Предисловие 8 Часть первая Поворот 16

Семеро заговорщиков, которые долго совещались между собой, прежде чем привести в исполнение свой план, направились в малень­кую комнату, в которой находился микрофон, связанный с радиопере­датчиком «Радио-Мадрид», откуда всего два с половиной года тому назад генерал Миаха призывал жи­телей Мадрида превратить столи­цу Испании в «могилу фашизма».

Когда на часах пробило полночь, диктор мадридского радио, обыч­но читавший ежедневную военную сводку о положении на фронтах, которую миллионы испанцев в тот вечер ожидали с особой тревогой из-за бесчисленных слухов относи­тельно подлинных перспектив со­противления, монотонным голо­сом изложил ее содержание.

«За исключением бомбардиров­ки вражеской авиацией Валенсии, Сагунто, Аликанте и нескольких деревень этой же провинции, — ска­зал он — нет никаких новостей, за­служивающих упоминания».

Эта обычная формулировка бы­ла не более чем уловкой.

Затем, согласно весьма много­численным свидетельствам, диктор вдруг начал говорить голосом зна­чительным и торжественным, в ко­тором чувствовалось волнение.

«Граждане! — сказал он, — мне предстоит сейчас довести до ваше­го сведения весьма важное заявле­ние».

И взяв в руки три машинописные страницы, которые ему протянули, он стал не спеша зачитывать их со­держание. Чтение это началось звучным обращением: «Испанские труженики! Антифашистский на­род!»

В заявлении, пересыпанном не­благозвучными эпитетами в адрес правительства Негрина, открыто отрицалась его законность.

Правительство Негрина обвиня­лось в том, что «оно не выполнило ни одного из обещаний, данных им после падения Каталонии».

Отождествив президента респуб­лики Мануэля Асанью, который, находясь во Франции, только что сложил с себя свои высокие полно­мочия, с Хуаном Негрином и ми­нистрами, которые вместе с ним прибыли в Центрально-южную зо­ну, заявление обвиняло этих поли­тических деятелей, или, как там бы­ло сказано, «руководителей сопро­тивления», в том, что они «покину­ли свои посты и подготавливают себе позорное бегство, чтобы спа­сти свои жизни ценою бесчестья».

Эта преамбула имела целью оправдать принятое заговорщика­ми решение, которое в тексте за­явления раскрывалось в следую­щих выражениях:

«Чтобы предупредить этот по­зорный акт и не допустить дезер­тирства в настоящий, столь ответ­ственный момент, был создан На­циональный совет обороны. Во­одушевленные чувством ответ­ственности за ту миссию, которую мы решили возложить на себя, во­одушевленные полной уверен­ностью, которую нам придает на­ше прошлое, настоящее и будущее, мы обращаемся ко всем трудящим­ся, ко всем антифашистам, ко всем испанцам, чтобы сказать им от имени Совета обороны, который принял на себя все полномочия в тот момент, когда правительство Негрина позорным образом от них отказалось (sic !), что, преиспол­ненные сознанием своего долга, мы им гарантируем, что никто не сможет уклониться от исполнения своих обязанностей и избежать от­ветственности... Мы не дезерти­руем, и мы не потерпим дезертир­ства... Мы усилим сопротивление, чтобы наше дело не было запятна­но позором и презрением... «Или мы спасемся все вместе, или же погибнем все». Эти слова доктора Негрина Национальный совет обороны намеревается осуществ­лять на деле. Вот почему мы обра­щаемся к вам за помощью и со­трудничеством. Мы будем безжа­лостны к тем, кто откажется вы­полнить свой долг».

Здесь диктор прервал чтение и объявил, что Хуан Бестейро, «ко­торого мне нет нужды представ­лять вам», выступит с кратким обращением.

Старый вождь Испанской соци­алистической рабочей партии,

274

«Дорогие сограждане! Настал час объявить правду и освободить нас из тенет лжи, которыми нас опутали... Правительство Негрина, со свойственной ему манерой скры­вать правду, с его полуправдами, его лживыми обещаниями, не имеет иной цели, кроме как вы­играть время... Эта политика от­срочки в решении проблем, ко­торые всех нас занимают, ставит перед собою цель поддерживать извращенное убеждение в том, что осложнение международной обста­новки разрешится всемирной ката­строфой, в которой, вместе с наши­ми, пролетарские массы несколь­ких наций найдут свою гибель».

Начав с обвинения правитель­ства Негрина в том, что оно ни много ни мало стремится распро­странить испанскую трагедию в масштабах всей планеты, старик добавил, что в результате отказа Мануэля Асаньи от своих функций главы республики республика была «обезглавлена», а правительство Негрина не имеет больше никакой «законной основы» и поэтому не



Развалины Университетского городка в северной части Мадрида, где шли ожесточенные бои.

275

«Республиканская обществен­ность по горло сыта этим ката­строфическим фанатизмом... Я об­ращаюсь к вам из города Мад­рида... который с достоинством перенес свое мученичество... я за­являю вам сегодня, что именно в момент поражения следует дока­зать... свое моральное мужество, которым мы, безусловно, обла­даем. Можно проиграть, но проиграть с честью и достоинством... Я утверждаю, что моральная побе­да такого рода стоит больше, чем материальная, достигнутая ценою маневров и унижений. Вот почему, взывая к вашему чувству ответ­ственности, я прошу вас в этот тяжелый момент поддержать, как мы и сами стремимся это сделать, за­конную власть Республики, кото­рая временно сосредоточивается в руках военных властей».

Свидетель этой сцены, X. Гарсиа Прадас, вспоминает в своих мемуа­рах «Как завершилась война в Ис­пании», что, закончив выступление несколькими эффектными взмаха­ми «своих рук в крахмальных ман­жетах», Хулиан Бестейро «зарыдал».

Диктор тут же передал микро­фон командующему армии Центра полковнику Касадо, который заго­ворил без околичностей.

Не утруждая себя рассуждения­ми конституционного характера, которые были выдвинуты в заявле­нии и речи Хулиана Бестейро, он не сделал даже намека на возмож­ность сопротивления.

Ключевым словом его выступле­ния было слово «мир».

Слово это, прозвучавшее в ис­кусно организованной обстановке смятения, становилось полюсом притяжения для части республи­канской общественности и для многих частей Народной армии, которым не разъяснялось, на каких условиях наступит мир.

Если целью полковника Касадо было заключение мира любой це­ной, то для подполковника Сиприано Меры, который сменил его на волнах «Радио-Мадрид», это бы­ло не так.

Командуя IV армейским корпу­сом, который прикрывал фронт под Гвадалахарой, Мера согласил­ся присоединиться к заговору, ду­шой которого был Касадо, веря и надеясь, что каудильо согласится заключить «почетный мир».

И он говорил об этом в таких вы­ражениях, которые по прошествии времени показывают нам беспоч­венного мечтателя.

«С этой минуты, — вскричал он, — Испания располагает правитель­ством и берет на себя высокую цель: добиться мира, почетного мира, основанного на незыблемых принципах справедливости и брат­ства (sic!), мира без унижений и слабости... Если же, к несчастью, предложение такого мира, кото­рого мы хотим, упрется в стену непонимания, я торжественно за­являю вам, что тогда мы будем действовать, как подобает солда­там, и будем находиться на своих боевых постах до самой смерти, с тем чтобы защитить независи­мость».

Далее наступило молчание.

