Первая 5 серая лавина кайзера 5 часть вторая 130 трагедия под сольдау 130 часть третья 306 отхлынувшая волна 306
ПРИКАЗ ЛЮДЕНДОРФА О ПРЕСЛЕДОВАНИИ
жүктеу/скачать 3.01 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- 29 АВГУСТА
- САМСОНОВ ПЕРЕДАЕТ КОМАНДОВАНИЕ МАРТОСУ
- КАК ГЕНЕРАЛ МАРТОС ПОПАЛ В ПЛЕН
- В ЛАБИРИНТЕ ЛЕСОВ И БОЛОТ
- ОДИНОКИЙ ВЫСТРЕЛ
- АГОНИЯ АРМИИ
- ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОН
ПРИКАЗ ЛЮДЕНДОРФА О ПРЕСЛЕДОВАНИИНеспокойно было на холме у Фрегенау, где у дальномера группировались Гинденбург, Людендорф и офицеры штаба Оберкомандо Ахт. Штаб этот надеялся, что победоносные германские войска будут наступать с развернутыми знаменами. Однако, битва затягивалась, и перспективы открывались отнюдь не блестящие. Сорок первая дивизия была разбита вдребезги. Бригада Унгера, застрявшая в Мюлене, не выполнила боевого задания. Связь с тридцать седьмой дивизией была прервана, и никто не знал, где эта дивизия находится. Только третья резервная дивизия могла донести о значительном успехе, но дивизия фон дер Гольца, которая должна была соединиться с нею в Хоэнштейне, действовала только в половине своего состава из-за страшного столкновения поездов, загромоздившего железнодорожную линию и лишившего дивизию подкрепления. В силу этого, группа Гольца находилась под сильной угрозой со стороны корпуса Клюева, и Людендорф не был уверен, поспеет ли во время корпус Бюлова, чтобы успеть спасти Гольца от гибели. В этой запутанной обстановке Людендорфу показалось, что настало время дать армии толчок, который породит новую вспышку энергии. Поэтому в половине второго дня он отдал приказ о преследовании, который мало отвечал действительной обстановке: «Неприятель в панике отступает на юго-восток по линии Хоэнштейн — Ваплиц. Первый корпус должен образовать барьер и еще в продолжение текущего дня достигнуть: первой дивизией — Мушакена; второй дивизией — Грюнфлиса; кавалерией и командами самокатчиков, а также артиллерией — Вилленберга. Двадцатый корпус покидает позиции озеро Ковнаткен — Хоэнштейнт и преследует русских в направлении Лана-Куркен. Преследование будет продолжаться завтра с самого утра первым корпусом в направлении Вилленберга. Части, расположенные у Сольдау, остаются на месте». Командир первого германского корпуса Франсуа не считался, однако, с вариантами приказов, исходивших от Оберкомандо Ахт. Наперекор желаниям Людендорфа он проталкивал свои полки к Нейденбургу. Около трех часов дня его вторая дивизия достигла северо-восточной части города и наткнулась там на части двадцать третьего корпуса и шестую кавалерийскую дивизию, расположенную у Ронцкена. Дивизия развернулась против этих частей, но, несмотря на свое количественное превосходство, сумела продвинуться всего только на несколько сот метров. Пыл в войсках строптивого генерала Франсуа угасал. Вторая дивизия, как свидетельствует об этом Рейхсархив, потеряла значительную часть своей активности. Предыдущие бои и, в особенности, столкновение утром 27 августа, когда русские атаковали ее во фланг под Хейнрихсдорфом, сильно подточили ее силы. Гинденбург тем временем решил, что вечером настала пора объехать те части, которые добились известных успехов, и похвальными отзывами вдохнуть в них новую энергию. Предположив устроить на следующий день свою штаб-квартиру в Остероде, он двинулся туда, намереваясь по дороге задержаться в Мюлене. Таким образом, в свете вечернего заката его автомобиль катился по дороге, ведущей на Данненберг. Вслед за ним ехал его штаб. По дороге неожиданно вокруг автомобиля Гинденбурга возникло нечто невероятное. С адским грохотом и шумом мимо него понеслись окутанные облаками пыли тяжелые орудия, грохочущие понтоны обозные повозки, запрудившие все шоссе. Крики обезумелых ездовых и обозных, которые нахлестывали объятых паникой лошадей, смешивались в невероятную какофонию. — Русские! русские идут!! Людендорф и офицеры его штаба, выхватив револьверы, выскочили из автомобилей, стараясь образовать поперек шоссе цепь. Угрожая оружием и стреляя, выкрикивая угрожающие слова, они тщетно пытались остановить это повальное бегство. Долгое время на шоссе творилось нечто невообразимое. Повозки цеплялись колесами, наезжая друг на друга, падали задавленные люди, сбитые с ног лошади, — дикий крик стоял на несколько километров в окружности. Но, когда постепенно волнение утихло, то выяснилось, что паника возникла из-за длинной колонны русских пленных, которая медленно продвигалась сквозь дым, покрывший поле битвы. Штыки окружавших пленных конвоиров ярко блестели в лучах заходящего солнца. И эти отблески заставили немцев подумать, что русские осуществили прорыв, что они наступают, неся с собой гибель всем... Вечером того же дня Людендорф, достигнув Остероде, вызвал по телефону О. X. Л. и донес Мольтке: — Битва выиграна, и преследование будет продолжаться, но окружение центра русской армии, по-видимому, не удастся. Людендорф, однако, ошибался. Окружение удавалось. Макензен уже забрался глубоко в тыл армии Самсонова, — забрался более глубоко, чем это предполагало Оберкомандо Ахт, а Франсуа, вместо того, чтобы идти на Лану, приближался к Нейденбургу и Вилленбургу для соединения с Макензеном и создания за спиной Самсонова непроходимого барьера. 29 АВГУСТАНа большей части русского фронта вечером 28 августа бои затихли только очень поздно ночью и оба противника, изнеможденные непрерывными боями, решили отдохнуть. Корпус Клюева, который достиг севера и северо-востока Хоэнштейна, намеревался, несмотря на страшные потери, на рассвете предпринять новую атаку. Но уже вечером прибыл приказ Самсонова, предписывающий не дожидаться утра и немедленно начать отступление. Для генерала Клюева этот приказ явился полной неожиданностью, так как, несмотря на неудачу одной из дивизий, остальная часть корпуса твердо держалась на своих позициях. Все же он поднял свои войска в три часа утра и двинулся в направлении Куркен — Яблонкен — Валлендорф и Хоржеле, оставив на месте сильный арьергард. Этот арьергард был атакован в 6 часов утра тридцать седьмой германской дивизией и дивизией фон дер Гольца. Несмотря на очевидное преимущество противника, русские храбро приняли бой, и в самый разгар его оказались под перекрестным огнем, так как в тыл им со стороны Гризлинена ударил первый германский резервный корпус. Противник был в три раза сильнее. Арьергард Клюева понес ужасные потери, тем не менее эта неравная борьба обошлась дорого первому германскому резервному корпусу и тридцать седьмой дивизии. Около десяти часов утра русский отряд, в виду численного перевеса противника, вынужден был сдаться. Немцы собрали первую кровавую жатву: несколько тысяч пленных, 7 орудий и большое число обозных повозок. Ядро корпуса Клюева тем временем продвигалось по длинному и узкому перешейку между озерами, посреди которого расположилась деревушка Шведерих. На рассвете немцы сосредоточили по этому перешейку ураганный огонь артиллерии, который причинил русским крупный потери. Несмотря на этот ужасающий огонь, им все-таки удалось ускользнуть на восток, вопреки усилиям третьей германской резервной дивизии, которая старалась отрезать путь к отступлению. * * *
