Языковая картина мира и эмпирическое обыденное сознание

Поскольку познание мира человеком не свободно от ошибок и заблуждений, его 
концептуальная картина мира постоянно меняется, «перерисовывается», тогда как 
языковая картина мира еще долгое время хранит следы этих ошибок и заблуждений. Так, 
довольно часто для обозначения и передачи состояния эмоционального подъема 
говорящий использует фразеологизм воспарить душой, не осознавая, что это средство 
языка связано с архаическими представлениями о наличии внутри человека 
животворящей субстанции — души, которая мыслилась в мифологической картине мира в 
виде пара и могла покидать тело, перемещаясь к небесам.
По мнению В. Б. Касевича, картина мира, закодированная средствами языковой 
семантики, со временем может оказываться в той или иной степени пережиточной, 
реликтовой, лишь традиционно воспроизводящей былые оппозиции в силу естественной 
недоступности иного языкового инструментария; с помощью последнего создаются новые 
смыслы, для которых старые служат своего рода строительным материалом. Иначе 
говоря, возникают расхождения между архаической и семантической системой языка и 
той актуальной ментальной моделью, которая действительна для данного языкового 
коллектива и проявляется в порождаемых им текстах, а также в закономерностях его 
поведения.
Языковая картина мира формирует тип отношения человека к миру (природе, 
животным, самому себе как элементу мира). Она задает нормы поведения человека в 
мире, определяет его отношение к миру. Каждый естественный язык отражает 
определенный способ восприятия и организации («концептуализации») мира. 
Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода 
коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям 
языка.
Таким образом, роль языка состоит не только в передаче сообщения, но в первую 
очередь во внутренней организации того, что подлежит сообщению. Возникает как бы 
«пространство значений» (в терминологии А.Н.Леонтьева), т.е. закрепленные в языке 
знания о мире, куда непременно вплетается национально–культурный опыт конкретной 
языковой общности. Формируется мир говорящих на данном языке, т.е. языковая картина 
мира как совокупность знаний о мире, запечатленных в лексике, фразеологии, 
грамматике.
Термин «языковая картина мира» — это не более чем метафора, ибо в реальности 
специфические особенности национального языка, в которых зафиксирован уникальный 
общественно–исторический опыт определенной национальной общности людей, создают 
для носителей этого языка не какую–то иную, неповторимую картину мира, отличную от 
объективно существующей, а лишь специфическую окраску этого мира, обусловленную 
национальной значимостью предметов, явлений, процессов, избирательным отношением к 
ним, которое порождается спецификой деятельности, образа жизни и национальной 
культуры данного народа.
Интерес к языковой картине мира обнаруживается еще в работах В. Гумбольдта, 
который писал, что «различные языки являются для нации органами их оригинального 
мышления и восприятия». К концу XX в. появилось много работ, посвященных данной 
проблеме, — работы Г.А.Брутяна, С.А.Васильева, Г.В.Колшанского, Н.И.Сукаленко, 
М.Блэка, Д.Хаймса, коллективная монография «Человеческий фактор в языке. Язык и 
картина мира» (М., 1988) и др. Возросший интерес к этой проблеме связан с 
когнитивными исследованиями последних лет, в рамках которых делаются попытки 
связать теорию языковых гештальтов с теорией фреймов как структур знания.

Теория языковых гештальтов была выдвинута Дж. Лакоффом, а затем признана 
другими учеными. Гештальты — это особые глубинные содержательные единицы языка. 
Помимо реализации в языке гештальты составляют основу восприятия человеком 
действительности, направляют познавательные процессы, определяют специфику и 
характер моторных актов и т.д.
Глубинность гештальтов относительно языка проявляется в нескольких аспектах. 
Так, на поверхностно–языковом уровне один и тот же гештальт может реализовываться 
как разные смыслы, и только специальные изыскания могут установить их единство. 
Дж.Лакофф показал, что спор и война описываются в одних и тех же терминах, и значит, 
одинаково мыслятся, т.е. связываются с одним и тем же гештальтом.