И сразу же как те, кто взял на се­бя инициативу проведения государ­ственного переворота, так и те, кто остался на стороне Негрина и ми­нистров, верных принципу мини­стерской солидарности и своему мандату, развернули лихорадоч­ную активность, целью которой было или заключение мира любой ценой (то есть, по сути дела, капи­туляция), или же продолжение со­противления с задачей нахождения такого выхода из войны, который не был бы бедствием для Испан­ской республики и для сотен тысяч бойцов, еще находившихся под ружьем.
Клубок интриг, ведущих к предательству
«Национальный совет обороны», который часто называли «Хунтой полковника Касадо», в ночь с 4 на 5 марта огласил список входивших в его состав членов.

Хотя с самого начала его факти­чески возглавлял Касадо, его пред­седателем сразу же после переворо­та был назван генерал Миаха, за несколько дней предупрежденный об этом заговорщиками и оказав­ший им официальную поддержку.

Состав хунты выглядел следую­щим образом:

Председатель: генерал Миаха.

Оборона: полковник Касадо.

Международные отношения: Ху­лиан Бестейро (ИСРП).

Финансы: Гонсалес Марин (НКТ).

Внутренние дела: Венсеслао Каррильо (ИСРП).

Правосудие: Сан Андрее (Левая республиканская партия).

Народное просвещение: Хосе дель Рио (Республиканский союз).

Транспорт, связь, общественные работы: Валь (НКТ).

Трудовые отношения: Антонио Перес Гарсиа (ВСТ).

Касадо, комментируя в своей книге «Так пал Мадрид» истинный смысл распределения министер­ских портфелей, которое он осуще­ствил сообща с Хулианом Бестей­ро, писал об этом следующее:

«Члены Совета принадлежали ко всем политическим партиям и профсоюзным организациям, за исключением коммунистической партии».

Не правда ли, очень многозначи­тельное замечание?

И действительно, с одной сто­роны, руководство НКТ в Цент­ральной зоне послушно оказало полную поддержку как полковнику Касадо, так и Хулиану Бестейро, то есть как одному из тех профес­сиональных военных, которых оно

276

С другой стороны, две «антинегринистские» фракции в ИСРП, од­на из которых включала в себя представителей левого крыла пар­тии — сторонников Кабальеро — и была представлена Венсеслао Каррильо, а другая принадлежала к ее правому крылу во главе с Хулиа­ном Бестейро, объединились в коа­лицию против Хуана Негрина и тех социалистов, которые, подобно

277

Однако ИСРП не примкнула це­ликом и полностью к государ­ственному перевороту, который был направлен не только против коммунистов, но и против всех сто­ронников продолжения сопротив­ления во имя отказа от капитуля­ции.

То же самое можно сказать и про ВСТ, хотя один представитель это­го союза и входил в состав хунты. Однако это не перечеркивает того факта, что данный профцентр объединял в своих рядах социали­стов — сторонников Негрина, коммунистов, левых республиканцев.

В конечном итоге содержавший в себе неоспоримый антикоммуни­стический аспект государственный переворот был нацелен на то, чтобы изолировать всех тех, кто, интуитивно предвидя, каким будет поведение каудильо, понимал, что коалиция Касадо-Бестейро предве­щает республике гибель в «позоре и бесчестье», а также и то, что ги­бель эта приведет к безжалостным репрессиям, размах и продолжи­тельность которых превзойдут все, что могло подсказать воображе­ние.

Здесь напрашивается вопрос, ка­ким было поведение председателя совета министров Негрина и самих министров при получении известия о перевороте.

Находившийся 4 марта в местеч­ке Эльда на Средиземноморском побережье, неподалеку от Аликан­те, Негрин, судя по всему, не был чрезмерно удивлен сообщением о произведенном Касадо путче.

Уже несколько дней, как он до­гадывался о неизбежности этого события, поэтому решил не прово­дить в Мадриде заседания совета министров, который он все же хо­тел собрать, чтобы обговорить (со­гласно свидетельству Альвареса дель Вайо) «основополагающие идеи своей речи, которую он наме­ревался произнести 6 марта».

На совет Негрин пригласил в Эльду генерала Миаху, генерала Матальяну и полковника Касадо.

Миаха и Касадо ответили отка­зом, выдвинув в свое оправдание смехотворные предлоги.

Только генерал Матальяна, ко­торый также был замешан в заго­воре, мучимый угрызениями сове­сти из-за того, что он уже предста­вил врагу залог своего предатель­ства, передав в ставку Франко план всех фронтов Центра, принял приглашение председателя совета ми­нистров.

Собравшийся 4 марта в Эльде совет министров к 11 часам вечера прервал свою работу. Был подан скромный ужин.

Вскоре после окончания переда­чи мадридского радио, оповестив­шей о государственном переворо­те, глава правительства вызвал по телефону столицу. Доктор Негрин лично хотел говорить с Касадо.

Согласно одному из свидетелей этой сцены, анархо-синдикалисту Гарсиа Прадасу, который находил­ся рядом с главою мятежников, ме­жду ними произошел следующий диалог:

Негрин. Добрый вечер, мой гене­рал.

Касадо. У телефона полковник Касадо.

Негрин. У телефона председа­тель совета министров. Мой гене­рал...

Касадо. Это полковник Касадо. Я вас слушаю...

Негрин. Я только что выслушал ваше выступление. Я не хочу в это верить. Что там у вас происходит?

Касадо. Но это ясно. Мы восста­ли против вас и теперь вы — мятеж­ники.

Негрин. Но можно урегулиро­вать наши недоразумения.

Касадо. Все уже урегулировано, особенно в том, что касается вас. Перед вами тот, кто готов дать вам отпор.

Негрин. Правительство склон­но...

Касадо. Правительство? Нет больше правительства. Отныне су­ществует Национальный совет обороны, который взял на себя всю полноту власти в Республике.

Негрин. Я предупреждаю вас, что мы сильны и что у нас есть средства для того, чтобы вас при­нудить...

Касадо. Ваши угрозы меня не пугают.

Негрин. Выслушайте меня, мой генерал.

Касадо. Я всего лишь полковник. Я не принимаю звания, которое было мне пожаловано [25 февраля Негрин присвоил Касадо звание генерала. — Ж. С].

Негрин. Но дела не могут оста­ваться в таком положении...

В этот момент диалога, соглас­но другому свидетельству (а имен­но свидетельству Альвареса дель Вайо), Негрин рассердился и без обиняков объявил своему собесед­нику:

— С этой минуты я освобождаю вас от ваших обязанностей.

Позже, той же ночью, Негрин вызвал к телефону из своей рези­денции в Эльде начальника Службы военной информации (СИМ) ** Педреро, чтобы отдать ему приказ об аресте Касадо и всех членов Совета обороны. Однако Педреро отказался выполнять при­каз, сославшись на то, что «в Мад­риде все на стороне Касадо».

На рассвете 5 марта командующий

_________

278

Подавленный ночью ожиданий и разочарований, председатель сове­та министров на рассвете объявил генералу Кордону, который только что был назначен генеральным се­кретарем национальной обороны, что «во избежание еще больших бед республиканское правитель­ство должно немедленно покинуть Испанию».

По мнению всех, кто в то утро видел главу правительства, он ка­зался человеком, дошедшим до предела отчаяния и совершенно обессиленным.

