ломающих чугун.

Колено ставь на грудь,

Будь сильным как-нибудь!

И, ветер чугунных осп, иди

Под шепоты «господи, господи».

И древние болячки от оков

Ты указал ночному богу —

Ищи получше дураков! —

И небу указал дорогу.

Рукой земли зажаты рты

Закопанных ядром.

Неси на храмы клеветы

Ветер пылающих хором.

Кого за горло душит золото

Неумолимым кулаком,

286

С глаголом молнии знаком.

Панов не возит шестерик

Согнувших голову коней,

Пылает целый материк

Звездою, пламени красней.

И вы, свободы образа!

Кругом венок ресницы тайн,

Блестят громадные глаза

Гурриэт эль-Айн.

И изречения Дзонкавы

Смешает с чистою росою,

Срывая лепестки купавы,

Славянка с русою косой.

Где битвы алое говядо

Еще дымилось от расстрела,

Идет свобода Неувяда,

Поднявши стяг рукою смело.

287

И небоскребы тонут в дыме

И объят кольцами седыми

Дворец продажи и наживы.

Он, город, что оглоблю бога

Сейчас сломал о поворот,

Спокойно стал, едва тревога

Его волнует конский рот.

Он, город, старой правдой горд

И красотою смеха сила —

В глаза небеснейшей из морд

Жует железные удила;

Всегда жестокий и печальный,

Широкой бритвой горло нежь! —

Из всей небесной готовальни

Ты взял восстания мятеж,

И он падет на наковальню

Под молот — божеский чертеж!

Ты божество сковал в подковы,

Чтобы верней служил тебе,

И бросил меткие оковы

На вороной хребет небес.

Свой конский череп человеча,

Его опутав умной гривой,

Глаза белилами калеча,

Он, меловой, зажег огниво.

Кто всадник и кто конь?

Он город или бог?

Но хочет скачки и погонь

Набатный топот его ног.

Туда, туда, где Изанаги

Читала «Моногатори» Перуну,

А Эрот сел на колени Шанг-Ти,

И седой хохол на лысой голове

Бога походит на снег,

Где Амур целует Маа-Эму,

А Тиэн беседует с Индрой,

Где Юнона с Цинтекуатлем

Смотрят Корреджио

И восхищены Мурильо,

Где Ункулункулу и Тор

Играют мирно в шашки,

Облокотясь на руку,

И Хоккусаем восхищена

Астарта, — туда, туда!

Как филинов кровавый ряд,

Дворцы высокие горят.

И где труду так вольно ходится

И бьет руду мятежный кий,

Блестят, мятежно глубоки,

Глаза чугунной богородицы.

Опять волы мычат в пещере,

И козье вымя пьет младенец,

288

И идут люди, идут звери

Я вижу конские свободы

И равноправие коров,

Былиной снов сольются годы,

С глаз человека спал засов.

Кто знал — нет зарева умней,

Чем в синеве пожара конского,

Он приютит посла коней

В Остоженке, в особняке Волконского.

И вновь суровые раскольники

Покроют морем Ледовитым

Лица ночные треугольники

Свободы, звездами закрытой.

От месяца Ая до недель «играй овраги»

Целый год для нас страда,

А говорят, что боги благи,

Что нет без отдыха труда.

До зари вдвоем с женой

Ты вязал за снопом сноп.

Что ж сказал господь ржаной?

«Благодарствую, холоп».

И от посева до ожина,

До первой снеговой тропы,

Серпами белая дружина

Вязала тяжкие снопы.

Веревкою обмотан барина,

Священников целуемый бичом,

Дыши как вол — пока испарина

Не обожжет тебе плечо,

И жуй зеленую краюху,

Жестокий хлеб, — который ден? —

Пока рукой земного руха

Не будешь ты освобожден.

И песней веселого яда

Наполни свободы ковши,

Свобода идет Неувяда

Пожаром вселенской души.

Это будут из времени латы

На груди мирового труда

И числу, в понимании хаты,

Передастся правительств узда.

Это будет последняя драка

Раба голодного с рублем,

Славься, дружба пшеничного злака

В рабочей руке с молотком!

И пусть моровые чернила

Покроют листы бытия,

Дыханье судьбы изменило

Одежды свободной края.

И он вспорхнет, красивый угол

Земного паруса труда,

Ты полетишь, бессмертно смугол,

289

Священный юноша, туда.

Сюда, глазниц небесных воры!

Умейте, лучшие умы,

Намордники одеть на моры!

И пусть лепечет звонко птаха

О синем воздухе весны,

Тебя низринет завтра плаха

В зачеловеческие сны.

Это у смерти утесов

Прибой человечества.

У великороссов

Нет больше отечества.

Где Лондон торг ведет с Китаем,

Высокомерные дворцы,

Панамою надвинув тучу, их пепла не считаем,

Грядущего творцы.

Так мало мы утратили,

Идя восстания тропой, —

Земного шара председатели

Шагают дерзкою толпой.

Тринадцать лет хранили будетляне

За пазухой, в глазах и взорах,

В Красной уединясь Поляне,

Дней Носаря зажженный порох.