План Гинденбурга удался, и когда наступила ночь, вокруг тринадцатого и пятнадцатого русских корпусов уже замкнулось кольцо... Правда, это кольцо не всюду было достаточно крепким, во многих местах оно было лишь едва намечено, встречались и бреши, но главные пути отступления русских находились уже в немецких руках. Особенно далеко в тыл забралась бригада Шметтау, покрыв в один переход тридцать пять километров, отделяющих Нейденбург от Вилленберга. Всего за двое суток эта бригада, ведя бои, прошла шестьдесят километров. На западе от бригады Шметтау, между Вилленбергом и Нейденбургом, часть кольца образовывала первая дивизия корпуса Франсуа. Вторая дивизия этого корпуса преградила выходы из леса Яблонкен, смыкаясь на севере с сорок первой дивизией, а к югу, от Ваплица до Шведериха и Куркена, широко раскрытой дугой расположилась див. фон Моргена, за которой следовал корпус Макензена, перерезавший все пути отступления на восток. Но это кольцо Гинденбурга завершилось еще более важными мероприятиями, а именно тем, что к вечеру 29 августа, на севере уже стояли с винтовками у ноги первый резервный корпус, тридцать седьмая дивизия корпуса Шольца, части ландвера и крепостные войска, занявшие позиции у Алленштейна, готовые встретить Ренненкампфа, если тот поспешит на помощь своему гибнущему товарищу. САМСОНОВ ПЕРЕДАЕТ КОМАНДОВАНИЕ МАРТОСУМы оставили генерала Самсонова на краю дороги при наступлении сумерек. Там его застал генерал Мартос, уехавший после короткого разговора в направлении Нейденбурга. Самсонов же направился в Орлау. Там он провел новую бессонную ночь, в то время как его штаб судорожно старался наладить связь с рассеянными частями. По приказанию Самсонова, в продолжение всей ночи офицеры штаба рассылали ординарцев, но никто из них не мог достигнуть указанных частей, потому что вторая русская армия не была больше схематически расположенной массой, а представляла собою сборище перепутавшихся частей. Войска шли походом, частью руководствуясь общими директивами, полученными раньше, частью руководимые импровизированными приказами своих командиров, частью без всяких приказаний. Было ясно, что враг окружил со всех сторон, но в душах офицеров еще теплилась слабая надежда, что выход может быть найден в юго-восточном направлении. Поэтому большинство полков шло по компасу, часто без дорог, прямо через леса, теряя ориентировку и снова находя ее, шло подымаясь на холмы и спускаясь с них. Но, когда уже казалось, что достигнута линия, за которой открывается путь к свободе, они были встречены огненной стеной пулеметного огня...
Тем не менее Самсонов был полон решимости продолжать сопротивление. Он надеялся, что корпус Артамонова, ныне Душкевича, уже приведен в порядок, что он успел отдохнуть. То же самое ожидал он и от остатков корпуса, Благовешенского, которому приказал остановиться, и, если возможно, перейти в наступление. Что же касалось корпусов Мартоса и Клюева, то... он был среди них, видел, как они едва плелись усталые, разбитые, деморализованные. Около полудня Самсонов со своим штабом находился около Орлау. В этот час у него была только одна мысль: он должен, он обязан сохранить для государя императора по возможности больше солдата, винтовок и орудий. Он должен спасти от катастрофы все, что еще возможно, и единственным его стремлением было вырваться из этого адского котла, собрать на русской территории свои разбитые корпуса и снова двинуться во главе их на одолевающего врага. И чтобы спокойно провести в жизнь это намерение, он пишет приказ, согласно которому генерал Мартос назначается командующим этими идущими, вернее, плетущимися, войсками, и должен вывести их на Хоржеле и Яново. Там, на русской земле, между этими двумя местечками, Мартос должен остановиться, и тогда Самсонов снова примется за осуществление нового, в спокойной обстановке подготовленного плана. Этот приказ Самсонов передал одному из своих офицеров, который должен был на автомобиле доставить его с максимальной быстротой. Но офицер Мартоса больше не нашел. Поэтому он направился к Клюеву, стоянка которого была ему известна. Клюев был в состоянии полной депрессии. Его истощенные войска уже начали отдельными частями сдаваться в плен. Подобные сведения поступали все чаще, по мере того, как войска Бюлова все сильнее обрушивались на его корпуса. В этот момент Клюев не мог простить себе, что не поверил в свое время донесениям летчиков, которые сообщали, что на него движутся сильные немецкие части. Он думал тогда, что это Благовещенский, но это не был Благовещенский, это был Бюлов ... И генерал Клюев находил только единственное утешение в том, что часть вины несет сам ген. Самсонов, случайно заставивший отклонить путь его корпуса к югу-западу, благодаря чему Бюлов поразил его в спину днем позже. Приняв приказ Самсонова от офицера связи, Клюев долгое время не знал, что он должен предпринять для того, чтобы собрать рассеянные части второй русской армии и планомерно вывести их на родину. Тем не менее, Клюев, будучи решительным и настойчивым человеком, решил попытаться осуществить поставленную перед ним задачу. Когда офицер, передавший приказ, возвратился к стоянке Самсонова, он случайно стал свидетелем трагического эпизода. По пути его автомобиль оказался среди колонны Каширского пехотного полка, который у деревни Шведерих был неожиданно окружен с трех сторон врагом. Полк остановился посреди жестокого огня и ждал, пока командир его ориентируется и решит в каком направлении возможно будет пробиться. И пока командир, полковник Коховский, не взирая на свист пуль, совещался с офицерами, каширцы стояли неподвижно, с винтовками «к ноге», падая один за другим, ранеными или убитыми, потому что в спешке приказ залечь не был отдан. Минуты в этот момент равнялись часам. Но вот решение было принято, и полковник Коховский сам громким голосом отдает команды, разворачивая полк в цепь. Затем он принимает из рук знаменщика полковое знамя, берет его в левую руку, высоко подымает над головой, взмахивает обнаженной шашкой и приказывает: — За мной, ребята, с Богом, ура! И каширцы, обрадованные возможностью сдвинуться с места, бросаются с громовым ура на ошеломленных немцев. Полковник Коховский пробегает несколько соте шагов, падает, пронзенный несколькими пулями, и полотнище знамени на мгновение покрывает его. В следующее же мгновение чья-то солдатская рука подхватываете древко и святыня каширцев снова полощется в воздухе, увлекая за собой наступающих солдат. Штыковой удар каширцев был ужасен и неудержим. Немцы невольно расступились и выпустили полк, спасенный от плена доблестной гибелью его командира. КАК ГЕНЕРАЛ МАРТОС ПОПАЛ В ПЛЕНОфицер, который должен был передать приказ Самсонова о том, что командование центром русской армии временно передается Мартосу, не мог найти его в силу следующих обстоятельств. Накануне вечером, когда Мартос находился на пути в Нейденбург, он узнал, что этот город уже занят немцами. Повернув обратно, он в сопровождении своих офицеров блуждал в продолжение всего вечера, разыскивая подходящее место для ночевки. Ночь была ужасной. В мозгу Мартоса неотвязчиво рисовались картины своих поспешно отступающих войск. Они, как живые, стояли перед его глазами и не давали возможности хоть на мгновенье сомкнуть веки. С наступлением рассвета Мартос решил найти новый пункт для наблюдения за местностью с тем, чтобы попытаться около него сконцентрировать свой корпус и развить новую планомерную операцию. В исполнение своего плана, он, едва только начала заниматься заря, направился в сопровождении казачьего эскорта в деревню, название которой не знал. Здесь он и его конвой попали в сферу тяжелого артиллерийского огня. Многие казаки были убиты, часть, не выдержав разрывов гранат, сыпавшихся, как град, повернула лошадей и бросилась врассыпную. Мартос вышел из своего автомобиля, задержал пробегавшую мимо него лошадь, сел верхом и приказал двум бывшим с ним офицерам и двум оставшимся казакам следовать за ним. Маленькая группа всадников сделала несколько попыток проникнуть в лес, но каждый раз оказывалось, что опушки уже заняты немцами, и куда ни направлялся маленький отряд, его всюду встречали ружейными и пулеметными выстрелами. Мартос пришел к заключению, что на лошадях они являются слишком заметной целью. Он приказал спешиться. Усталые, они побрели пешком в направлении Янова, но и здесь, когда они шагали по лесной просеке, из кустов затарахтели германские пулеметы. Начальник штаба корпуса Мартоса генерал Мачуговский был убит наповал, другой офицер — ранен. Четыре человека блуждали по лесам весь день. До самого вечера шли они по непомеченным на картах тропам. Когда спустилась ночь, кони их совершенно отказывались служит. Внезапно на опушке леса вспыхнул германский полевой прожектор, и ослепительный луч его осветил в темноте всадников. Мартос приказал скакать к противоположной опушке, но, едва только кони приблизились к первым кустам, как оттуда грянули винтовочные выстрелы. Лошадь Мартоса была убита. Сам генерал оказался выброшенным из седла и, прежде чем успел подняться, его грубо схватили торжествующие немецкие солдаты. Казалось, что в этот момент жизнь Мартоса оборвется. В темноте немцы не могли разобрать, кто попался в их руки и, опьяненные боевым угаром, собирались уже прикончить пленника. В это время раненый спутник Мартоса, капитан Федорчуков, крикнул по-немецки. — Это русский генерал! Немцы в первое мгновенье растерялись, a затем стали вежливыми и предложили Мартосу следовать за ними. Так, в темноте, Мартос, Федорчуков и два казака прошли шагов триста, пока перед ними не вырос бруствер свежевыкопанной траншеи. Там их встретил германский офицер, который предложил Мартосу отдать шашку. На следующее утро ген. Мартоса перевезли в Фрегенау. чтобы сутками позже представить Гинденбургу. Свидание было драматическим. Мартос некоторое время находился в пустой комнате под охраной часового. Затем раскрылась дверь, и из соседней комнаты вышел Гинденбург, за ним Людендорф. Все три генерала, двое германских и один русский отдали честь. Гинденбург покрутил ус и исподлобья посмотрел на Мартоса. Людендорф заговорил по-русски, голосом резким, насмешливым: — В чем заключалась собственно стратегия вашего прославленного генерала Самсонова? — спросил он. — Разбить вас, — просто и спокойно ответил ген. Мартос. Людендорф вспыхнул и недовольно проворчал что-то неразборчивое. В неприязненный разговор вмешался Гинденбург. Он, как и Людендорф, тоже говорил по-русски, но значительно хуже, и с сильным немецким акцентом. — Имеете вы деньги? — спросил он. — Да, ваше превосходительство, — ответил Мартос. — У меня есть русские кредитки. — Ну, эти деньги теперь ничего не стоят, — по-прежнему насмешливо заявил Людендорф. Гинденбург строго сдвинул брови и посмотрел на своего начальника штаба, как бы предлагая ему замолчать. — Вы были очень храбры, — сказал он одобрительно Мартосу. — Храбрый офицер должен сохранить свою саблю. Я буду приказать, что ваша сабля будет возвращена. Я желаю вам много счастья. Гинденбург протянул руку. Мартос ее пожал. Людендорф ограничился тем, что отдал честь и, мотнув головой по направлению конвоира, приказал увести пленного русского генерала. Поведение Гинденбурга по отношению к Мартосу было рыцарским, но оно, увы, выразилось только в словах. Мартос так и не увидел своего золотого оружия, храбростью заработанного во время японской войны. В ЛАБИРИНТЕ ЛЕСОВ И БОЛОТДушным было утро 29 августа. Мглистый туман, как тяжелая пелена, окутал поля и клубился в лесах, словно не имея силы оторваться от пропитанной кровью земли. Солнце слабо пробивалось сквозь насыщенную сыростью атмосферу, и к полудню температура повысилась настолько, что в Орлау стало невыносимо жарко. Обозные, занятые погрузкой военного имущества, обливались потом. Понуро жевали лошади реквизированное сено, недосушенное, прелое, только что собранное на полях. Генерал Самсонов покидал Орлау вместе с Постовским, Вяловым, Филимоновым, начальником оперативного отделения Лебедевым и четырьмя младшими офицерами. Под ним была разбитая строевая лошадь с неудобным седлом, — личная лошадь Самсонова куда-то запропастилась и, несмотря на усиленные поиски денщика, ни она, ни вестовой не были обнаружены. Грузно сидел генерал на чужом коне, отпустив поводья, склонив голову на грудь. Он ехал медленно среди своих сотрудников, погруженный в тяжелые думы, ехал молча, старательно скрывая от других свое угнетенное состояние. Самсонов был заметно усталым. Несмотря на всю силу воли, он все больше и больше горбился в седле, пока, наконец, Филимонов не подъехал к нему вплотную и предложил: — Сядьте же лучше в коляску, Александр Васильевич. На вас лица нет. Самсонов упрямо отказывался последовать этому совету. Желая показать свою выдержку, он коснулся шпорой коня, прибавил ходу и, преодолевая усталость, выпрямился. Так, с добрый час, он ехал по шоссе, обгоняя отступающую пехоту, объезжая уныло плетущиеся обозы и батареи. Усилие, которым Самсонов заставил себя выпрямляться, вскоре, однако, угасло, и он снова грузно, мешковато сидел на коне, покачиваясь из стороны в сторону. — Нет, — решительно сказал Филимонов. — Так больше не может продолжаться, ваше превосходительство! Вы так устали. Сядьте же в коляску. — Вы правы... — устало согласился Самсонов и остановил коня. — Я, действительно, кажется, достиг границы сил. Поищем коляску... Офицеры спешились, наблюдая бесконечный поток проходящих мимо них войск и поджидая момента, когда в среде их появится какой-нибудь из реквизированных экипажей. — Стой! — крикнул Вялов и поднял руку, заметив жалкую разбитую пролетку, в которой расположились истомленные солдаты, не выпускавшие, однако, винтовок из рук. Вожатый натянул вожжи. Пара лошадей остановилась. — Слезай! — властно приказал Вялов. — Выкинуть скарб. Быстро. Эта коляска нужна командующему. Солдаты нехотя повиновались. Самсонов с усилием поднялся в освобожденный экипаж и приказал вожатому продолжать путь, ехать дальше на Мушакен и, если возможно, в Яново. Окруженный офицерами штаба, экипаж тронулся. Первые десять километров были пройдены быстро и, казалось, ничто не помешает достигнуть поставленной цели. Внезапно дорогу преградили остановившиеся отряды пехоты, которые либо бесцельно топтались на месте, либо лежали по канавам, подкошенные усталостью. — В чем дело? — спросил Вялов. Последовали бессвязные ответы. Одни солдаты говорили, что приказано остановиться и ждать. Другие передавали, что предстоит бой, третьи заявляли, что объявлена дневка. — Дневка? Что за дневка, когда нужно, как можно скорее достигнуть границы? — с возмущением воскликнул Вялов. — Поручик, подите сюда, — крикнул он проходившему мимо запыленному офицеру. — Вам известно что-нибудь? Поручик устало поднял руку и показал на восток. Оттуда доносились перестрелка и редкие артиллерийские выстрелы. — По-видимому, авангард пятнадцатого корпуса, передвигаясь к Мушакену наткнулся на неприятеля. Больше я ничего не знаю, полковник. Вялов поблагодарил поручика и, дав шпоры коню, поехал вперед, чтобы выяснить обстановку. Короткое время спустя он вернулся и сказал Самсонову: — Дело плохо, очень плохо, ваше превосходительство. Авангарды Клюева наткнулись на немцев и были отброшены к востоку. Теперь, если мы хотим избежать плена, нам не остается другого выхода, как изменить направление и поехать по пути отступления остатков корпуса Мартоса. Попробуем пробиться к западу, на Вилленберг. — Делайте, как знаете, — махнул рукой Самсонов. — Мне теперь все равно. Вялов распорядился повернуть экипаж и, приказав казачьему конвою следовать за ним, двинулся в другом направлении. Пришлось съехать с шоссе. Дорога стала ужасной, узкой, с выбитыми колеями, по которым экипаж тащился с угнетающей медленностью. Появился лес... Вялов на всякий случай выслал дозоры и, подождав, пока те достигнут опушки, тронулся вслед, приказав конвою быть настороже. Высокие деревья обступили маленький отряд, когда тот въехал в лес, но едва появился первый перекресток, как где-то далеко впереди загремели выстрелы. Отряд остановился. — Ну, наверно опять напоролись на немцев, — с безнадежностью сказал Постовский. Так и оказалось. К коляске галопом подскакало несколько уцелевших казаков, из которых один был ранен. — Немцы, ваше превосходительство! — испуганно и почему-то шепотом доложили они Самсонову. — Много их. Впереди кишит. Самсонов выпрямился. — Ну, живьем, я думаю, мы им не дадимся? — сказал он и, придержавшись рукой за козлы, поднялся оглядываясь. — Поедем по этой дороге, — предложил он, указывая в сторону, и перебивая свою мысль, спросил казака. — Много вас побило? — Да вот, ваше превосходительство, все мы тут. Остальные полегли. Самсонов покачал головой и приказал ехать. Некоторое время экипаж, переваливаясь, катился по песчаной дороге. Невыносимая тряска еще больше утомляла генерала, силы которого были истощены многими бессонными ночами и ужасными переживаниями. — Дайте мне коня, — приказал он, останавливая экипаж. — Вы же не можете ехать верхом, Александр Васильевич, — запротестовал Филимонов. — Дайте мне коня, — упрямо повторил Самсонов. — Я кавалерист, и если уж суждено лишиться сил, то я предпочитаю пережить это в седле, а не в экипаже. Один из офицеров конвоя уступил Самсонову свою лошадь, а сам сел в экипаж, приняв на себя охрану документов штаба, которые, находились в ней. Маленький отряд снова двинулся вперед по лесной просеке. Но едва только кончился лес, и всадники авангарда появились на опушке, как на них снова посыпались ружейные выстрелы. Пришлось снова быстро повернуть. Так, блуждая по лесу и все время натыкаясь на германские заставы, отряд двигался то туда, то сюда, нащупывая место, где могла бы оказаться брешь и, наконец, под вечер он, как будто, нашел ее… Выехали на опушку... Открылся вид примерно на три километра... Далеко впереди тянулось шоссе Нейденбург — Вилленберг. За ним, пересекая его, бежало полотно железной дороги, огибающее Гросс Данкхейм и тоже стремящееся на Вилленберг. Прямо впереди перед Самсоновым раскинулась деревушка Задек, казавшаяся вымершей, и никем незанятой. Путь, по-видимому, был свободен. Открылся, наконец, долгожданный шанс прорваться на родину. Вперед были высланы конные разведчики, за которыми на некотором расстоянии рысью шел маленький отряд. Люди приободрились, офицеры выпрямились в седлах, надежда на мгновенье наполнила усталые души... Но... лишь только первые всадники приблизились к спасительной дороге, как сонная тишина ландшафта внезапно сменилась бешенной пулеметной трескотней. Самсонов не растерялся. — Стой-ой! — Громко крикнул он, вытянув руку. — Полковник Вялов, здесь мы должны пробиться во что бы то ни стало. Блуждать по местности, которая кишит германцами, бессмысленно. Атакуйте! Вялов взбрасывает руку к козырьку, некоторое время смотрит в упор на Самсонова, затем выхватывает из ножен шашку и, вращая ее над головой, кричит казакам: — Слушай мою команду: строй фронт! В лаву, марш-марш!! В одно мгновенье колонна конвоя перестраивается, рассыпается по равнине и с диким гиканьем и визгом несется, опустив пики, или размахивая шашками, на засевших в ивняке германцев. С бьющимся сердцем Самсонов следит за отчаянной атакой. На его глазах падают кони, люди, — всадники вылетают из седел, — немецкие пулеметы собирают обильную жатву. Он видит, как Вялов мчится впереди казаков, как он, низко, пригнувшись к шее коня, все сильнее и сильнее подается вперед, как он на мгновенье оборачивается, с ужасом замечая, что от отряда остались только жалкие остатки. — Назад!.. — слышит он далекий голос Вялова и казаки, повернув, устремляются опять к лесу. Но не успевают первые всадники появиться между деревьев, как снова звучит голос Вялова: «строй фронт!», и снова уцелевшие казаки с гиканьем и визгом устремляются в безнадежную атаку. Эта жертва была, действительно, напрасной. Только немногие и то, по большей части раненые, вернулись назад, в спасительный лес. Вялов, обливающийся потом, охрипший и тяжело дышащий, угрюмо докладывает. — Невозможно, ваше превосходительство... Самсонов вздыхает... Да, невозможно. Бросать третий раз уцелевшую горсточку людей на пулеметы и залпы хорошо спрятанных винтовок, это уже не геройство, a безумие. — Что ж, — с грустью говорит он. — Вечная слава храбрым, но те, кто живы, пусть попробуют еще спастись. Братцы! — обращается он к казакам. — Спасибо вам за службу, но вы больше ничего не можете сделать. Ступайте на все четыре стороны, постарайтесь пробиться на родину, поезжайте по одиночке, может быть одному-другому из вас удастся все-таки пробиться. — Да ваше превосходительство, мы уж с вами, — протестуют несколько казаков. — Не рассуждать! — повышает голос Самсонов. — Вот эти два пусть остаются. Остальные же — прочь с моих глаз. И, отдав честь казакам, он отпускает их на волю судьбы. — Спешимся, — предложил он офицерам. — Верхом нам все равно не пройти. Слишком уж заметно. Офицеры сошли на землю и, хлестнув коней, пустили их тоже на волю. — Надо уничтожить документы, — предложил Постовский. — Да, да, конечно, — согласился Самсонов. — Сделайте это поскорее. Ящики и чемоданы были выброшены из повозки. Торопливо бумаги были порваны и сожжены. На лесной поляне началось совещание. Куда идти? Как лучше пробиваться? Группа беглецов была теперь очень маленькой: три генерала, три младших офицера, денщик Самсонова и два казака. Совещались недолго. Было решено идти, пользуясь самыми густыми зарослями, удаляясь от дорог. В случаях, когда на них появятся селения, идти сначала на Вилленберг, a затем, не заходя в город, повернуть на Хоржеле. — Я предлагаю снять погоны, — тихо сказал Постовский. — Мы и так уже