И действительно, уже с момента своего прибытия в Центрально-южную зону, Негрин производил впечатление человека, который полностью утратил контроль над событиями; он плыл по течению доходивших до него новостей, из которых некоторые, относившиеся к подготовке направленного про­тив него государственного перево­рота, побудили его после краткого пребывания в Мадриде возвра­титься в Эльду, которую называли также «Позиция Юсте». 28 февраля он узнал там об отставке президен­та республики Мануэля Асаньи.

Это известие подействовало на него удручающе. Чтобы показать, что он в состоянии противостоять этой беде, он тут же созвал чрезвы­чайное заседание совета мини­стров.

Совет закончил работу на рас­свете 1 марта, после чего было об­народовано коммюнике, в кото­ром, в частности, говорилось: «Правительство изучило возмож­ность принятия мер для примене­ния статей 68 и 74 Конституции» (то есть проведения немедленных выборов, что в той напряженной ситуации, в которой находилась Центрально-южная зона, было

бессмысленным жестом).

2 марта, несколько потеряв голо­ву, Негрин счел за лучшее вызвать в Эльду полковника Касадо и гене­рала Матальяну, чтобы сообщить им о своем решении назначить пер­вого главой центрального гене­рального штаба, второго — началь­ником штаба сухопутных войск.

Тем самым он лишь насторожил обоих офицеров, которые сочли, что такое продвижение по службе в действительности будет означать их отстранение от занимаемых ими командных постов. Они срочно вернулись в столицу, намереваясь ускорить формирование «Нацио­нального совета обороны» и свер­жение законного правительства.

В то время Негрин еще не знал, что полковник Касадо уже в тече­ние некоторого времени находился в прямых отношениях с генералом Франко. (Сегодня это известно нам из франкистских архивов.)

Из донесений франкистской службы контрразведки в Мадриде, которые исходили от полковника Сентаньо де ла Паса и от других офицеров, проникших в штаб рес­публиканской армии Центра в Ма­дриде явствует, что полковник Ка­садо вступил в контакт с Фалангой в конце января 1939 года.

Фаланга немедленно уведомила об этом Службу армейской развед­ки (СИПМ) при ставке Франко, ко­торая направила к Касадо трех эмиссаров: Барботти, Луну и Ме­дину.

Тогда же СИПМ предложила Касадо использовать передачи «Радио-Насиональ» для отправки шифрованных донесений в ставку Франко.

1 февраля 1939 года полковник Касадо собственноручно составил шифрограмму, в которой он давал Франко свое согласие положить ко­нец войне в таких словах: «Чем скорее, тем лучше». Одновременно с этим кратким уведомлением о своем согласии заговорщик напра­вил одному из генералов франкист­ской ставки Баррону письмо (оно также опубликовано), в котором сообщал ему, что желает «как мож­но скорее положить конец войне с помощью грандиозного жеста, ко­торый поразит мир, и при этом не будет потерян ни один человек, ни даже патрон».

6 февраля «Терминус», а иными словами, ставка «генералиссимуса» передала одному своему эмиссару письмо генерала Баррона, адресо­ванное Касадо. В письме разъясня­лись условия капитуляции, на кото­рую Касадо уже дал согласие.

11 февраля глава СИПМ полков­ник Унгриа получил от Касадо послание, в котором тот просил, «согласовав с Бестейро, пощадить жизни тех военных, которые вели себя достойно». Именно в этот мо­мент к путчу примкнули генерал Матальяна и командующий XXIII армейским корпусом генерал Бернал, который пообещал франки­стам открыть «весь гранадский фронт вплоть до самого моря».

15 февраля Касадо получил от генерала Баррона новое письмо, касающееся на этот раз мер мило­сердия по отношению к офицерам, «которые вели себя достойно». Это письмо было написано Барроном под диктовку самого Франко.

Согласно Хулио Паласиосу, ко­торый принимал участие в издании книги «Воспоминания агента СИПМ», «Касадо заявил, что он тронут посланием Баррона-Франко и передал, что все подготовлено для начала штурма бастионов коммунизма».

16 февраля агент СИПМ передал в Бургос новое послание, в кото­ром он сообщал о признаниях, сде­ланных ему Касадо:

«Я веду чистую игру. Со своей стороны я гарантирую, что в моем секторе наступления не будет. Если же что-либо подобное произойдет в другом секторе, а это кажется мне маловероятным, я в течение

279

трех дней расстрою это. Между прочим, об этом у меня есть дого­воренность с рядом министров. Я ожидаю формирования правитель­ства Бестейро, в котором я получу портфель военного министра. Если этого и не произойдет, ничего не изменится: я смету их всех. Что касается наиболее позднего срока вступления национальных сил в Мадрид, то максимальная отсроч­ка его — это 15 дней».

В том же послании Касадо про­сит «проявить милосердие в отно­шении работников своего штаба». Но, добавляет он, «не представ­ляется возможным воспрепятство­вать бегству некоторых красных руководителей и вожаков, хотя, впрочем, многие из них останутся в Мадриде, где в надлежащее время их можно будет арестовать».

17 февраля СИПМ направил в ставку в Бургосе новое донесение, в котором анализировались реше­ния, принятые на проведенном Негрином в аэропорту Лос-Льянос совещании. Агент сообщал, что еще до открытия этого совещания, на которое были вызваны ведущие военные руководители Централь­но-южной зоны, было принято ре­шение поручить подполковнику Гарихо (одному из связных между Касадо и франкистами), отвечав­шему за детальную разработку плана капитуляции всей Централь­но-южной зоны, подготовиться к тому, чтобы лично, «на самолете или на лодке под белым флагом», доставить этот план до вражеских позиций в районе между Валенсией и устьем Эбро, с тем чтобы согла­совать с руководителями национа­листов вопрос о проведении опера­ции.

Однако в последнюю минуту за­говорщики отложили осуществле­ние этого решения.

20 февраля Хосе Сентаньо де ла Пас (известный также под именем Хосе Серрано Герра), глава фран­кистской «пятой колонны» в Ма­дриде, в 3 часа пополудни прибыл на «Позицию Хака». Его сопрово­ждал Мануэль Гитиан — другой видный агент СИПМ.

В отчете об имевшей место бесе­де подчеркивается, что Касадо принял Сентаньо де ла Паса «с ис­ключительной сердечностью». Что касается самого Сентаньо де ла Паса и его коллеги Гитиана, то они вели себя довольно сдержанно.

Согласно тому же направленно­му в Бургос отчету о состоявшейся беседе, «они заявили, что армия [националистов. — Ж. С] не [может] больше ждать». Касадо ответил на это, что «любая поспешность мо­жет привести к чудовищному кровопролитию» и что подготавли­ваемый им план явится «гран­диозным историческим событием: вступлением в Мадрид войск гене­ралиссимуса». В то же время, доба­вил он, армия Центра «не похожа на армию Каталонии. Она может оказывать сопротивление и оборо­няться насмерть».

Он запросил «новую отсрочку на 15 дней» для осуществления подго­тавливаемой им капитуляции. Его собеседники сообщили ему о мило­сердии, которое Франко решил «проявить по отношению к респу­бликанским офицерам, неви­новным в совершении каких-либо преступлений». Туманность фор­мулировки позволяла каудильо вы­полнять это обещание по своему усмотрению.

В новом донесении агентуры СИПМ, полученном в Бургосе 21 февраля, уточнялось: «Касадо по­обещал нашему агенту [Сентаньо де ла Пасу. — Ж. С], что 25 февраля будет объявлено о создании прави­тельства Бестейро или же военного правительства, которое обеспечит выполнение плана передачи нацио­нальной армии всего принадлежа­щего красной армии вооружения и боеприпасов, после чего красные соединения направятся в нацио­нальную зону».

22 февраля в ходе новой встречи между Гитианом (эмиссаром Хосе Сентаньо де ла Паса) и полковни­ком Касадо последний обещал, что «все будет завершено к концу меся­ца». Полковник предупредил свое­го собеседника, что он будет высту­пать «в качестве военного-респу­бликанца, до последнего выпол­няющего свой долг (sic)».

Этот аспект вероломства Касадо восхитил Гитиана настолько, что к составленному его «патроном» Сентаньо де ла Пасом краткому отчету о беседе он добавил: «Каса­до сможет осуществить свой план с максимальным успехом и в полной безопасности».

Но 25 февраля лично сам Фран­ко, которого психология не интере­совала ни в малейшей степени, на­правил своим эмиссарам новые ин­струкции с целью «ускорить разви­тие событий».

Инструкции эти сохранились в оригинале, и написано в них сле­дующее: «Если глава Мадрида [то есть Касадо. — Ж. С] капитулирует, мы не будем сражаться; если он не пойдет на сдачу, мы захватим Мад­рид силой, что не представляет для нас проблемы. Если руководитель Центра не сможет провести капи­туляцию, но будет в состоянии облегчить продвижение (наших войск) через один из секторов фронта, то в этом случае для нас важно получить информацию об обстановке в секторах Мараньоса-Харама и в объединенных секторах

280

Из Бургоса на Касадо оказыва­лось все более сильное давление.

27 февраля Касадо известил своих постоянных «связных»: «Зав­тра, во вторник, будет сформиро­вана хунта с целью ликвидации. Просим согласия [агреман. — Ж. С] на прибытие самолетом в нацио­нальную зону Бестейро и полков­ника Руиса Форнельса в сопрово­ждении уполномоченных по ско­рейшему оформлению капитуля­ции. Укажите аэродром, день и час, начиная со среды».

Ответ Франко на эту просьбу Касадо заслуживает того, чтобы быть процитированным дословно. Для Франко это был удобный случай, чтобы заставить Касадо испить до дна чашу унижения, на что он обрек себя сам, подготавливая предательство.

«Необходимо подчеркнуть тот факт, — говорилось в послании, — что национальная Испания примет лишь безоговорочную капитуляцию и что побежденным следует поло­житься на предлагаемое нами вели­кодушие, подтверждение которому содержится в предыдущих теле­граммах. Мы можем согласиться на прибытие одного или двух про­фессиональных военных единственно с той целью, чтобы проинформировать вас о порядке проведения капитуляции. Эти военные должны быть соответствующим образом аккредитованы и пользоваться до­верием со стороны командования красных. Присутствие Бестейро или кого-либо другого из штатских неприемлемо».

К этому в послании добавля­лось, что означенные эмиссары должны прибыть на аэродром Бур­госа в полдень 2 марта.

Однако это письмо не было, судя пo всему, доставлено до места назначения. Один из приближенных «генералиссимуса», генерал Вигон, который в сопровождении трех офицеров прибыл 2 марта на обслуживающий Бургос аэродром Гамональ, напрасно ожидал там самолет, который должен был до­ставить из Мадрида одного или двух «профессиональных во­енных», принять которых Франко милостиво согласился.

Зато в тот же день ставка каудильо получила от агента СИПМ из Мадрида шифрованную теле­грамму, в которой сообщалось, что после того, как Касадо узнал о «предписании Франко относитель­но исключения всех штатских» и передал его своим сообщникам, он опасается, что «по крайней мере в данный момент может рухнуть как карточный домик его проект созда­ния военно-гражданской хунты во главе либо с самим Касадо, либо с Бестейро, проект, реализацию ко­торого он считал ранее гарантиро­ванной».

Анализируя такую негативную реакцию формируемой хунты, ав­тор телеграммы отмечал, что «по­литические деятели [хунты] стре­мятся к тому, что они называют почетной капитуляцией, по усло­виям которой Испанию сможет свободно покинуть любой, кто это­го пожелает».

В последней телеграмме, направ­ленной СИПМ 4 марта из Мадри­да в Бургос, разъяснялась истинная суть позиции Касадо. Для него важным было не столько добиться права на отъезд из Центрально-южной зоны тех, кто не согласится на почетную капитуляцию, сколько не выглядеть предателем в глазах тех [гражданских] руководителей, которые отказываются принять участие в этой игре.

На практике тактика Франко на­кануне путча Касадо — Бестейро и образования «Национального со­вета обороны» сводилась к тому, чтобы вбить клин между полковни­ком Касадо и теми политическими деятелями, которых он наметил в качестве своих коллег по ведению переговоров, имеющих целью за­ключение «почетного мира».

Эти политические деятели оказа­лись вдруг самым унизительным образом исключены из игры, кото­рую они собирались вести с каудильо.

Более того, им дали понять, что и на них будет распространяться действие обнародованного генера­лом Франко 9 февраля 1939 года закона о «политической ответ­ственности».

В преамбуле закона уточнялось, что по нему будут судить за «нару­шения политического порядка, со­вершенные лицами, которые свои­ми действиями или тяжелыми упу­щениями содействовали подготов­ке захвата власти красными, поддерживали эту власть более двух лет и препятствовали торжеству Национального движения».

Закон этот имел обратную силу, то есть по нему могли осудить за поступки, совершенные начиная с 1 октября 1934 года. Его действие распространялось на «всех тех, кто физически или морально» способ­ствовал «созданию или усугубле­нию обстановки насилия, которая тогда царила в Испании, равно как и на тех, кто после 18 июля 1936 го­да конкретными акциями или же своей подчеркнутой пассивностью противодействовал Движению».

Все гражданские и военные дея­тели формировавшейся хунты под­падали под действие того или ино­го пункта данного закона. Таким образом, уже не могло быть и речи ни о «почетных переговорах», ни даже о «почетной капитуляции». Речь шла просто о том, чтобы сдаться, причем с позором, по­скольку прибытие в Бургос и прием там военных представителей по­бежденных приобретали характер инструктажа о распорядке капи­туляции.

Может возникнуть вопрос, поче­му заговорщики, узнав о судьбе, им уготованной (а равно уготован­ной всем тем, кого они собирались



Архитектурная деталь Толедского моста в Мадриде, который франкистам так и не удалось взять.

281

Было ли это следствием того, что некоторые заговорщики в глу­бине души хладнокровно рас­считывали в самый последний мо­мент спастись бегством? Другие, доведенные до умопомрачения своей ненавистью к Негрину и его сторонникам, возможно, стреми­лись к успеху заговора лишь как к средству свести с ними свои счеты.

Вероятно, что оба мотива воз­действовали на поведение заговор­щиков. И если первый проистекал из трусости, а второй — из ослепле­ния, в памяти истории сохранится то, что оба они сыграли роль мо­гильщиков агонизирующей Испанской республики.
Запоздалые меры правительства Негрина. Неповиновение флота
3 марта 1939 года сообщение о целом ряде санкционированных Негрином мероприятий было опуб­ликовано в газете «Диарио офисиаль дель министерио де дефенса», что лишь ускорило ход событий.

Какими же были эти запоздалые, а потому и неэффективные меры?

Они имели два аспекта.

Первый сводился к тому, чтобы расстроить заговор, о котором Не­грин был уже проинформирован. С этой целью полковник Касадо, ге­нералы Матальяна и Миаха осво­бождались от своих обязанностей и переводились на другие, более высокие посты. Формально это было повышением, но, находясь на новых постах, они уже были бы не в состоянии провести в жизнь свои планы.

Второй заключался в том, чтобы на ключевые посты назначить лю­дей, верных правительству.

Сам факт расформирования группы армий Центрально-южной зоны и непосредственное подчине­ние министру обороны (то есть самому Негрину) прежде входив­ших в ее состав различных армий подрывал до основания столь хитроумно организованный путч.

На новом посту Касадо лишался сколько-нибудь четких полномо­чий, Миахе был доверен пост гене­рального инспектора армии, Ма­тальяна становился исполняющим обязанности начальника централь­ного штаба (ввиду назначения Кор­дона генеральным секретарем на­циональной обороны этот пост те­рял свое значение); наконец, ко­мандующий военно-морской базой в Картахене генерал Бернал был заменен на этом посту подполков­ником Франсиско Галаном, назна­ченным также начальником вновь созданного «Центрального корпу­са безопасности».

С другой стороны, полковник Модесто получал звание генерала с немедленным переводом в Мад­рид, где он должен был возглавить командование армией Центра.

Прочие перемещения по службе имели целью сосредоточить ко­мандование армиями Леванта, Эстремадуры и Андалусии в руках высших офицеров, преданных пра­вительству Негрина.

Узнав про эти меры, Касадо ре­шился опередить Негрина.

Все же, прежде чем действовать, он потерял 24 часа, в течение ко­торых, чтобы оправдать перед Не­грином свое нежелание приехать в Эльду, в своих телефонных разго­ворах с ним он изворачивался как мог.

Очевидно, глава заговора тянул время потому, что он ждал ново­стей из Картахены, где также шла подготовка мятежа военно-мор­ского флота против правительства Негрина.

Военно-морской флот под ко­мандованием адмирала Буиса, ко­торый в декабре 1938 года отверг проект выступления республикан­ской эскадры к андалусскому побе­режью, предложенный цен­тральным штабом Народной ар­мии с целью подорвать планы Франко в отношении Каталонии, в действительности находился в сос­тоянии потенциального мятежа уже со времени совещания, прове­денного Негрином 16 февраля 1939 года на аэродроме Лос-Льянос.

Во время этого совещания, на ко­тором присутствовали ведущие во­енные руководители всех родов войск и в повестку дня которого входил анализ общего положения Центрально-южной зоны и воз­можностей ее обороны, адмирал Буиса не только заявил о том, что он считает «войну проигранной», но также предупредил, что он при­кажет флоту покинуть террито­риальные воды Испании, «если не будет в скором времени заключен мир с Франко».

Негрин невозмутимо и весьма терпимо отнесся к этой угрозе не­повиновения, хотя в описываемый момент он еще располагал всеми полномочиями для того, чтобы действовать решительно; так, он мог посадить дерзкого адмирала под строгий арест.

Вместо этого, сделав вид, что он не принимает всерьез его угроз, Негрин отнесся к ним с пренебре­жением и в своем выступлении на закрытии совещания подчеркнул, что, «поскольку противник отказы­вается начать переговоры о мире, остается лишь один выход — про­должать сопротивление».

2 марта в Картахене произошли новые, весьма тревожные события.

Адмирал Буиса собрал на воен­но-морской базе старших команди­ров флота, военно-морской штаб, политических комиссаров флота во главе с Бруно Алонсо

283

(генеральным комиссаром, видным чле­ном ИСРП, принадлежавшим к ее правому крылу).

Состоявшееся 2 марта на военно-морской базе в Картахене голосо­вание обнаружило два в равной ме­ре важных обстоятельства.

Во-первых, оно продемонстри­ровало всеобщую враждебность к правительству Негрина.

И во-вторых, в ходе его выяви­лись близорукость и кастовый эгоизм того рода войск, который на протяжении всей войны вносил весьма скромный вклад в военные действия в сравнении с теми уси­лиями и жертвами, на которые во имя защиты республики шли дру­гие виды вооруженных сил: пехота, танковые войска, авиация.

Будучи серьезно озабочено пози­цией, занятой руководством воен­но-морского флота, правительство Негрина учитывало, что в ней про­явились не только близорукость и эгоизм, но и другие факторы, на­пример присутствие в штабе флота таких высших офицеров, как на­чальник штаба картахенской базы Фернандо Олива и капитан 2-го ранга Висенте Рамирес, вра­ждебных Народному фронту, ко­торые превратили базу в готовую взорваться в любой момент поро­ховую бочку.

Чтобы попытаться навести в Картахене порядок, Негрин спешно направил туда министра внутренних дел и влиятельного деятеля ИСРП Паулино Гомеса. Поскольку Паулино Гомес не спра­вился с поставленной задачей, Не­грин решил направить в Картахену 4 марта генерального комиссара по военным делам Бибиано Оссорио-и-Тафаля — влиятельного деятеля партии Мануэля Асаньи (Левая республиканская партия), поручив ему склонить адмирала Буису и Бруно Алонсо к отказу от занятых ими позиций.

Но так же, как и его предше­ственник, Оссорио-и-Тафаль не преуспел в деле умиротворения. Получив известие, что подполков­ник Франсиско Галан (бывший од­ним из выдающихся военных дея­телей республики) должен стать новым командующим базы в Кар­тахене, находившиеся в городе во­еннослужащие пришли в крайнее возбуждение. Заполнив центральные улицы Картахены, они стали выступать против этого на­значения.

Франсиско Галан, который перед отъездом в Картахену увиделся в Эльде с Негрином, получил от него совет «договариваться, договари­ваться, договариваться с кем толь­ко можно», лишь бы только избе­жать худшего.

Однако надежда на то,что Галан, при всей его славе, сможет в оди­ночку изменить ход событий, сви­детельствовала о непонимании Не­грином реальной обстановки.

Освобожденный от обязанностей генерал Бернал едва успел пере­дать свой пост Галану, прибывше­му в этот важнейший военно-мор­ской порт, как в 9 часов вечера 4 марта назревавший на базе мятеж наконец разразился.

Два часа спустя береговые бата­реи открыли огонь по городу; ар­тиллерийский парк и полк морской пехоты вышли из повиновения пра­вительству. Раскол в лагере рес­публиканцев придал смелости фа­шистской «пятой колонне», агенты которой врывались в тюрьмы, ос­вобождали заключенных и аресто­вывали многих сторонников прави­тельства. Вскоре в городе воцари­лась полнейшая неразбериха.

Восстание части республиканцев, ослепленных навязчивой идеей «почетного мира» и мятеж фашист­ской «пятой колонны» переплелись между собой.

Галан пытался умиротворить восставших республиканцев. Но его арестовывает начальник штаба военно-морской базы Фернандо Олива, который затем позволяет своему арестанту связаться по те­лефону с адмиралом Буисой и с Бруно Алонсо. Адмирал, перегово­рив с Галаном, начинает угрожать Оливе немедленной бомбардиров­кой базы, если он тотчас не освобо­дит своего арестанта.

По мере того как вся эта неразбе­риха усугублялась, превращаясь в настоящую чехарду, франкисты овладели в Картахене радиостан­цией и начали передавать в эфир свои призывы и военные марши вперемежку с фашистскими песня­ми.

На заре 5 марта отставной гене­рал Баррионуэво Нуньес прибыл в район расположения артиллерий­ского парка и взял на себя руковод­ство мятежом.

Будучи отчасти связанным с мя­тежниками, Нуньес знал,что в этот момент Франко отдал приказ авиа­ции «националистов» провести раз­ведывательные полеты и бомбар­дировку рейдов Картахены и одно­временно приказал поднять по тре­воге все свои военные корабли, с тем чтобы они двинулись на респу­бликанскую военно-морскую базу.

Одной из первых мер, которую принял Баррионуэво Нуньес, явил­ся его приказ республиканскому флоту покинуть рейд Картахены. В случае неисполнения приказа гене­рал угрожал обстрелять корабли из береговых батарей и потопить их.

Однако к 11 часам утра ничего еще не было решено. Четверть часа спустя прозвучала сирена, пре­дупреждавшая о приближении итальянских бомбардировщиков.

284

Тогда адмирал Буиса приказывает всем средствам противовоздушной обороны открыть огонь по враже­ским самолетам. Однако бомбар­дировщики, которые шли на боль­шой высоте, смогли потопить два республиканских миноносца и под­жечь нефтехранилища военно-мор­ской базы.

Вслед за тем в порт на автомоби­ле прибыло несколько бежавших из центра Картахены высших респуб­ликанских офицеров, среди ко­торых был и Франсиско Галан. Они сообщили, — что было неточ­но, — что весь город находится в руках мятежников, а береговые бата­реи уже готовы привести в испол­нение угрозу потопить военные ко­рабли в порту, если они тотчас же не выйдут в море.

Тогда адмирал Буиса приказал сниматься с якоря. Итак, приду­манный Франко маневр, с по­мощью которого он выводил из игры республиканскую эскадру, с тем чтобы затем затребовать ее ко­рабли у Франции, начинал осу­ществляться.

Впереди эскадры шел «Вальдес», следом за ним «Лепанто», по­том — «Антекерра», а затем — еще восемь судов.

Все одиннадцать кораблей выш­ли в открытое море.

В то время как эскадра взяла курс на Алжир, где адмирал Буиса намеревался ее интернировать, бы­ли получены две радиограммы. В одной из них, посланной Негрином, сообщалось, что Картахена полностью контролируется республиканцами, и содержался приказ кораблям вернуться на свою базу. Другая радиограмма исходила от полковника Касадо. В ней говори­лось, что береговые батареи по-прежнему остаются в руках вос­ставших франкистов.

Склонный верить Касадо, адми­рал Буиса решил продолжить путь к Алжиру.

Когда, добравшись до Алжира, эскадра запросила разрешения встать на североафриканском рей­де, ей было предписано изменить курс и направиться на военно-мор­скую базу в Бизерте. Что и было исполнено. Утром 7 марта все корабли эскадры прибыли в Бизерту. Пока они находились в пути, гене­ральный комиссар Бруно Алонсо, испытывая угрызения совести, по­пытался вернуть корабли в Карта­хену, однако потерпел неудачу.

В Бизерте корабли были разору­жены, и затем они поодиночке во­шли через канал в лагуну.

Четыре тысячи моряков из кора­бельных экипажей были направ­лены в лагерь, расположенный на границе пустыни Сахара.

Чтобы искупить в своих соб­ственных глазах свое не слишком славное поведение, адмирал Буиса разделил участь своих бывших подчиненных: в этом лагере он на­ходился до второй мировой войны, в самом начале которой он вступил во французский Иностранный ле­гион. Своим отказом вернуть эска­дру в Картахену этот высший офи­цер с достойным республиканским прошлым нанес смертельный удар как правительству Негрина, так и огромному числу окруженных в Центрально-южной зоне испанцев, которые рассчитывали на эвакуа­цию с помощью флота тех из них, кто по логике событий был заведо­мо обречен стать жертвой фран­кистских репрессий.

Дезертирство военно-морского флота, происшедшее днем 5 марта, повлияло на решение правитель­ства Негрина покинуть самолетом Центрально-южную зону.

Не поспешило ли правительство Негрина покинуть страну, посчи­тав, что после всего случившегося продолжение борьбы, которую, следует напомнить, оно вело не­сколько вяло, становится безна­дежным?

Располагало ли оно на самом де­ле большими возможностями для маневра?

Стремился ли Негрин и его ми­нистры в тот момент, когда они на­всегда покидали испанскую землю, призвать в свидетели своей пра­воты саму историю, предвидя, что попытка договориться с Франко о заключении «почетного мира», в который верила часть республи­канской общественности, из-за вдохновлявшей диктатора жажды реванша обернется лишь ги­бельным миражем?

Может быть, правительство Не­грина, устраняясь от продолжения борьбы, хотело переложить ответ­ственность за ее исход на всех тех, кто, будучи сообщниками франкиз­ма или просто слепцами, восстал против республики, лишив ее руко­водителей единодушной поддерж­ки, столь необходимой для поиска выхода из войны путем перегово­ров; на всех тех, кто понадеялся на благородство «генералиссимуса», его рыцарственность, которая су­ществовала лишь в их воображе­нии?

Поскольку Хуан Негрин так ни­когда и не объяснил со всею яс­ностью мотивов, которые побуди­ли его утром 5 марта 1939 года вместе с Альваресом дель Вайо сесть в аэропорту Моновар на не­большой самолет и покинуть ис­панскую землю, чтобы направить­ся во Францию, куда вслед за ним через несколько часов вылетели все оставшиеся ему верными ми­нистры, нам остается лишь выби­рать самим среди приведенных вы­ше гипотез, объясняющих его шаг.

Неоспоримым остается лишь тот факт, что после отбытия прави­тельства Негрина развитие собы­тий ускорилось и всего через три

285

недели привело к гибели Второй республики. Людям, восставшим под лозунгом «почетного мира» и объединившимся вокруг «Нацио­нального совета обороны», сужде­но было испить до дна чашу безо­говорочной капитуляции. Ведь многие среди них, как, например, видный анархо-синдикалист Сиприано Мера, являвшийся правой рукой Касадо, давали клятву: «воз­обновить борьбу и умереть сра­жаясь, если Франко захочет навя­зать позорные условия мира».

Для сотен тысяч республиканцев она обернулась тюрьмой и долгой ночью торжествующего франкиз­ма.

Мы не станем здесь во всех дета­лях описывать перипетии этого сражения, принявшего с обеих сто­рон столь ожесточенный характер. На фоне общеиспанской граждан­ской войны в Мадриде произошла еще одна, кратковременная гра­жданская война.

При ближайшем рассмотрении эта гражданская война «второго порядка» свелась в итоге раскола в лагере республиканцев на две противоборствующие стороны к столкновению между, с одной сто­роны, коммунистами, социалистами и левыми республиканцами, сохранявшими верность законному правительству, а с другой — поддержавшими государственный перево­рот анархо-синдикалистами из IV корпуса, силами безопасности, сгруппировавшимися вокруг штур­мовой гвардии, и введенным в бой XVII армейским корпусом.

Сторонники сохранения у власти законного правительства едва не вышли из этого противоборства победителями. 6 марта они овладе­ли центром Мадрида (от знамени­той площади Сибелес до площади Христофора Колумба) и осадили «Позицию Хака» — тот самый ро­мантический замок неподалеку от Пардо, в котором располагался штаб армии Центра и командовал которым полковник Касадо. Мя­тежники оказались в критическом положении.

В связи с этим полковник Касадо в своих мемуарах пишет, что такой непредвиденный им поворот собы­тий «подверг серьезной опасности [существование] Национального совета обороны».