Держатель знамени свобод,

Уздою правящий ездой,

В нечеловеческий поход

Лети дорогой голубой.

И, похоронив времен останки,

Свободу пей из звездного стакана,

Чтоб громыхал по солнечной болванке

Соборный молот великана.

Ты прикрепишь к созвездью парус,

Чтобы сильнее и мятежнее

Земля неслась в надмирный ярус

И птица звезд осталась прежнею.

Сметя с лица земли торговлю

И замки торга бросив ниц,

Из звездных глыб построишь кровлю —

Стеклянный колокол столиц.

Решеткою зеркальных окон.

Ты, синих зарев неясыть,

И ты прядешь из шелка кокон,

Полеты — гусеницы нить.

И в землю бьют, как колокола,

Ночные звуки-великаны,

Когда их бросят зеркала,

И сеть столиц раскинет станы.

Где гребнем облаков в ночном цвету

Расчесано полей руно,

Там птицы ловят на лету

Летящее с небес зерно.

290

Весною ранней облака

И жито сеяла рука,

На облаках качался пахарь.

Как узел облачный идут гужи,

Руна земного бороны,

Они взрастут, колосья ржи,

Их холят неба табуны.

Он не просил: «Будь добр, бози, ми

И урожай густой роди!» —

Но уравненьям вверил озими

И нес ряд чисел на груди.

А там муку съедобной глины

Перетирали жерновами

Крутых холмов ночные млины,

Маша усталыми крылами.

И речи знания в молнийном теле

Гласились юношам веселым,

Учебники по воздуху летели

В училища по селам.

За ливнями ржаных семян ищи

Того, кто пересек восток,

Где поезд вез на север щи,

Озер съедобный кипяток.

Где удочка лежала барина

И барчуки катались в лодке,

Для рта столиц волна зажарена

И чад идет озерной водки.

Озерных щей ночные паровозы

Везут тяжелые сосуды,

Их в глыбы синие скуют морозы

И принесут к глазницам люда.

Вот море, окруженное в чехол

Холмообразного стекла,

Дыма тяжелого хохол

Висит чуприной божества.

Где бросала тень постройка

И дворец морей готов,

Замок вод возила тройка

Море вспенивших китов.

Зеркальная пустыня облаков,

Озеродей летать силен.

Баян восстания письмен

Засеял нивами станков.

Те юноши, что клятву дали

Разрушить языки, —

Их имена вы угадали —

Идут увенчаны в венки.

И в дерзко брошенной овчине

Проходишь ты, буен и смел,

Чтобы зажечь костер почина

Земного быта перемен.

Дорогу путника любя,

291

Он взял ряд чисел, точно палку,

Заметил зорко в нем русалку.

Того, что ни, чего нема,

Он находил двуличный корень,

Чтоб увидать в стране ума

Русалку у кокорин.

Где сквозь далеких звезд кокошник

Горят Печоры жемчуга,

Туда иди, небес помощник,

Великий силой рычага.

Мы в ведрах пронесем Неву

Тушить пожар созвездья Псов,

Пусть поезд копотью прорежет синеву,

Взлетая по сетям лесов.

Пусть небо ходит ходуном

От тяжкой поступи твоей,

Скрепи созвездие бревном

И дол решеткою осей.

Как муравей ползи по небу,

Исследуй его трещины

И, голубой бродяга, требуй

Те блага, что тебе обещаны.

Балды, кувалды и киюры

Жестокой силой рычага

В созвездьях ночи воздвигал

Потомок полуночной бури.

Поставив к небу лестницы,

Надень шишак пожарного,

Взойдешь на стены месяца

В дыму огня угарного.

Надень на небо молоток,

То солнце на два поверни,

Где в красном зареве Восток, —

Крути колеса шестерни.

Часы меняя на часы,

Платя улыбкою за ужин,

Удары сердца на весы

Кладешь, где счет работы нужен.

И зоркие соблазны выгоды,

Неравенство и горы денег —

Могучий двигатель в лони годы —

Заменит песней современник.

И властный озарит гудок

Великой пустыни молчания,

И поезд, проворный ходок,

Исчезнет созвездья венчаннее.

Построив из земли катушку,

Где только проволока гроз,

Ты славишь милую пастушку

У ручейка и у стрекоз,

И будут знаки уравненья

Между работами и ленью,

292

Умершей власти, без сомненья,

И лень и матерь вдохновенья,

Равновеликая с трудом,

С нездешней силой упоенья

Возьмет в ладонь державный лом.

И твой полет вперед всегда

Повторят позже ног скупцы,

И время громкого суда

Узнают истины купцы.

Шагай по морю клеветы,

Пружинь шаги своей пяты!

В чугунной скорлупе орленок

Летит багровыми крылами,

Кого недавно как теленок

Лизал, как спичечное пламя.

Черти не мелом, а любовью,

Того, что будет, чертежи.

И рок, слетевший к изголовью,

Наклонит умный колос ржи.

22 мая 1920, 1921