Итак, гештальты суть универсальные представления, принадлежащие глубинам 
человеческой психики вообще и как целое лежащие вне категориальных рамок 
естественного языка, т.е. это содержательные величины трансцендентного: гештальты 
лежат непосредственно за гранью высказываемого и органично с ним связаны. 
Реконструированные на основе реальных языковых данных, гештальты сами становятся 
реальными содержательными величинами ближайшего трансцендентного.
Гумбольдтовская идея «языкового мировидения» получила развитие в 
современном неогумбольдтианстве. Действительно, каждый народ по–своему расчленяет 
многообразие мира, по–своему называет эти фрагменты мира. Своеобразие 
«конструируемой» картины мира определяется тем, что в ней опредмечивается 
индивидуальный, групповой и национальный (этнический) вербальный и невербальный 
опыт. 
Национальное 
своеобразие 
языковой 
картины 
мира 
рассматривается 
неогумбольдтианцами не как результат длительного исторического развития, а как 
изначально данное свойство языков. По их мнению, люди с помощью языка создают свой 
особый мир, отличный от того, который их окружает. Картина мира говорящего, 
действительно, существенно отличается от объективного описания свойств, предметов, 
явлений, от научных представлений о них, ибо она есть «субъективный образ 
объективного мира». Однако не сам язык создает эту субъективную картину мира.
Картина мира, которую можно назвать знанием о мире, лежит в основе 
индивидуального и общественного сознания. Язык же выполняет требования 
познавательного процесса. Концептуальные картины мира у разных людей могут быть 
различными, например у представителей разных эпох, разных социальных, возрастных 
групп, разных областей научного знания и т.д. Люди, говорящие на разных языках, могут 
иметь при определенных условиях близкие концептуальные картины мира, а люди, 
говорящие на одном языке, — разные. Следовательно, в концептуальной картине мира 
взаимодействует общечеловеческое, национальное и личностное.
Картина мира не есть простой набор «фотографий» предметов, процессов, свойств 
и т.д., ибо включает в себя не только отраженные объекты, но и позицию отражающего 
субъекта, его отношение к этим объектам, причем позиция субъекта — такая же 
реальность, как и сами объекты. Более того, поскольку отражение мира человеком не 
пассивное, а деятельностное, отношение к объектам не только порождается этими 
объектами, но и способно изменить их (через деятельность). Отсюда следует 
естественность того, что система социально–типичных позиций, отношений, оценок 
находит знаковое отображение в системе национального языка и принимает участие в 
конструировании языковой картины мира. Например, русское выражение когда рак на 
горе свистнет соответствует английскому когда свиньи полетят, киргизскому — когда 

хвост ишака коснется земли и т.д. Таким образом, языковая картина мира в целом и 
главном совпадает с логическим отражением мира в сознании людей. Но при этом 
сохраняются как бы отдельные участки в языковой картине мира, к которым, по нашему 
убеждению, относится и фразеология; она своя в каждом языке.
Фразеологизмы играют особую роль в создании языковой картины мира. Они — 
«зеркало жизни нации». Природа значения ФЕ тесно связана с фоновыми знаниями 
носителя языка, с практическим опытом личности, с культурно–историческими 
традициями народа, говорящего на данном языке. ФЕ приписывают объектам признаки, 
которые ассоциируются с картиной мира, подразумевают целую дескриптивную 
ситуацию (текст), оценивают ее, выражают к ней отношение. Своей семантикой ФЕ 
направлены на характеристику человека и его деятельности1.
Анализируя языковую картину мира, создаваемую фразеологизмами, можно 
назвать следующие ее признаки — пейоратив–ность, антропоцентричность. Так, 
антропоцентричность картины мира выражается в ее ориентации на человека, т. е. человек 
выступает как мера всех вещей: близко — под носом, под рукой, рукой подать, под боком; 
много — с головы до пят, полон рот (забот); мало — в один присест; темно — ни зги не 
видно; быстро — и глазом не моргнул, во мгновение ока, сломя голову, ног под собой не 
чуя; сильно влюбиться — влюбиться по уши и т.д.