Утром 7 марта генерал Матальяна принял командование всеми во­оруженными силами хунты. Вот выдержка из мемуаров Касадо:

«Ситуация становилась весьма критической. Командующему во­енно-воздушной базой Альбасете полковнику Камачо был отдан приказ разбомбить с воздуха ме­стонахождение штаб-квартиры коммунистической партии в Мад­риде. Бомбардировка произошла в 8 часов утра и привела к многочис­ленным жертвам...»

В тот же день сторонники прави­тельства Негрина овладели нахо­дившейся к северо-востоку от горо­да «Позицией Хака» и располо­женным в восточной части Мадри­да парком Ретиро. В самом же Мадриде они заняли площадь Ма­нуэля Бесерра, площадь Независи­мости, продвигаясь по городу, до­шли до Королевского театра, рас­положенного в западной части сто­лицы напротив Королевского дворца.

На следующее утро (8 марта), по свидетельству полковника Касадо, «ситуация стала чрезвычайно опас­ной». Именно в этот момент Каса­до принимает решение (и тут же передает генералу Матальяне при­каз об его исполнении) прибегнуть к помощи XVII армейского корпу­са, который являлся резервным корпусом группы армий Централь­но-южной зоны, то есть был «не­прикосновенным запасом» воору­женных сил.

9 марта, осуществив переброску войск, Касадо смог захватить нахо­дившийся в 30 километрах от Мад­рида городок Алкала-де-Энарес с населением около 30 тысяч жите­лей.

Но в ночь с 9 на 10 марта на сто­лицу двинулись войска I армейско­го корпуса под командованием полковника Барсело. Закипело про­должавшееся много часов сраже­ние, в ходе которого обе стороны использовали артиллерию и танки и несли тяжелые потери.

10 марта Касадо решился вер­нуть утерянные позиции с по­мощью оставшейся на его стороне авиации. На сторонников закон­ного правительства обрушился шквал авиабомб, артиллерийского и пулеметного огня.

11 марта в результате того, что в борьбу включился XVII резервный корпус, наступавший пятью колон­нами, каждая из которых имела свое собственное направление уда­ра, в сражении наметился перелом.

Однако день 12 марта начался с того, что войска Касадо-Матальяны потеряли деревню Фуэнкарраль. Чтобы восстановить положе­ние мятежники задействовали мощные силы. Согласно мемуарам Касадо, «была проведена поддержанная артиллерийской подготов­кой сильнейшая контратака, кото­рая деморализовала врага» (sic), войска которого «бежали в беспо­рядке по направлению к Сьерре и в квартал Новых Министерств, где, опять-таки по словам Касадо, «мы принудили их сдаться, открыв пря­мой наводкой огонь из пяти батарей».

286

И как добавляет полковник Касадо: «В окрестностях столицы полковник Прада не теряя времени начал проводить среди коммуни­стических сил чистку».

Однако «Национальный совет обороны» не сдержал своего обе­щания «проявлять беспристра­стие». Обвинив полковника Барсело и комиссара армейского корпу­са Конесу в бунте, в то время как сама хунта свергла правительство Негрина, их предали суду военного трибунала, который вынес им смертный приговор. 13 марта оба офицера были казнены.

В течение всех этих семи дней противоборства, главою которого был полковник Касадо, он в самые критические моменты информиро­вал непосредственно генерала Франко о том, как развиваются со­бытия. Не колеблясь Касадо запро­сил Франко о помощи. Просьбу эту он передал через агентов СИПМ, с которыми поддерживал по­стоянный контакт.

Естественно, что обо всем этом Касадо не сказал ни слова в своих мемуарах. В них он предстает перед читателем в роли рыцаря без страха и упрека, стремившегося к «почетному миру». Но к несчастью для Касадо, франкистские архивы в совершенно ином свете представ­ляют нам подлинный характер его действий.

Именно из материалов папок № 564 и 578 (шкафы 5 и 6) стало из­вестно, что 7 марта, из донесения, переданного в Бургос агентами СИПМ, «Касадо и его сторонники просили без промедления начать наступление националистов в сек­торах госпиталя Карабанчель и За­падного парка. Со своей стороны они обязались открыть фронт...»

В 17 часов 30 минут 9 марта СИПМ передало в Бургос новое донесение, в котором подчеркива­лось, что, «кажется, настал наилуч­ший момент для того, чтобы бро­сить в наступление армию Цен­тра». В 19 часов последовало еще одно донесение, в котором говори­лось: «Похоже, что Касадо не спо­собен выправить положение... Ус­ловия для начала наступления ис­ключительно благоприятны».

10 марта: «Всеобщее смятение. Касадо не способен указать, на ка­кое количество войск и на какие именно силы он может рассчиты­вать...»

11 марта: «Они освобождают по­литических заключенных...» И в тот же день в другом донесении: «Касадо и Матальяна (теперь) умо­ляют не начинать наступления. Они заверили нас, что держат си­туацию под контролем и что впоследствии они сделают все, что за­хочет Франко. Они заявили о том, как они тронуты (рыцарственным) благородством националистов, ко­торые не захватили брошенные ре­спубликанцами траншеи».

При желании можно было бы до­бавить к этому перечню еще много других изобличающих Касадо до­кументов.

Память об этих днях кошмара, когда бились друг с другом десятки тысяч солдат, до того сражавшиеся бок о бок, когда многие тысячи этих солдат были убиты или ра­нены, сохранится в истории вместе со свидетельством невероятной наивности Касадо, который, постоян­но употребляя высокопарные слова из рыцарского лексикона, не до­гадывался о том, что будущие по­коления (благодаря донесениям агентов СИПМ) в один пре­красный день извлекут на свет его обещания открыть фронт, с тем чтобы позволить «генералиссиму­су» и его войскам оккупировать Мадрид без единого выстрела.

Как только 12 марта полковник Касадо и генерал Матальяна стали в военном отношении хозяевами положения, они сообщили в ставку Франко о том, что «готовы напра­виться в национальную зону, как только им укажут для этого день и час».

В отправленном в Бургос агента­ми СИПМ 13 марта донесении уточнялось: «Касадо и Матальяна — склонны и даже рвутся ехать в Бур­гос. Они ждут лишь указания дня и часа. Продолжается истребление коммунистов».

Однако 14 марта, принимая ак­кредитованных в Мадриде ино­странных корреспондентов, из ко­торых многие спрашивали о том, что будет предпринято, если Фран­ко начнет наступление, полковник Касадо встал в театральную позу и заявил:

«Мы и сами ожидаем такого на­ступления. Но до тех пор, пока цель, поставленная Национальным советом обороны, не будет достиг­нута, республиканская армия смо­жет оказывать доблестный отпор всем посягательствам захватчи­ков».

Трудно было бы придумать бо­лее наглую ложь.

После этой пресс-конференции Франко в течение двух дней не от­вечал на послания своих агентов в Мадриде. Они же под давлением Касадо вновь и вновь обращаются к Франко. 16 марта они в следую­щих словах передали новое предложение о поездке в Бургос: «Касадо и Матальяна с нетерпением ждут указания дня и часа поездки.

287

Они утверждают, что все подготовле­но».

Каудильо ждал от Касадо и хунты лишь одного: прекращения с их стороны всякого бахвальства и перехода к полному раскаянию.

18 марта руководитель СИПМ, полковник Унгриа, от имени кау­дильо направил своим агентам ра­диограмму, в которой, ссылаясь «на нашу шифрограмму от 27 фе­враля и предшествующие ей посла­ния», он подчеркивал, что «форма, по которой должна осуществлять­ся капитуляция,ясна — это безогово­рочная капитуляция, несовмести­мая с ведением каких-либо перего­воров и с присутствием на них высших военачальников врага. Для того чтобы детально подготовить техническую сторону капитуляции, достаточно того, чтобы сюда при­был один высший офицер — специа­лист, наделенный полномочиями. Пропаганда неприятельского ра­дио и прессы обнаруживает на­строения, которые несовместимы с такого рода капитуляцией, что вы­зывает у нас определенное недове­рие. Продолжение наших перегово­ров не имеет смысла. Никто не вынудит нас в какой бы то ни было мере изменить наши планы, испол­нение которых приведет к оконча­тельному краху неприятельской ар­мии».

В тот же вечер, в 23 часа, по мад­ридскому радио выступил уже про­информированный к тому времени о содержании телеграммы полков­ника Унгриа Хулиан Бестейро. В своей речи он апеллировал как к общественному мнению Централь­но-южной зоны, так и к ставке верховного главнокомандующего в Бургосе.

Основная мысль речи Бестейро сводилась к тому, что события 6-13 марта «привели к забвению члена­ми «Национального совета обо­роны» того факта, что смысл их су­ществования состоял как раз в том, чтобы быстрее добиться заключе­ния почетного мира». Далее Бе­стейро передал содержание посла­ния, которое «Национальный совет обороны» только что направил ге­нералу Франко. «Мы, — говорилось в нем, — готовы начать переговоры, которые обеспечат достижение по­четного мира и одновременно по­зволят избежать напрасного крово­пролития. Ждем вашего реше­ния...»

На следующий день (19 марта) агенты СИПМ прибыли к полков­нику Касадо и передали ему ответ каудильо на речь Бестейро. В отве­те говорилось, что переговоры мо­гут быть начаты при условии при­нятия республиканцами ранее уточненных условий, то есть безо­говорочной капитуляции и присылки лишь офицеров-специалистов.

Таким образом, Франко отказы­вался вести переговоры как с Бе­стейро, так и с Касадо. В этом по­слании проявилось стремление кау­дильо унизить своего противника, а также вновь подтвердить чисто технический характер переговоров относительно проведения капиту­ляции.

Тотчас собравшись на пленарное заседание, «Национальный совет обороны» счел вынужденным принять эти условия и назначил своими представителями на пере­говорах со ставкой в Бургосе двух офицеров штаба: подполковника Антонио Гарихо и майора Леопольдо Ортегу. (Его не следует пу­тать с подполковником Даниэлем Ортегой, командовавшим III ар­мейским копусом. Эту ошибку де­лают некоторые историки.)

«Национальный совет обороны», который еще совсем недавно всена­родно заявлял, что он пошел на свержение правительства Негрина во имя заключения «почетного ми­ра» и что в случае, если такого рода мир не будет заключен, он возоб­новит борьбу, принимая условия Франко, обнаружил тем самым свою несостоятельность. Эту борь­бу он не возобновил, да и не мог ее возобновить, как по военным, так и по политическим причинам. Тем самым совет невольно представил на суд истории доказательство своей близорукости и злоупотре­бления доверием тех, кто поверил в искренность его заявлений.

То, что произошло потом, слиш­ком хорошо известно, чтобы на этом задерживаться. Напомним лишь, что переговоры по техниче­ским вопросам начались 23 марта. Они проходили в небольшом зда­нии аэропорта Гамональ, располо­женного в трех километрах от Бургоса, между посланцами «Нацио­нального совета обороны» (Гари­хо и Ортегой), с одной стороны, и полковником Унгриа, главой СИПМ при ставке верховного главнокомандующего, а также пол­ковником Гонсало Викториа — с другой. Переговоры носили харак­тер диктата. Они продолжались вплоть до 26 марта и со стороны представителей республиканцев со­провождались такими театральны­ми жестами, как уход от стола переговоров, протесты и даже за­явление о разрыве переговоров, ко­торые, впрочем, сразу же затем возобновились.

Делая уступку за уступкой, «На­циональный совет обороны» кон­чил тем, что принял все условия, которые через его представителей были навязаны ему со стороны кау­дильо. Сам каудильо даже ни разу не снизошел до того, чтобы лично принять посланцев Касадо.

288

Сначала капитулировала вся рес­публиканская авиация, что лишило возможности бежать за границу очень многих военачальников и по­литических деятелей, которым осо­бенно угрожали репрессии. Затем пришел черед капитулировать всем частям сухопутной армии. Они должны были открыть победите­лям все участки фронтов, оборону которых они держали, и сдать все свое оружие.

За исключением Хулиана Бестей­ро, все члены «Национального со­вета обороны», будь то генерал Миаха, полковник Касадо или же гражданские деятели совета, своим авторитетом поддержавшие эту авантюру — несостоятельную по замыслу и трагическую по своим по­следствиям, — осознали наконец, что «почетный мир», в который они верили или делали вид, что ве­рят, не защитит их от репрессий по­бедителей. И это несмотря на не­оценимые услуги, которые они оказали каудильо, подрывая все, что еще сохранялось от морально-политического единства республи­канской общественности Цен­трально-южной зоны.

Начиная с 27 марта все эти лже­пророки стали покидать Мадрид. Кто (как, например, генерал Миа­ха) на самолете, кто через порты на Средиземноморском побережье (таким образом скрылся полков­ник Касадо, которого принял на борт английский миноносец «Галатея»). Они бросили на произвол судьбы всех тех, кого еще совсем недавно заманивали на свою сто­рону, рисуя радужную перспективу «почетного, братского мира».

Среди всех драматических пово­ротов, которыми была наполнена тысячедневная эпопея гражданской войны в Испании, тот предатель­ский удар в спину, который респу­блика получила в последние мгно­вения своего существования, является, пожалуй, одним из наи­более ужасающих.

Десятки тысяч голодных, изму­ченных жаждой, изнуренных, рас­терянных бойцов Народной армии, хлынувших из городов, оккупиро­ванных неприятелем, и со всех раз­валивавшихся фронтов республи­ки, форсированным маршем двига­лись к портам Средиземноморско­го побережья — в Валенсию, Али­канте, Картахену. Их подстегивала безумная надежда на то, что им удастся погрузиться на суда, ко­торые зафрахтовали для них нахо­дившееся в изгнании правитель­ство Негрина и организации по оказанию помощи республикан­ской Испании.

Но лишь нескольким из этих ко­раблей удалось, несмотря на бом­бардировку итало-германской авиации, вывезти малую часть всех тех окруженных франкистами и ди­визиями итальянских фашистов ре­спубликанцев, которые надеялись на какое-то чудо.

Те же, кому не посчастливилось сесть на корабли, а таких было гро­мадное большинство, были схва­чены и заключены в концентра­ционные лагеря, в которых они ожидали решения своей судьбы во­енными трибуналами мстительного и торжествующего франкизма.

В конечном итоге государствен­ный переворот 5 марта по всем аспектам привел к катастрофе.

В политическом плане он явил миру печальное зрелище распада всех тех структур, которые до того момента позволяли новой респуб­лике, несмотря на все перипетии войны, преодолевать внутренние смуты и кризисы.

В плане военном переворот был равносилен предательству респуб­ликанских бойцов, которые,будучи брошены на произвол судьбы, ста­ли вскоре жертвами безжалостных репрессий.