являемся заманчивой добычей для немцев. К чему же нам облегчать им поимку?.. Вялов с негодованием взглянул на Постовского, но Самсонов кивком головы приказал ему не противоречить и первым отстегнул плечевые ремни. Свои золотые генеральские погоны он спрятал в грудной карман. Примеру командующего последовали и остальные офицеры. ОДИНОКИЙ ВЫСТРЕЛДушная ночь застала на топком болоте небольшую горсточку людей. Страшная усталость, полная моральная депрессия совершенно обескуражили их. Даже здоровенный, пышущий здоровьем денщик Самсонова, до последнего мгновенья сохранявший бодрость духа, теперь плелся в хвосте маленького шествия, неся на плече попону, с которой он ни за что не хотел расстаться. Впереди шел Вялов. Он как-то автоматически стал руководителем группы и вел ее, справляясь по единственной карте, по единственному компасу, имевшему, к счастью, светящуюся в темноте стрелку. Электрический фонарик, которым он освещал карту, посылал все более и более слабые лучи. Батарейка выгорала. Вялов берег ее, но местность была очень трудной. Приходилось переходить потоки, брести по зыбучим пескам, и, когда эти пески кончались, шагать по болотам, в жижу которых ноги уходили по колени и выше. Поэтому чуть ли не каждые пять минут приходилось освещать карту и тратить драгоценную электрическую энергию, которую нечем было пополнить. Останавливались часто. Приходилось подтягивать отставших. Чтобы не потеряться, организовали перекличку: — Генерал Филимонов! — Здесь... — Полковник Лебедев! — Здесь... — Генерал Самсонов! — Здесь... Так, медленно и тяжело брели утомленные офицеры, мучимые голодом, потому что в течение двух дней во рту у них не было ни крошки хлеба. Медленно тянулись часы. Нервы были напряжены до крайности, внимание насторожено до предела, а сердце билось при малейшем шуме... Желание спастись, выйти из рокового кольца, было у всех одинаково сильно. Только оно помогало возрождать угасающую энергию и отгонять растущее отчаяние... — ... Генерал Самсонов!.. Голос командующего ответил издалека. Он был хрипл и слаб. Силы его заметно убывали. — Надо подождать его, — сказал Вялов подошедшему Лебедеву. — Надо было бы вообще отдохнуть, — ответил тот. — Я сам еле волочу ноги. Который час? Вялов посмотрел на часы-браслетку. Светящиеся стрелки показывали два часа ночи. — Уже скоро рассвет, — уклончиво ответил он Лебедеву, надеясь этим подбодрить его. Лебедев сел. — Делайте, что хотите, но дальше я идти не в состоянии. Нужно передохнуть, — сказал он, опуская голову на руки. Вялов промолчал и, полуобернувшись, начал всматриваться в темноту, откуда доносились медленные тяжелые шаги приближающегося Самсонова. — Передохнем, ваше превосходительство? — спросил он, когда командующий армии поравнялся с ним. — Да, кажется, это необходимо. Подошли Филимонов, денщик и остальные офицеры. — Положи для барина попону, — приказал Вялов денщику. И когда попона была разложена, прибавил: — Прилягте, ваше превосходительство, неизвестно, ведь, сколько нам еще придется идти. Самсонов покачал головой: — Ложиться опасно. Мы обязательно заснем и нас захватят врасплох.. — Да, — поддержал Самсонова Постовский, — ложиться ни в коем случае нельзя. — Но, ведь, это же не отдых! — с отчаянием воскликнул Лебедев. — Если мы хотим выбраться из рокового кольца, нам необходимо восстановить силы. Хоть час, но полежать надо. — Необходимо, во что бы то ни стало, прилечь, — решил Вялов. — Все равно мы долго не выдержим и рано или поздно повалимся на землю, обессиленные походом. — Совершенно правильно, — подхватил Постовский, — но, чтобы нас все-таки не захватили врасплох, предлагаю выставить караул. — Но кто же в состоянии выдержать хотя бы смену! — с новым приступом отчаяния воскликнул Лебедев. — Я прямо заявляю, что нахожусь на границе сил, и не берусь охранять вас. Я чувствую, что засну сразу, как перестану двигаться. — Довольно разговоров! — неожиданно резко оборвал Лебедева Вялов. — В караул пойдет молодежь. Вот вы... и вы! — наметил он протянутым пальцем двух младших офицеров. — Возьмите от казаков карабины и отправляйтесь в первую смену. Мы укоротим ее. Всего по полчаса. Разводящим буду я сам. Теперь — два с четвертью; в два сорок пять я заменю вас казаками. Один пост я предлагаю устроить здесь, на краю поляны, откуда видно довольно далеко, а другой — на той просеке. Ну, ступайте. Понуря головы, назначенные в охранение офицеры приняли от казаков карабины и разошлись по указанным местам. Остальные беглецы без различия чинов повалились на разостланную попону и большинство немедленно заснуло. Вялов воспользовался коротким привалом и отправился на разведку. Пробираясь ощупью между деревьями, он вышел на опушку леса и начал разглядывать местность, что было очень трудно, потому что тяжелые облака закрыли звезды и вокруг царил кромешный мрак. Но по сравнение с темнотой, царствовавшей в лесу, ночь на равнине казалась более светлой, и Вялову по некоторым признакам удалось определить, что группа беглецов находится неподалеку от дороги, ведущей на Вилленберг, в двух километрах к северо-западу от деревни Гросс-Данкхейм. — Будет гроза, — подумал он, заметив, что, несмотря на поздний час, ночь исключительно душная. И как бы в подтверждение его мысли далеко на горизонте вспыхнула зарница. — Хорошо будет, если гроза разразится на рассвете, — мелькнула мысль у Вялова. — Сильный ливень позволит, пожалуй, незаметно пробраться между немцами. Он образует завесу, испортит видимость, и тогда нам не придется сидеть весь день в лесу без пищи, ожидая, пока следующая ночь позволит нам двигаться дальше... Вялов повернулся и пошел обратно. Не доходя до отдыхающей группы, он наткнулся на офицера, который был назначен в караул. Несчастный крепко спал и не проснулся даже тогда, когда полковник потряс его за плечо. — Вставайте! — резко приказал Вялов и снова сильно встряхнул офицера. Тот вздрогнул и, быстро вскочив, заметался, ничего не понимая. — Простите ... — мог только прошептать он, сообразив, наконец, кто его разбудил. Полковник махнул рукой: — Отправляйтесь к группе и ложитесь спать. Нет смысла караулить в таком состоянии. Передайте о том же вашему товарищу… И не дожидаясь, пока офицер пойдет к другому часовому, он приблизился к группе и бросился на попону рядом с Самсоновым. «Не спит», — подумал он, покосившись на неподвижную фигуру генерала, который лежал на спине, заложив руки за голову. Сон быстро одолевал Вялова, но в тот момент, когда он собирался заснуть, кто-то вскочил и крикнул: — Идут!!. Вскочил и Вялов. Прислушался. В тишине ночи ясно слышался шум проходящей по шоссе кавалерии, двигавшейся, по-видимому, на Нейденбург. — Немцы!.. — Тише!.. Теперь стояли все, кроме денщика, который, опустившись на колени. сворачивал попону в скатку. — Надо идти... — Куда же? — Все равно... Только подальше от шоссе. Говорили все. Взволнованно, приглушенными голосами. Плена боялись, плена не хотели. Надеялись на спасительную темноту, думали, что хоть в последние часы, под покровом ее удастся пробиться к своим. Приходилось торопиться, хотя силы грозили окончательно иссякнуть. Пошли... Хлюпая по болоту, увязая в нем, растягиваясь во все более длинную и редкую цепь. — Полковник Вялов!.. — Здесь.
— Генерал Филимонов! — Здесь.
Внезапно Самсонов сел. Силы оставили его. — Встаньте, ваше превосходительство, — потряс его за плечо нагнавший Филимонов. — Оставьте меня, идите, — с безразличием махнул рукой Самсонов. — Я все равно больше не могу, и буду только обузой для вас. — Нет, — произнес Филимонов, — мы не оставим вас. Вместе все проделали, вместе и пробьемся. Самсонов взял себя в руки. Собрав всю силу воли, он устало поднялся на ноги и пошел вперед, как автомата, с безразличным видом, как если бы мысли его отсутствовали. Соблюдая всевозможные предосторожности, они шли долго, часто проваливаясь по пояс в трясину. Под прикрытием леса добрались до шоссе, перебрались через него. Затем спустились в долину, собираясь пересечь железнодорожное полотно, но пришлось идти в брод через речонку. Здесь полковник Лебедев споткнулся и упал. Лишился сознания. Вялов расстегнул ему воротник мундира, облил ему грудь и голову водой, но Лебедев не приходил в себя. Некоторое время постояли на месте, надеясь, что сознание вернется к Лебедеву, но минуты бежали, полковник лежал неподвижно, в глубоком обмороке. — Ждать нельзя, — сказал Вялов. — За железной дорогой, как мне кажется, наши мытарства кончатся. Там вряд ли будут немцы... Идемте... Слова Вялова казались обоснованными, и поэтому Лебедев был оставлен на произвол судьбы. Но погибнуть ему не было суждено. Он пришел в себя несколькими часами позже, когда сильный дождь освежил лицо. С трудом поднялся и добрался до хижины контрабандиста, скрытой от любопытного взора в густой чаще леса. Случай навел полковника на это жилище, где оказался человек, которого еще не коснулась ни война, ни страдания, — он жил по-прежнему одним интересом — жаждой денег. За крупную сумму он сначала накормил полковника молоком и сухарями, a затем, дав отдохнуть, перевел через границу и передал русскому кавалерийскому разъезду... Снова пошли. Выбрались из камышей, вскарабкались на железнодорожную насыпь, быстро перебрались через нее, взяв направление на Каролиненгоф, a затем вступили в новый лес, смешанный, угрюмый, похожий на непроходимые дебри. Зарницы мелькали все чаще и чаще, помогая беглецам избегать препятствий. Где-то вдали глухо перекатывались раскаты грома. Печально и зловеще вскрикивала сова... Первым шел по-прежнему Вялов. За ним Постовский. Внезапно Постовский сказал: — Постойте, полковник, мне кажется, за мной никто больше не идет.
— Подождем, пусть подтянутся, — сказал Постовский. Появился Филимонов... за ним денщик... остальные офицеры... казак... Самсонова не было... — Генерал Самсонов!... — вполголоса позвал Вялов. Только слабый шум ветра, предвестника приближающейся грозы, был ему ответом. — Генерал Самсонов! — уже громче повторил Постовский, но ответом ему опять был только вой ветра, который сильными порывами мотал вершины деревьев. — Александр Васильевич! — приложив ладони ко рту, закричал Филимонов. Тишина... Шквал пронесся, душный воздух затих и деревья замерли, ожидая первых капель дождя. Напряженно вслушиваясь, офицеры вглядывались в темноту. И вот в этой зловещей паузе где-то неподалеку, еле слышно и как-то удивительно спокойно, стукнул сухой, отрывистый, револьверный выстрел. Испуганно вскрикнула сова. Голос ее хохотом раскатился по угрюмому лесу. Беглецы переглянулись. Поняли. Рассыпались, повернули назад, молча стали обыскивать часть только что пройденного пути. Денщик Самсонова внезапно закричал и бросился куда-то в чащу, исчез... — Барин!.. барин!.. ваше превосходительство!... — донесся его удаляющийся голос. — Ступай назад, потеряешься! — тревожно закричал Вялов. Но денщик исчез, скрылся за деревьями с тем, чтобы только через десять дней появиться на родине со своей неизменной попоной, но без своего барина. Забрезжил рассвет. Искать дальше стало опасно. Путь на родину был свободен, но с каждым мгновеньем становилось светлее, и германский патруль мог обнаружить беглецов. Надо было спешить. Беглецов подгонял шум, — было слышно, как по шоссейной дороге с грохотом катились повозки германского обоза. Молча, собрав последние остатки сил, офицеры вышли из леса и через четверть часа уже были на дороге, ведущей из Вилленберга на Хоржеле, откуда граница проходила всего лишь в пяти верстах. И тогда, когда первые крупные капли дождя упали на иссохшую землю, беглецы увидели спокойно приближающийся к ним и идущий в полном порядке русский конный полк... Спасены!... У холодного, всегда такого спокойного и немного надменного Вялова, когда он поравнялся с первыми всадниками, на глазах навернулись слезы. — Дайте моим товарищам лошадей, ротмистр, — сказал он ближайшему офицеру, сидящему на сытом, мокром коне. — Мы страшно устали...
На рыночной площади Нейденбурга необыкновенное оживление. Оставленный русскими город переполнен германскими повозками, грохочущими зарядными ящиками артиллерии, содрогается от тяжелого хода пыхтящих тракторов, влекущих за собой громоздкие орудия. Много бодрых лиц. Настроение среди первого корпуса уверенное. Солдаты знают, что сопротивление противника сломлено, и в дальнейшем им придется только преследовать в беспорядке отступающих русских. Генерал фон Франсуа выходит на площадь ровно в половине десятого. Плац-комендант громким голосом заставляет весь этот суетящийся муравейник, — солдат, лошадей и повозок, — остановиться, но Франсуа отмахивается рукой: не надо. Сопутствуемый своими офицерами штаба, он пробирается через этот человеческий хаос, намереваясь сесть в автомобиль и перенести свой наблюдательный пост куда-нибудь поближе к арьергардам корпусов Клюева и Мартоса. Внезапно на площади раздался шум приближающегося аэроплана. Лица солдат и офицеров поднимаются к небу, ладони прикрывают щурящиеся от яркого света глаза, уши настораживаются. За крышами домов его еще не видно. Будет ли это русский, или немецкий? На всякий случай руки солдат щелкают затворами, вводят в стволы винтовок патроны. Пулеметчики поспешно снимают с двуколок свои смертоносные орудия и устанавливают их дулами в небо. Мотор жужжит над самой площадью. Руки, сжимающие винтовки, опускают приклады на булыжник. Свой. Маленький Таубе с двумя железными крестами на крыльях. Он описывает над площадью один круг, второй, присматривается к шевелящимся внизу людям, удостоверяется, что это свои и выбрасывает черный комок, который через мгновенье превращается в красный гриб. Внизу, качаясь из стороны в сторону, болтается металлический цилиндр, с длинными разноцветными лентами. Донесение летчика. Что может оно содержать? Новый приказ Гинденбурга, или же какие-нибудь неприятные новости со стороны русских? Аэроплан скрывается, а десятки людей бросаются на розыски парашюта, который исчез где-то за черепичатыми крышами домов. Франсуа, занесший было ногу на ступеньку автомобиля, захлопывает дверцу и ждет. Через несколько минут в его руках оказывается заветный цилиндр. Торопливо генерал отвинчивает крышку и вынимает вырванный из полевой книжки листок, на котором наспех чернильным карандашом набросано: «Доношу, что мною на дороге Млава-Нейденбург обнаружена русская колонна всех родов оружия, движущаяся походным порядком на Нейденбург. Длина колонны приблизительно тридцать шесть километров. Авангарды ее в девять часов десять минута были всего в шести километрах от города». Девять часов десять минут... Франсуа поспешно отодвигает манжету и смотрит на часы: девять часов тридцать пять. Почти полчаса прошло с тех пор, как летчик заметил неожиданно появившиеся на подступах к городу свежие русские части. Несомненно, что это идет Сирелиус с его гвардейцами, приближаются новые армейские части, посланные Жилинским для спасения Самсонова. Полчаса!.. За это время русские, наверно, уже успели приблизиться на два-три километра. Каждую минуту можно ожидать, что их снаряды начнут рваться над городом. И не успевает генерал Франсуа развить свою мысль до конца, как над рыночной площадью с оглушительным треском разрывается первая русская шрапнель, за нею вторая, третья, — в среде солдат возникает невероятный переполох. — Держите войска в порядке! — кричит Франсуа своему адъютанту. — Я бегу на телефонную станцию. И Франсуа, обычно такой спокойный и рассудительный, особенно в минуты опасности, буквально бежит со всех ног к телефонному аппарату, спешно связывается с Фрегенау и вызывает Гинденбурга. Под грохот разрывов он кричит в трубку: — Алло, экселленц! Алло, здесь Франсуа! Доношу, что мой изолированный в Нейденбурге корпус обстреливается артиллерийским огнем неожиданно появившихся новых русских частей. — Не может быть! — доносится из Фрегенау голос пораженного Гинденбурга. — Это так, экселленц, сомнений нет, я только что получил донесение от летчика. Русские идут колонной в тридцать шесть километров длиною. Чтобы удержать их продвижение, мне спешно необходимы подкрепления. — Сейчас я не могу вам дать ни одного полка, — уничтожающе сообщает Гинденбург. — Держитесь, генерал, держитесь сколько у вас сил хватит. Как только представится возможность, я пошлю вам все, что буду иметь свободного. Всецело полагаюсь на вашу инициативу. Гинденбург вешает трубку и в тот же момент его подзывают к другому аппарату. Оказывается, что не только корпус Франсуа под угрозой, но и другие составные части германского кольца, которое с таким трудом было создано с целью задушить два окруженных русских корпуса, внезапно оказались сами под угрозой. Командиры различных частей доносят в Фрегенау, что сильная русская кавалерия замечена движущейся на Лаутенбург, что шестой русский корпус во всей своей силе выступил из Мышенца и уже угрожает Ортельсбургу и, вместе с тем, тылу корпуса Макензена. Сомнения нет... Русские принимают отчаянные меры к тому, чтобы разорвать немецкое кольцо, осуществляют операцию большого масштаба... Гинденбург не медля отбрасывает все ранее разработанные планы. Перекинувшись скупыми фразами с Людендорфом, он берет то одну, то другую телефонную трубку и взволнованно приказывает: — Дивизии фон дер Гольца выступить немедленно из Хоенштейна на Нейденбург. — Сорок первой дивизии выступить из Орлау. — Третьей резервной дивизии выступить из Куркена... — Бригаде Унгера выступить из Ваплица. Все части должны спешить на помощь Франсуа, к угрожаемому участку, но, увы, они могут поспеть туда только на следующий день, тогда, когда Франсуа уже будет уничтожен. Положение строптивого генерала поистине критическое: впереди него остатки еще сохранивших боеспособность корпусов Мартоса и Клюева, позади — новый русский корпус с гвардейцами во главе. Его собственные войска разбросаны вокруг Нейденбурга маленькими отрядами. По большей части все они истощены непрерывными четырехдневными боями и не предполагают той опасности, которая им грозит с тыла. A кавалерия? Боже мой, кавалерии достаточно, но ее нельзя использовать, потому что она слишком далеко пробилась вперед, а связь отсутствует. Франсуа, который не боялся ни неприятеля, ни своих начальников, тем не менее сохранил спокойствие даже при самых запутанных положениях. В тот момент, когда огонь русской артиллерии, сосредоточенный по Нейденбургу, достиг высшего напряжения, а в городе осталось всего два батальона пехоты и две батареи, он, не рассчитывая на помощь со стороны Гинденбурга, начал осуществлять импровизированный план действий. Устроив свою ставку посреди рыночной площади, забрасываемой шрапнелью, он спокойно, как если бы участвовал в маневрах, приказал все части его обеих дивизий, сосредоточенные в районе Грегерсдорфа, двинуть к Нейденбургу. Сольдау должен быть оставлен пятой бригадой ландвера. Сконцентрировав в одном месте все силы, он на следующий день намерен был продолжать наступление. До наступления вечера он понемногу подтягивает к Нейденбургу семь батальонов пехоты и двадцать батарей артиллерии, из которых восемь составлены из гаубиц самых тяжелых калибров. Эти силы, энергично поддержанные с обеих флангов мощной артиллерией, до вечера удерживают позиции. Но вот в лучах заходящего солнца от земли отрываются гигантские фигуры русских гвардейцев. Они бросаются в неудержимую штыковую атаку, выбивают германцев из окопов и занимают Нейденбург. Кажется — все рухнуло, и участь бригады Зонитага ожидает также корпус Франсуа. Но вот, вечером 30 августа, ординарец на загнанной лошади привозит сообщение Гинденбурга, что в распоряжение Франсуа отправляются сильные подкрепления и генералу предлагается заранее разработать план их размещения для предстоящей концентрированной атаки, назначенной на завтра. Всю ночь по шоссе и проселочным дорогам, бегущим к Нейденбургу, с грохотом и бряцаньем катятся колонны германских подкреплений. Всю ночь идут солдаты, зная, что от их удара зависит участь битвы под Сольдау. Всю ночь не спит Франсуа, разрабатывая инструкции и приказания, надеясь, что его операции увенчаются успехом. И едва 31 августа взошла заря, как Франсуа дает приказ к наступлению. Его войска трогаются, осторожно приближаясь к Нейденбургу. Они без боя занимают пригород, рыночную площадь и... не находят в городе никого. Где же русские? Куда девался авангард этой мощной колонны, который навел такую панику на штаб Франсуа и ставку Оберкомандо Ахт? Лишь много времени спустя выясняется это странное явление. Оказывается, что командир третьей гвардейской дивизии генерал Сирелиус, заняв Нейденбург, нашел там многочисленных русских раненых пленных, которых Франсуа, покидая город, не успел эвакуировать. Все раненые, как солдаты, так и офицеры, принадлежали к корпусам Клюева и Мартоса и единогласно утверждали, что оба эти корпуса уже погибли. Больше того. Все были уверены, что Франсуа оставил Нейденбург лишь на несколько часов, отправившись навстречу очень сильным подкреплениям, будто бы посланным Гииденбуртом на выручку Нейденбурга. Слухи и рассказы были потрясающими. Сирелиус, не имевший достаточной ориентировки, решил, что слишком опасно оставаться в Нейденбурге и приказал очистить город. Еще позже оказалось, что он только предупредил приказ, отданный Жилинским, которому ясно стало, что армия Самсонова накануне полной гибели. Он приказал первому и шестому корпусам и гвардейской дивизии Сирелиуса очистить Нейденбург и отступать на юг. Этот приказ попал в руки Сирелиуса, однако, позже. Остатки армии Самсонова, таким образом, лишились помощи в тот момент, когда еще было возможно кое-что спасти. И вот в необъятных лесах Кальтенборна, лесах, растущих на топких болотах, разыгралась трагедия 100 000 человек — трагедия, закончившаяся гибелью пятнадцатого и тринадцатого корпусов и вынудившая командира их, генерала Клюева, отдать саблю своему противнику, строптивому генералу фон Франсуа... Весь день окруженные в болотах русские отчаянно отбивались от наседавших германцев. Весь день люди, без пищи, воды и патронов, бросались в отчаянные атаки на все теснее и теснее сжимающееся кольцо. Всюду, куда ни устремлялись роты и батальоны, их встречала огненная стена винтовок, пулеметов и легких орудий, бьющих на картечь. Из полков на свободу пробивались только взводы, из дивизий отдельные, редкие батальоны. Лишь горсточка людей увидела свою родину, все остальное погибло или было взято в плен. Недаром Гинденбург, по окончании битвы под Сольдау, заказал в церкви Алленштейна торжественное молебствие. В руки восьмой германской армии попали небывалые трофеи — девяносто тысяч пленных, триста пятьдесят орудий и тринадцать генералов, пожертвованных Россией во имя спасения Парижа. В лесах Кальтенборна несколько дней продолжался кошмар. Уже замолкли выстрелы, но над болотами из часа в час раздавались слабеющие стоны и крики погружающихся в трясину людей, ржание гибнувших лошадей, вопли и германцев и русских, тонущих иногда в трясине па расстоянии метра друг от друга. Последний бой был не только бойней, но и ужасом. Немцы стреляли в немцев, русские стреляли в русских. Часами блуждали потерянные части по лабиринтам лесов, чтобы, напоровшись на притаившегося врага, погибнуть в огне ожесточенных залпов. Армия Самсонова погибла, но цель была достигнута. Тридцать два эшелона войск, снятых с французского фронта — восемьдесят тысяч человек, — приближались к Висле, хотя Гинденбург уже не нуждался в них. Два перебрасываемых пехотных корпуса и одна кавалерийская дивизии были сняты германцами как раз с того участка, где неделей позже, во время битвы на Марне, прорвались английские дивизии маршала Френча и полки французского генерала Франшэ л’Эсперэ, отрезавшие армию Клука от армии Бюлова и заставившие весь германский западный фронт отойти на реку Эн и окопаться на позициях, покинуть которые им не суждено было в течение последующих четырех лет. Вторая русская армия, принеся тяжелую кровавую жертву, исполнила свой долг перед родиной и союзниками. А Ренненкамнф? Неделей позже он, несмотря на полученные сильные подкрепления, вынужден был в день победы на Марне покинуть поля восточной Пруссии, оставив на них еще тридцать тысяч русских солдат. А между тем Людендорф когда-то угрюмо сказал: — Ренненкампфу стоило только приблизиться, и мы были бы разбиты. ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОНДва дня спустя, когда закончилась великая трагедия под Сольдау, по лесам и болотам рассыпались немецкие рабочие команды, занявшиеся уборкой десятков тысяч трупов, своих и русских. Трупы были снесены в одно место и похоронены в огромных братских могилах. На опушке леса у Каролиненгофа, в семи верстах к юго-западу от Вилленберга и в двух верстах к северо-западу от озера Пивниц, германские рабочие нашли среди орешника тело пожилого русского офицера без погон. Никому не пришло в голову посмотреть в грудной карман мундира, никто не обнаружил там золотых погон... Но один из чинов команды, местный дровосек, заметил на шее золотую цепочку. Украдкой потянув ее, он вытащил из-под воротника мундира золотой овальный медальон, в котором были две фотографии: бодро глядящего генерала с надвое расчесанной аккуратной бородкой и полной красивой дамы с причесанными по моде волосами. Маленькая золотая вещица понравилась дровосеку и он сунул ее в карман, кстати, отяжелевший от обилия русских и немецких денег, золотых империалов и часов. Тело подняли. Снесли на сборное место, в соседний лесок, прилегающий к деревне Гросс Данкхейм. Там тело офицера было похоронено отдельно, рядом с братской могилой солдат корпуса Мартоса. Кто-то сделал лютеранский крест и неловкой рукой написал: «здесь лежит неизвестный русский офицер, павший за свою родину». А годом позже, в октябре 1915 года, в Германию прибыла миссия Красного Креста. Среди сестер милосердия была красивая, полная дама, из под косынки которой выбивались чудесные, гладко причесанные волосы. Эта дама долго объезжала деревни и хутора Восточной Пруссии, расспрашивая, не знает ли кто-нибудь место, где похоронен генерал Самсонов. Замзонофф? Тот, который чуть не разбил Гинденбурга? Разве он убит? Нет, этого места никто не знает... И вот, случайно, — совершенно случайно, — госпожа Самсонова набрела на хижину дровосека. Было холодно, хотелось поесть, обогреться. Дровосек принял русскую сестру милосердия и за большие деньги взялся ее накормить. И пока готовилась скудная, даже по военному времени, закуска, дама разговорилась с немцем. Последний рассказал подробно о том, как он случайно наткнулся на тело русского офицера. Факты совпадали, и вот, на заскорузлой руке пожилого дровосека сверкнул маленький овальный кусочек золота. Путеводный медальон. Пошли... Сквозь моросящий октябрьский дождь, борясь с ветром. В оголенных кустах орешника нашли маленький, поросший блеклой травой холмик, покосившийся крест с немецкой надписью. После долгих хлопот добились разрешения вырыть тело и отвезти его на родину... Нашлись люди, которые пришли с лопатами. Тело пожилого офицера, похороненное без гроба, еще раз увидело свет серого, плачущего неба. Оно хорошо сохранилось — по-видимому, в почве было много кремнистых кислот, — и чуть-чуть выше правого виска виднелось немного обожженное по краям круглое отверстие от револьверной пули... Переложили в свинцовый гроб. Запаяли. Увезли в родную Акимовку, в Херсонскую губернию, где у старенькой церковки устроен фамильный склеп. Похоронили вторично, под печальные напевы вечной памяти. Лежит ли еще там генерал Самсонов? Ухаживает ли кто-нибудь за его могилой или уже ходит над ней пыхтящий трактор? Неизвестно. Такие вести редко приходят из страны, живущей своей жизнью. Известно зато другое. На опушке леса у фермы Каролиненгоф бредущий среди кустов путник внезапно наталкивается на усеченную пирамиду, сложенную из крупных валунов. Этот скромный памятник, воздвигнутый неподалеку от громадной каменной братской могилы, которая, как замок, возвышается у Танненберга и где спит вечным сном германский фельдмаршал Гинденбург, охраняемый тысячами душ своих соратников, сложен руками бывших врагов. В него вделана металлическая доска с краткой надписью: «Генерал Самсонов, противник Гинденбурга в битве под Танненбергом. 30. 8. 1914»... жүктеу/скачать 3.01 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|