Значение целого ряда базовых слов и ФЕ сформировалось на основе 
антропоцентрического понимания мира — голова колонны, горлышко бутылки, ножка 
стола, прибрать к рукам, палец о палец не ударить, на каждом шагу и др. Такие 
номинативные единицы создают культурно–национальную картину мира, в которой 
отражаются быт и нравы, обычаи и поведение людей, их отношение к миру и друг к другу.
Языковая картина мира создается разными красками, наиболее яркими, с нашей 
точки зрения, являются мифологемы, образно–метафоричные слова, коннотативные слова 
и др. Наше миропонимание частично находится в плену у языковой картины мира. 
Каждый конкретный язык заключает в себе национальную, самобытную систему, которая 
определяет мировоззрение носителей данного языка и формирует их картину мира.
Именно в содержательной стороне языка (в меньшей степени в грамматике) явлена 
картина мира данного этноса, которая становится фундаментом всех культурных 
стереотипов. Ее анализ помогает понять, чем различаются национальные культуры, как 
они дополняют друг друга на уровне мировой культуры. При этом если бы значения всех 
слов были культурноспецифичны, то вообще было бы невозможно исследовать 
культурные различия. Поэтому занимаясь культурно–национальным аспектом, мы 
учитываем и универсальные свойства языковых единиц.
В языке отражена наивная картина мира, которая складывается как ответ на, 
главным образом, практические потребности человека, как необходимая когнитивная 
основа его адаптации к миру. Прагматический эгоцентризм структурирует деятельность 
таким образом, чтобы она оптимально выстраивалась в когнитивном поле человека, была 
максимально удобной. Необозримые пространства, трудовую и интеллектуальную 
деятельность, бурю своих чувств человек измеряет через себя самого (насколько хватает 
глаз, каша в голове, не покладая рук, сердце переполняется и т.д.), принимая все в себя и 
распространяя себя на окружающий мир. Языковая картина мира сохраняет модель такого 
антропоцентризма и во времена, когда человек обесценивается или избирает другие 
ценностные приоритеты.

По всей вероятности, совокупность предметных образно–наглядных эталонных 
представлений о предметах, явлениях, с которыми человек на протяжении жизни 
встречается чаще, чем с другими, в целом формирует некоторую стабильную языковую 
картину отражения объективной действительности.
Наивная картина мира отличается значительной прагматичностью. Прагматичность 
эта особого рода. Претендуя на абсолютную истину, знания данного типа могут сколь 
угодно отходить от того, что посчитала бы объективной истиной традиционная наука. Их 
критерием выступает не формально–логическая непротиворечивость, а сама по себе 
целостность и универсальность модели, ее способность служить объясняющей (чаще — 
квазиобъясняющей) матрицей для структурирования опыта1.
Внешнее сходство целостного зрительного образа нередко лежит в основе бытовой 
классификации, отождествляющей объекты в силу такого сходства в отличие от научной 
классификации. Например, в русских идиомах: по уши (влюбиться по самые уши), по 
горло (сыт по горло), с головой (ушел в работу с головой) соматиз–мы, т.е. называющие 
различные части тела слова с различными жизненно важными функциями, могут быть 
объединены в одну тематическую группу — «указание на эталон физического предела». 
Обыденное сознание выделяет типичный для этих частей тела человека признак — 
«расположение вверху» и объединяет их в одну группу на основе этого признака, что и 
фиксируется в языковой картине мира.
Общность выполняемой функции в бытовой практической деятельности человека в 
его сознании может объединять объекты в одну группу, например, общность функции 
таких органов, как рот и глаза при выражении удивления человека обозначается в языке с 
помощью идиом раскрыть рот, таращить глаза.
Различие функций разграничивает даже очень близкие в научной классификации 
объекты, например, в ФЕ встать на ноги — «обрести самостоятельность, независимость» и 
встать на колени — «выражать свою покорность», колени как часть ног 
противопоставлены собственно ногам, так как в составе идиомы соматизм колени 
приобретает квазисимвольное значение «вид недопустимой опоры» в отличие от значения 
соматизма ноги — «вид необходимой опоры».
В наивной языковой картине мира возможно и расширение понятий по сравнению 
с научной картиной мира, например, слово сердце в составе идиом обозначает не только 
орган кровообращения, но и «центр эмоциональных переживаний», «источник чувств» 
(например, принимать близко к сердцу, с чистым сердцем и т.д.).
В каждой языковой картине мира могут быть и случайные эталонные лакуны, 
логически не объяснимые: например, в русских представлениях существует эталон 
размера по вертикали (высокий, как жердь, высокий, как верста коломенская), но слабо 
сформирован эталон длины по горизонтали (ср. в арабск. длинный, как река; длинный, как 
змея). При использовании целостных образов в качестве эталонов без указания основания 
сравнения на первый план, как правило, выдвигается одобрительное или неодобрительное 
эмоциональное отношение субъекта речи к обозначаемому.
Мир, отраженный сквозь призму механизма вторичных ощущений, запечатленных 
в метафорах, сравнениях, символах, — это главный фактор, который определяет 
универсальность и специфику любой конкретной национальной языковой картины мира. 
При этом важным обстоятельством является разграничение универсального человеческого 
фактора и национальной специфики в различных языковых картинах мира. Поскольку 

генетический механизм оценки телесных ощущений универсален, то, переплетаясь с 
человеческой деятельностью, одновременно и универсальной, и национально–
специфической, он неизменно приводит в результате такого взаимодействия к созданию 
языковых картин мира как с типологически общими, так и индивидуальными 
особенностями.
По–видимому, к универсальным особенностям языковой картины мира относится 
закрепление за определенным органом роли хранителя эмоций. Так, в китайской 
традиционной медицине и верованиях печень считалась средоточием всего плохого: 
гнева, злобы, похоти. В русском языке печень в идиоме сидеть в печенке вызывает 
представление о чем–то очень надоевшем, как бы травмирующем сущность человека: 
«Ну, Дрон, Дронушка–Дрон, держись, шаркун, танцевальных паркетов натиралыцик, 
крепко же засел ты у меня в печенях» (Ю. Нагибин); в японском и ряде других языков 
слово «печень» символизирует орган чувств; а в итальянских идиомах слово «печень» 
выступает с символическим значением «храбрость» (в миланском диалекте также — 
«зависть, нежность»).
Часто наблюдаемые человеком эмпирические свойства объектов, например, 
способность руки хватать, держать не просто «фотографируются» в сознании, а 
преломляются сквозь призму определенных антропоцентрических сценариев и 
запечатлеваются в идиомах держать в своих руках, т.е. в своей власти, с руками оторвать, 
т.е. быстро забрать, с пустыми руками, т.е. ничего не приобрести, не принести и т.д.
Интегральный образ реальности в обыденном сознании прежде всего включает 
повторяющиеся представления как повседневной эмпирической практики, так и 
символической вселенной. Каждый тип культуры, славянский в том числе, вырабатывает 
свой символический язык и свой «образ мира», в котором получают значения элементы 
этого языка. О. Шпенглер даже предложил термин парасимвол для характеристики 
культуры в пространственной протяженности. Если египетская душа видит себя идущей 
по предначертанному пути, то ее парасимвол — дорога; парасимвол арабской культуры — 
мир–пещера, идея такого мировосприятия выразилась в изобретении арки и купола 
(первое купольное сооружение — Пантеон в Риме — построено архитектором–сирийцем); 
парасимвол русской культуры — бесконечная равнина. Вероятно, поэтому даже время 
(век человеческий) у русских представляется пространством: Жизнь прожить — что поле 
перейти (Б. Пастернак).
Единицы естественного языка приобретают в языке культуры дополнительную, 
культурную семантику. Так, в языковом сознании представителей славянской культуры 
слово «голова» является не только выразителем семантики «верхняя часть тела», но и 
вербальным символом центра разума, интеллекта, высшей ценности. Эта культурная 
семантика строится на магическом и мифологическом осмыслении таких признаков 
обозначаемой словом части тела, как «расположение вверху, в области небес, 
противоположно низу, области перерождения», «руководство действиями, поступками», 
«хранение и воспроизведение нужной информации» и т.п., которые входят в ядерную 
дефиницию (определение) лексемы голова. Так, признак «расположение вверху» 
мифологически переосмысляется при описании ситуаций, названных идиомами, голова 
горит, голова идет кругом, ходить на голове. В этих идиомах восстанавливается связь с 
символикой микрокосма славян, в которой все, что относится к верхней части тела, 
связывается с небом и его главными объектами — солнцем, луной и звездами.

Другой важный признак — «руководство действиями, поступками» позволяет 
связывать слово голова с целым рядом контекстов традиционной обрядности, верований и 
ритуалов, следы которых сохранились в идиоме посыпать голову пеплом и др.
Выбор эталонов или символов в наивной картине мира, как правило, мотивирован. 
Мотивация эта зависит от характеристики всей концептуальной системы и может быть 
выявлена в некоторых случаях на уровне языковой картины мира. Сами фразеологизмы, 
рассматриваемые нами, могут, по утверждению В.Н.Телия, «выполнять роль эталонов, 
стереотипов культурно–национального мировидения, или указывать на их символьный 
характер и в этом качестве выступают как языковые экспоненты (носители) культурных 
знаков.
Итак, проблема изучения языковой картины мира тесно связана с проблемой 
концептуальной картины мира, которая отображает специфику человека и его бышя, 
взаимоотношения его с миром, условия его существования, языковая картина мира 
эксплицирует различные картины мира человека и отображает общую картину мира.
Человеческая деятельность, включающая в качестве составной части и 
символическую, т. е. культурную, вселенную одновременно и универсальна, и 
национально–специфична. Эти ее свойства определяют как своеобразие языковой 
картины мира, так и ее универсальность.
Наивная картина мира обыденного сознания, в котором преобладает предметный 
способ восприятия, имеет интерпретирующий характер. Язык, фиксируя коллективные 
стереотипные и эталонные представления, объективирует интерпретирующую 
деятельность человеческого сознания и делает ее доступной для изучения.
Одна из интереснейших концепций, объясняющих связь языка и культуры, 
принадлежит В.Гумбольдту, который считает, что национальный характер культуры 
находит отражение в языке посредством особого видения мира. Язык и культура, будучи 
относительно самостоятельными феноменами, связаны через значения языковых знаков, 
которые обеспечивают онтологическое единство языка и культуры.
В конце XX в. мы переживали лингвокультурологический бум, когда проблемы 
взаимосвязи языка и культуры вышли в число самых актуальных в современной 
лингвистике: последние пять лет почти в каждой европейской стране прошло по 
нескольку лингвокультуроло–гических конференций, вышли их материалы, публикуются 
сборники статей.
Этот взрыв интереса к проблеме — результат когнитивной революции в языке, 
которая, как утверждает Р. М. Фрумкина, началась тогда, когда открылся своего рода 
тупик: оказалось, что в науке о человеке нет места главному, что создало человека и его 
интеллект, — культуре.
У каждой культуры—свои ключевые слова. Полный их список для русской 
культуры еще не установлен, хотя уже хорошо описан целый ряд таких слов — душа, 
воля, судьба, тоска, интеллигенция и т.д. Чтобы считаться ключевым словом культуры, 
слово должно быть общеупотребительным, частотным, должно быть в составе 
фразеологизмов и пословиц.

Следовательно, каждый конкретный язык представляет собой самобытную 
систему, которая накладывает свой отпечаток на сознание его носителей и формирует их 
картину мира.

жүктеу/скачать 1.16 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: