Институты и функциональные особенности гражданского общества в СССР-РФ

Барашков Григорий Михайлович

кандидат политических наук, доцент

Национальный исследовательский Саратовский государственный университет им. Н.Г. Чернышевского, кафедра политических наук

ББК 66.2

Условия зарождения гражданского общества в России отличались от аналогичных процессов на Западе. На формирование гражданского общества в России, на ее культурно-цивилизационное многообразие влияли следующие факторы.

Во-первых, большие географические пространства, экстенсивный способ их освоения в неблагоприятных климатических и природных условиях предопределили низкий уровень цивилизованности и социокультурного мироустройства¹. Во-вторых, социальная эволюция осуществлялась по принципу «сильное государство – слабое общество», общество оказалось не в состоянии ограничить политическую власть. Доминантной формой социальной организации стала государственность, что изначально формировало соответствующее нормативно-ценностное пространство. В-третьих, это наличие института «власть – собственность», когда власть над людьми сочетается с властью над собственностью, что сближало Россию с восточным социально-политическим устройством. В четвертых, это неразвитая городская культура и неоформленный городской образ жизни, соответственно, большой удельный вес субкультуры простолюдинов, то есть людей, лишенных индивидуально-субъективного начала, не способных и не желающих отвечать на вызов меняющихся обстоятельств. Их отличительный признак – неприятие таких проявлений личности, как свобода, достоинство, собственность². В пятых, неразвитость рынка в условиях господства крестьянской общины и подавляющей доли крестьян в составе населения и, соответственно, недостаточное развитие частной собственности, стимулов сельскохозяйственного труда, предпринимательства. Даже с отменой крепостного права при несомненном оживлении хозяйственной жизни община продолжала сковывать инициативу подавляющего большинства населения.

Эти российские особенности следует сопоставлять с цивилизационными и упущенными альтернативами, в том числе с возможностями формирования гражданского общества. На наш взгляд, эти возможности относились в большей степени к XX веку, чем веку XIX, в котором был проделан путь, вполне адекватный ситуации пореформенной России. А уже с 17 октября 1905 года появилась принципиальная возможность для России стать конституционной монархией, но эта альтернатива не реализовалась. Реформы П.А. Столыпина заложили возможность «размывания» общины, препятствовавшей становлению гражданского общества, но и им не суждено было реализоваться в полной мере.

После Октябрьской революции в политической сфере стала доминировать большевистская партия, а затем советское государство во всех сферах общественного бытия. Этатизм и идея классовой борьбы вытеснили идею гражданского общества, а формализация общественной жизни и отсутствие гарантий личных прав и свобод нанесли ощутимый удар по идее гражданского общества.

Отдельные авторы считают, что даже в тоталитарных и авторитарных государствах существует гражданское общество особого типа, или протогражданское общество³. Я. Пляйс, например полагает, что тоталитарные и авторитарные режимы создавали различные общественные организации неполитического характера, которые их обслуживали, но одновременно служили и своим членам, то есть интересам определенной части общества. Далее он отмечает, что «основная функция структур, создаваемых по воле…всесильного… государства – служение этому государству, в то время как служение людям стоит на втором плане. При зрелом гражданском обществе все как раз наоборот. Эта разница весьма существенная, но все же не принципиальная»⁴.

Вместе с тем, советский режим не был однородным, он эволюционировал в сторону демократизации и либерализации, что давало возможность проявлениям гражданской самоорганизации. Если анализировать доперестроечный период, то мы можем констатировать, что свободные ассоциации граждан полностью подавлялись правящей коммунистической партией, в частности с помощью использования института неуставных партийных организаций, создававшихся во всех общественных структурах того времени – от Советов депутатов трудящихся всех уровней до добровольных обществ различной направленности, и государством, чьи репрессивные органы были использованы коммунистической партией.

Однако государство, так же как и коммунистическая партия в советской политической мысли представлялось как выразитель общих интересов и гражданского общества, чьи организации представлялись выразителями частных интересов. Гражданское общество было жестко структурировано. Политические движения практически не существовали, политическая партия была единственной партией, в отличии даже от близких по сущности европейских стран социализма. Общественные организации существовали и были зарегистрированы в органах юстиции, но не могли влиять на политическую жизнь страны. Только в период перестройки они при первых альтернативных выборах народных депутатов СССР (1989 г.) и РСФСР (1990 г.) получили возможность избрать половину всего депутатского корпуса.

Исходной для будущих радикальных участников организаций гражданского общества стала психология «винтиков», вписанных в иерархию отношений административно-командной управлен­ческой структуры и отражавших согласие с действительностью. Эта психология существенно влияла на правосознание и поведе­ние людей, обеспечивала всевластие партийных и советских структур, которое воплощалось в господстве внеэкономических методов принуждения, стимулирования и поощрения. Традиция поклонения перед властью (часто персонифицированной) допол­нялась страхом перед потенциальными репрессиями (плохая ха­рактеристика, ограничения в продвижении по службе и т. п.). Коллективистская компонента системы образования подавляла личностную, индивидуалист­скую, приводя к трансформации межличностных отношений в рамках общности. Коллективная ориентация на уравнительность как цель общества приводила к личной политической подчинен­ности. Конституционно-правовая ориентация граждан (преамбу­ла Конституции СССР 1977 г.) на строительство коммунизма, а также личное участие в массовых ритуальных формах поддержки властей (например, в первомайской или ноябрьской демонстра­циях, в собраниях трудового коллектива) вследствие принятия лозунгов или ради самосохранения (санкции за неучастие для членов партии выражались в виде критики на партсобрании или даже в партийном выговоре, для беспартийных — в публичном осуждении или даже отражении в характеристике) существенно дополняли негативные факторы становления гражданского об­щества⁵.

Изменениям в массовом правосознании предшествовали ус­ловия «оттепели» хрущевского периода. После развенчания культа личности и массовой реабилитации жертв сталинских репрес­сий внесудебные формы преследования политических и идеоло­гических оппонентов ушли в прошлое, были отменены политические и идеологические статьи законодательства. Однако борьба с инакомыслием и инакомыслящими продолжалась.

Инакомыслие не могло преодолеть барьеры, установленные правящей партией. Сохранялась система образования, стандарты которой базировались на марксистско-ленинской (причем в ор­тодоксальном виде, резко отличавшемся от позиций зарубежных марксистов) платформе. Книгоиздательство подвергалось жест­кой селекции и цензуре. Средства массовой информации полно­стью подчинялись политике партии. Возможности литературы, драматургии и кинематографии определялись и ограничивались социально-идеологическим «заказом». Исключение составлял «эзопов язык», понятный только «посвященным».

Инакомыслящие же получили некоторые «послабления» в виде более разнообразного «букета» санкций и их оснований, ко­торыми становились только действия. Действия по созданию ор­ганизации инакомыслящих могли получать правовую оценку суда и санкции КГБ. Нелегальные издания («сам­издат») могли повлечь за собой уничтожение тиража, штраф, увольнение с работы и т.п. Пересылка текстов для издания за гра­ницу в зависимости от значимости нарушителей могла закон­читься либо публичным осуждением (Б. Пастернак), либо пресле­дованием и часто высылкой за границу и лишением гражданства (И. Бродский, А. Солженицын, А. Синявский). Несанкциониро­ванные митинги в сочетании с другими действиями могли приво­дить к санкциям, определенным судом, либо к принудительному лечению⁶.

Вместе с тем уже само возникновение и существование дис­сидентских движений означало как наличие иных условий, так и сдвиги в массовом правосознании и психологии, воплотившиеся в деятельности пока еще очень ограниченной части интеллиген­ции.

Как мы можем предположить, период «стабильности» в брежневском руководстве не был лишен элементов сложной борьбы внутри партии и в обществе. Но особенного внимания заслуживает взаимоотношения между режимом, становящимся на все более консервативные политические и идеологические позиции, и общественными силами, противящимися консервативному повороту. Эти взаимоотношения происходили вне официальных политических или культурных систем и механизмов, и получивших позднее различные определения – движение диссидентов, движение инакомыслящих, движение за права человека и тому подобное⁷. Отметим, что движение диссидентов не было однородным образованием, а представляло собой течения разнообразной идеологической направленности. Отсутствие политических организаций не означало отсутствия политических дискуссий. Современные исследователи выделяют следующие направления между представителями трех взглядов, оформлявшихся вместе с диссидентским движением:

1. Направление, возлагающее надежды на духовное возрождение русского народа, связанное с религиозным возрождением (А.Солженицын). Он критикует демократическую форму правления, считая, что она бессильна перед лицом тоталитаризма; несправедлива и случайна, поскольку заменяет общее согласие законом математического большинства; бессодержательна, так как лишена всякого трансцендентного начала. А.Солженицын предлагает медленный плавный спуск через авторитарную систему.

В общественных отношениях позиция А.Солженицына – «Неучастие во лжи», изложена им в обращении к интеллигенции, молодежи, соотечественникам: «Наш путь: ни в чем не поддерживать лжи сознательно! Осознав, где граница лжи (для каждого она еще по-разному видна), - отступиться от этой гангреной границы!»⁸

2. Направление, представителем которого являлся А.Д.Сахаров, с «теорией конвергенции», то есть сближения двух противоположных политических систем в вопросах экономики, политики, идеологии, и теряющих в этом процессе свои отрицательные стороны. Это направление выступало за нравственное начало в политике, подготавливающее в сознании людей основы демократических, плюралистических преобразований в стране.

3. Направление сторонников взглядов историка Р.Медведева. Он полагал, что положение в стране может быть «изменено марксистами недогматического толка, способными создать новый облик социализма»⁹.

Несмотря на то, что эти направления инакомыслия жестко конкурировали между собой за право влиять на общество и власть, они применяли одинаковые формы выражения своих позиций – самиздат и открытые обращения к лидерам советского государства¹⁰.

Вместе с тем, в движении протеста отмечались определенные изменения: вера в социализм, характерная для 50- х - начала 70-х годов, «социализм с человеческим лицом», на изменения в политической системе путем ее десталинизации, уступает место борьбе за права человека, которая становится центральной темой политического протеста. На место веры в социализм приходят требования соблюдения законов, изменения отечественного законодательства путем его приближения к международным юридическим стандартам, замену социалистической демократии, демократией западного типа.

Применение методов протеста, апеллирующих к мировому общественному мнению, создали то, что стало называться «диссидентским движением». «Комитет защиты прав человека», основанный в 1970 году А.Д.Сахаровым, В.Н.Чалидзе, А.Н.Твердохлебовым, в 1973 году - русская секция «Международной амнистии» во главе с В.Ф.Турчиным, - явились по сути «первой, открытой диссидентской группой»¹¹.

Важнейшим событием для диссидентского движения стало подписание в августе 1975 года Советским Союзом Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе¹². Заключительный акт конференции состоял из соглашений, касавшихся трех проблем:

1. проблема политическая. Были подтверждены нерушимость послевоенных границ и территориальная целостность государств, а также признавалась нерушимой зона реального социализма в Европе;

2. проблема экономическая. Состоялись соглашения о расширении экономических связей, которые включали в себя оказание Западом экономической помощи СССР и странам народной демократии в модернизации производства.

3. проблема гуманитарная. Запад выражал надежду, что СССР и другие страны народной демократии ослабят «железный занавес», будут соблюдаться права человека, определенные политические свободы, как и тот факт, что контроль за соблюдением этих прав интернационализируется и перестанет быть вопросом только внутренней политики.

Массовое правосознание, предшествовавшее переходному пе­риоду, условно — с начала перестройки, которое обычно отсчиты­вают с апрельского 1985 года Пленума ЦК КПСС, где М. С. Горбачев вы­ступил с концепцией ускорения научно-технического прогресса, хотя, перестройка реально началась позже, с январского (1987 г.) Пленума ЦК, посвященного демократизации общества, еще не было готово к радикальным переменам¹³.

«Мостик», который можно перекинуть от проблемы радика­лизма к проблеме гражданского общества, появляется в период позднего перестроечного процесса, когда начали создаваться ор­ганизации, которые ранее не существовали. Демократизация пер­воначально предполагала развитие событий, по крайней мере, по трем направлениям. Первое — это выборы на предприятиях руко­водителей среднего и высшего звеньев. Позитивная идея не дала ожидаемых результатов — менталитет рабочих-выборщиков фор­мировался в других условиях, имевших место в 1970—1980-е гг., когда ценность руководителя была не в рациональности и эффек­тивности — результаты все равно нивелировались всей системой морального и материального поощрения, а в его покладистости и примирительном отношении к довольно частым нарушениям трудовой дисциплины.

Вторым направлением демократизации стала гласность, ко­торая, несмотря на негативные латентные последствия, была ша­гом вперед. Гласность подталкивала к переоценке пути, который прошла наша страна, начиная от периода революции и Граждан­ской войны. Появились новые оценки экономической и социаль­ной жизни, решения национальных проблем. В острой постановке прозвучал вопрос о доверии к компартии, допустившей столь масштабные репрессии; об ошибках, которые были допущены и продолжали допускаться, ухудшая экономическое положение ос­новной массы населения. Это недоверие и переоценка историче­ского пути стали основаниями для формирования нового право­сознания и создания целого ряда радикальных движений пере­ходного периода¹⁴. Гласность создала возможность знакомства с наследием эмигрантов первой волны и с их оценкой Октября, Гражданской войны, Белого движения, затем последующей меж­военной эмиграции, в которую входили представители большеви­стской верхушки, в чем-то несогласные со сталинским руковод­ством — это троцкистское партийное крыло и отдельные против­ники централизации власти в руках Сталина и других проявлений авторитаризма вождя. Их мало, но их имена, воспоминания, оценки начинали наполнять научные и популярные издания. Эмиграция послевоенного периода — это еще недавние дисси­денты, чьи суждения были ценны тем, что они не были отдалены временем и их суждения могли разделяться современниками. Возвращались имена и содержание идей репрессированных соотечественников как политической элиты, так и деятелей культу­ры, идеологических оппонентов большевизма.

Гласность — это направление, которое давало возможность свободно оценивать то, что происходило на глазах: состояние ре­жима, связей, номенклатурных отношений, административ­но-командной системы, просчеты, имевшие структурный харак­тер и отдельные случайные негативные проявления. Все это вы­плескивалось в виде критических материалов в СМИ: в общественно-публицистической периодике, читавшейся широ­ким кругом населения. В «толстых» журналах — достоянии ин­теллигенции, появился ряд «властителей дум», умело использо­вавших ситуацию и свой талант «быстрого пера». Было много не­достоверного, надуманного, заложенного в комментарии к реальным фактам и событиям, но все это создавало определенный фон, при котором для власти уже было затруднительно вернуться назад, «закрутить гайки».

Третье направление демократизации состояло в возможно­сти подготовки и проведения альтернативных выборов. Но по­скольку КПСС оставалась единственной партией вплоть до се­редины 1990 г., то альтернативность возникала за счет создания различных движений. Так, первые объединения избирателей 1989—1990 гг., получившие право выдвижения своих кандида­тов в противовес кандидатам «блока коммунистов и беспартий­ных», появились на базе дискуссионных клубов в поддержку перестройки в крупнейших городах страны. Как и предполага­ли классики социальной психологии (Г. Лебон, К. Юнг, С. Московичи¹⁵), в условиях господства мифов и иллюзий мож­но было усмотреть и элементы организации и толпы. Организа­ции формировались в движения, а затем — в партии.

На примере опыта ряда крупных городов, можно первыми по времени появления считать правозащитные движе­ния, потом движения в защиту памятников культуры, а в респуб­ликах — движения в защиту национальной культуры (как прави­ло, титульного этноса). Эти движения при заметных различиях в целях были едины в одном — они отражали радикальные настрое­ния населения в отношении норм и традиций советского време­ни. Самым парадоксальным образом установка на уравнитель­ность обрела консервативный оттенок. Напротив, либеральные иллюзии (например, конкурс вместо номенклатуры) в сочетании с демократическими ожиданиями стали укрепляться в массовом сознании как элементы правовых установок¹⁶.

Политическая социализация в сочетании с появившимися новыми политическими институтами явно опережала экономи­ческие преобразования и формирование правовых установок. Прямым результатом такого процесса стало поражение правящей партии и разрушение политической системы под ударами ради­кальных движений гражданского общества. Косвенными резуль­татами стали криминогенные условия жизни постсоветского об­щества и рост преступности.

Эрозия коммунистических режимов в конце 80—90-х годов уходящего XX в. привела к обновленному интересу к возможно­стям гражданского общества противостоять тоталитаризму снача­ла у диссидентов, затем у политиков и теоретиков из числа раз­очаровавшихся марксистов. Для одних — это был рецидив инди­видуалистического и конституционного либерализма, для других — признание превосходства свободного рынка над центра­лизованной плановой экономикой. Популярность идеи в странах бывшего коммунистического мира способствовала ее общему ренессансу во всех странах либеральной демократии или движущихся в ее направлении.

Ситуацию в странах Центральной и Восточной Европы, с точки зрения идеи гражданского общества наиболее полно выразил Е. Шацкий По его мнению, отрицание коммунизма и поиск альтернативной позиции явились естественным источником симпатий к либерализму, который в странах реального социализма появился сначала как своего рода коммунизм наоборот, иначе говоря, как своеобраз­ный свод принципов, противоположных официальной идеологии и бывших, по сути дела, негативами коммунистических реалий. Свобода понималась как противоположность повсеместным запретам и ограничениям, права человека и гражданина как противоположность господствующему этатизму, рынок как противоположность плановой экономике и так далее¹⁷. Ключевыми в оппозицион­ных ценностях были две идеи - автономия личности и гражданское общество.

Интерпретация идеи автономии личности была связана не с оппозицией личности к обществу, а с оппозицией личности к государству, поскольку считалось, что в условиях социализма индивид подвергается нажиму в пер­вую очередь со стороны государства. Поэтому индивид стремился найти поддержку в обществе, которое, по его мнению, также находилось в оппози­ции к государству. Но этот подход весьма серьезно отличался от западного понимания свободы личности, где ее уверенно связывали последние сто лет с расширением частной, приватной сферы¹⁸.

Обращение к идее гражданского общества также было вполне естественным, поскольку либерализм основывается на различении государства и общества, различении, которое и отражает большинство современных кон­цепций гражданского общества. По мнению Е. Шацкого, понятие граждан­ского общества далеко не случайно стало главным оппозиционным лозунгом и приобрело популярность именно в 80-е года XX века, когда оно распространилось под самыми разными названиями: «независимая культура», «параллельные структуры», «альтернативное общество» и другое.

Таким образом, понятие гражданского общества было введено в обращение как само собой разумеющееся, и им стали пользоваться, по мнению Е. Шацкого, как определением не то цели, к которой следовало стремиться, не то наиболее ощутимых результатов оппозиционной деятельности, не то лю­бых, сохранивших независимость от государства отношений и структур. Иногда подчеркивалось, что пока коммунисты находятся у власти, «граждан­ское общество неизбежно обречено оставаться реальностью для меньшинст­ва, иногда проявлялась тенденция к отождествлению его с обществом как таковым...»¹⁹.

Данная смысловая неоднозначность была связана с использованием понятия прежде всего в пропагандистских, а не аналитических целях. Это имело своим следствием значительную неопределенность термина, что проявлялось в отсутствии четкой границы между описательным и норматив­ным аспектами. В конечном итоге, как пишет Е. Шацкий, понятие граждан­ского общества, получившее признание в Восточной Европе, опиралось на какие-либо классические теории либерализма только в той их части, в которой слово «civil», в отличие от своего первоначального значения, получает принципиально «общественное» содержание и перестает быть синонимом слова «political». То есть в данном случае речь идет не только о различении гражданского общества и государства, но и о весьма решительном их проти­вопоставлении²⁰. И более того, «идея гражданского общества появилась в Восточной Европе прежде всего как идея антигосударственная», и в этом ее принципиальное отличие от западной ситуации, где возврат к идее граж­данского общества также имел антиэтатический характер, но не включал в себя восприятие государства как по сути своей враждебное и чуждое общест­ву. По мнению Е. Шацкого, без понятия «оппозиция» такого рода обществу вообще невозможно дать определение, поскольку мерой его развития являет­ся степень выраженности и многогранности этой оппозиции²¹.

Таким образом, теоретические представления, которые получили распространение в бывших социалистических странах, имели принципиальные особенности, касающиеся понимания самой сущности гражданского общест­ва, его взаимодействия с государством и тем самым серьезно отличались от западноевропейских концепций гражданского общества. Противопоставле­ние гражданского общества и государства основывалось на вытекающем из теории тоталитаризма убеждении, что социалистическое государство прони­кает во все сферы жизни и тем самым уничтожает гражданское общество, а поэтому борьба за возрождение гражданского общества является борьбой с тоталитаризмом.

В конечном итоге все это оформилось как принципиальные различия между западно - и восточноевропейскими идеями гражданского общества. Во-первых, еще до появления концепции гражданского общества на За­паде произошла Реформация, которая привила индивидам «контрольные механизмы» и сформировала основу эмансипации личности. Во-вторых, на Западе гражданское общество, по мнению большинства специалистов, было уже в течение нескольких веков некой данностью, естественной средой социального взаимодействия. В Восточной Европе гражданское общество появилось как идеологическая конструкция, в которой речь шла о создании нового морального и общественного порядка, но экономиче­ская база которого тем не менее оставалась в высшей степени туманной. Поэтому можно говорить о причинах ограниченности идеи гражданского общества в этом регионе, которых, по мнению Е. Шацкого, было три: во-первых, недопонимание характера отношений между гражданским обще­ством и государством; во-вторых, недостаточное развитие взглядов на экономическую базу гражданского общества; в-третьих, чрезвычайная расплывчатость представлений о более справедливом обществе, а также весьма условные представления по проблемам представительства и со­гласования разнородных интересов, неизбежно существующих в общест­ве с развитой социальной дифференциацией²².

Данные обстоятельства не позволяют классифицировать идею гражданского общества в Восточной Европе как либеральную и без каких-либо оговорок отнести к тому или иному теоретическому западному об­разцу, хотя, конечно, эти взгляды вполне укладываются в рамки западной либеральной традиции, но одновременно во многом и не совпадают с ней.

Своеобразие восточноевропейской идеи гражданского общества последней четверти двадцатого века отмечается и в более широком контек­сте теорий «демократического транзита» с их ключевыми понятиями «переход к демократии» и «закрепление демократии». В рамках этого подхода происходящее в постсоциалистических странах трактуется как одно из проявлений современной общемировой тенденции к демократи­зации.

Становление гражданского общества в современной России происходило в уникальной исторической ситуации: исчерпанность советской модели организации социума выражалась в процессах его самораспада. Облик гражданского общества складывался в начале 1990-х годов под воздействием адаптировавшихся к новым реалиям старых советских структур, выпадения из социальных отношений большого количества людей и разного рода тенденций, структурирующих новый тип социума. В этой связи анализ институтов гражданского общества в России предполагает рассмотрение развития и современного состояния политических партий и групп интересов, а также общей эволюции принципов взаимодействия данных институтов и государства в процессах выработки публичной политики.

В своем развитии современные политические партии в России прошли три основных этапа:

1. 
   становление политического плюрализма в СССР и соответственно России до развала СССР (1986 – 1991гг.);
   
2. 
   формирование политических партий в процессе электоральной борьбы (1992 – 1999 гг.);
   
3. 
   превращение политических партий в политико-административных агентов государства (с 2003г.).
   

Во - первых, диссидентские группы не сыграли той роли, кото­рую подобные группы имели в Центральной и Восточной Европе периода третьей волны демократизации. На формирование поли­тического плюрализма в СССР большее влияние оказали так на­пиваемые «неформальные группы», активная деятельность кото­рых пришлась на вторую половину 80-х гг. В 1986 г. в Москве и Ленинграде возникли первые неформальные клубы, еще провозглашавшие социалистические лозунги, но уже противостоявшие официальной коммунистической идеологии. Объединение ряда клубов в региональные народные фронты, а затем — в Народный фронт РСФСР, создало условия для активной оппози­ционной деятельности на выборах в Советы в 1989 и 1990 гг. По новому Закону о выборах объединения избирателей, основу кото­рых зачастую составляли эти клубы, получили право выдвигать в из­бирательных округах своих кандидатов, соперничавших с канди­датами от «блока коммунистов и беспартийных».

Во - вторых, консолидация демократических сил происходила и рамках Съезда народных депутатов СССР, избранного в 1989 г. Здесь сформировалась влиятельная и активная межрегиональная депутатская группа, лидером которой стал главный оппозиционер и будущий президент России Бо­рис Ельцин.

В - третьих, в конце 1980-х возникли первые политические организации, которые называли себя партиями, такие как Христианско-демократический союз, Союз конституционных демократов, Конфеде­рация анархо-синдикалистов (1989), Демократическая партия Росс­ии, Социал-демократическая партия РФ (1990) и другие. Возможность легальной деятельности этих организаций как партий возникла после отмены статьи 6 Конституции СССР в марте 1990 г.

В – четвертых, процессы дифференциации происходили и в правящей еще КПСС. В 1990 году в ней было сформировано объединение под названием Демократическая платформа в КПСС, деятельность которой привела к образованию ряда партий, например, Республиканской партии.

После принятия новой Конституции в 1993 году, и связанными в связи с этим изменениями в политической системе, стала формироваться российская политическая система с множеством партий, различной идеологической окраски, с доминированием левых сил.

Избирательный цикл 2003 – 2007 годов существенно изменили партийно – политический спектр России. Роль доминирующей партии стала выполнять «Единая Россия», которая стала называться партией власти. Левые партии были значительно потеснены, а правым либеральным партиям СПС и «Яблоку» не удалось пройти в парламент.

Превращение партий в политико-административных агентов государства является характерной чертой современного этапа партийного строительства. Стоит согласиться с немецким исследователем Э. Шнайдером, который считает, что «было бы неправильно автоматически делать вывод о недемократичности Государственной Думы только на основании того факта, что две трети парламента поддерживают правительство… Тем не менее, с учетом того, что к президентскому лагерю следует отнести по сути все партии, кроме разве что КПРФ, да при этом принять во внимание, что «Единая Россия»…захватила должности председателей всех 29 комитетов (нередко также и первых заместителей председателя), оставив все остальные фракции без единого председательского кресла, то можно действительно задаться вопросом, является ли еще Госдума местом политического противоборства»²³, или «местом для дискуссий». Хотя этот процесс неравномерен и в разной степени касается всех партий, тем не менее ряд существенных характеристик отрыва партий от исходных интересов формирующегося гражданского общества заставляет говорить о том, что партийно – политическое общество в России все ближе смыкается с государством.

Одним из факторов подтверждающим данный тезис является образование в канун выборов 2011 года народных фронтов, прежде всего, конечно, ОНФ, как наиболее многочисленного и созданного под патронажем власти. Власть ищет новые формы взаимодействия с обществом. Это объясняется тем, что старая модель построения гражданского общества в целом не вписывается в концепцию «вертикали власти», и вызывает лишние проблемы для власти. Но провозглашенные с высоких трибун заявления о необходимости построения в России гражданского общества и демократизации страны должны подкрепляться на практике, что собственно говоря, и подталкивает власть на поиск модели гражданского общества в России, отвечающей текущему моменту. Создание таких объединенных фронтов должно создать определенную иллюзию тесного взаимодействия власти и общества, соучастия, взаимного интереса на благо общей цели. И именно через такие фронты власть может контролировать и управлять ситуацией, а общественные организации превратятся в филиал «Единой России». Таким образом, гражданское развитие происходит не через участие граждан в равноправном диалоге с органами государственной власти, а через процессы задаваемые и управляемые «сверху».

Более того, создание подобного рода объединений является признанием недееспособности или ограниченной дееспособности российских политических партий. Российская партийная система, а, следовательно, и политическая система переживает серьезный кризис. Партии, либо создаются по велению администрации Президента, либо не могут быть зарегистрированными. Действующие же партии, даже те, которые заявляют о своей оппозиционности, находятся под давлением властей, что, безусловно, сковывает их инициативу.

Исследуя группы интересов в современной России, следует отметить, что данные группы, так же как и партии, прошли три основных этапа:

1. 
   возникновение и функционирование групп интересов в СССР (середина 1950-х – начало 1990-х годов);
   
2. 
   признание групп интересов в качестве легитимных субъектов политики и возникновение открытой межгрупповой конкурентной борьбы (начало 1990-х – 1999 год);
   
3. 
   ограничение группового плюрализма и превращение наиболее значительных групп интересов в политико-административных и социальных агентов государства (с 2000 года).
   

Исследователь Г. Скиллинг полагал весьма важным изучение процессов артикуляции и агрегации интересов в условиях, когда со­ветская политика уже не была направлена на революционное пре­образование общества, однако автономная политическая моби­лизация, свобода слова и свобода организации отсутствовали. Он утверждал, что «индустриализация породила в Советском Союзе разнообразные организованные и не организованные интересы, взаимодействие которых на политической арене необходимо при­нимать во внимание при объяснении политической борьбы и ее исходов»²⁴.

Другой зарубежный исследователь Дж. Хог подчеркивал, что в центре советского политического процесса лежал «бюрократи­ческий конфликт», участниками которого выступали специфиче­ские группы интересов — «комплексы», состоявшие из «специа­лизированного партийного, государственного, общественного и научного персонала, работавшего в пределах соответствующих областей политики». К этим «комплексам» он причислял веду­щие министерства и ведомства, полагая, что те в большинстве случаев действовали совместно с их «естественными союзника­ми» — подразделениями аппарата ЦК, контролировавшими их работу. Дж. Хог признавал, что «окончательная власть была сконцен­трирована в высших органах Коммунистической партии». Тем не менее, он считал, что партийные лидеры не действовали «волюн­таристски», а в целом вынуждены были следовать советам спе­циализированных комплексов в соответствующих их профилю областях политики. Ограничивая себя «посредничеством в кон­фликтах», которые возникали между данными комплексами, они практически делегировали комплексам полномочия в выработке политических решений, оставляя за высшими органами партии лишь роль «заключительных арбитров»²⁵.

В целом, можно сказать, что в СССР группы интересов оказывали существенное воздействие на процессы выработки го­сударственной политики и формировались вокруг ведомственных и региональных административно-бюрократических структур. Среди наиболее влиятельных групп интересов в СССР исследователи выделяют как ряд отраслевых комплексов (военно-промышленный, строительный, горно-металлургический, топливно-энергетический, химический, аграрный, машиностроительный), так и несколько наиболее значимых региональных партийно - государственных групп (московская, ленинградская, украинская)²⁶.

Наиболее заметными в этот период становятся группы инте­ресов, связанные с так называемыми «олигархами», интегрированными финансово-промышленными группами, крупнейшими банками и различными частями бюрократического аппарата²⁷. Со­циально-экономической основой для появления указанных групп интересов послужили особенности экономической рефор­мы в современной России. В первую очередь, — это номенклатурный характер отечественной приватизации, которая не только не размыла систему номенклатурно-бюрократического «рынка власти», но и закрепила взаимоотношения государства и вновь возникшего бизнеса на основе принципов бюрократического рынка с неразделенностью экономической и политической власти, и перманентной конверсией власти в собственность и собственность во власть²⁸. Данная система, будучи модифицированным вариантом советского административного рынка, привела к формированию привилегированных групп интересов, обладающих доминирующим влиянием на принятие важнейших политических решений. Такие группы возникли на основе экономической олигархии, сконцентрировавшей в своих руках весомую долю национального богатства, и наиболее организованных частей бюрократического аппарата, «приватизировавших» значительный административный ресурс государства²⁹.

Доминирующее положение указанных групп интересов объяснялось как характерной для того периода десубъективизацией государства, так и слабым развитием массовых, не связанных с олигархическими и бюрократическими структурами, групп интересов.

Анализируя в этой связи степень общественно-политической активности граждан и уровень развития институтов гражданского общества в России в 1990-х годов, можно сказать, что, несмотря на сопоставимые с общеевропейскими показатели интереса к политике, количество россиян, участвовавших в общественно-политической деятельности было крайне мало³⁰.

Исходя из вышесказанного, не вызывает удивление и низкие показатели развития третьего сектора в России в 1990-х годов. Несмотря на высокие цифры официальной статистики относительно негосударственных и некоммерческих организаций, реально вели активную деятельность небольшой процент этих организаций³¹.

Большое количество партий, некоммерческих организаций в России в этот период не может считаться истинным индикатором состояния институтов гражданского общества. Большинство из них не обладало чертами подлинно гражданских ассоциаций и было отчуждено от основной массы граждан и формально представляемых ими социальных групп, не доверяющих им и не видящих в них защитников своих интересов³².

Таким образом, слабость институтов гражданского общества, низкая социально-политическая активность граждан, отсутствие гражданской компетентности, неготовность большей части населения к продуктивному освоению демократических институтов и эффективным коллективным действиям с целью отстаивания своих интересов с неизбежностью способствовали доминированию наиболее организованных, привилегированных групп интересов, представляющих верхние страты российского общества в системе социально-политического взаимодействия. Стоит согласиться с выводом Р. Саквы о том, что Россия того периода «сложная система элит подменила собой развитие гражданского общества»³³.

Современный этап развития групп интересов в России берет начало в 2000 году и связан с реформами президента В.В. Путина, характеризуясь в превращение наиболее значительных групп интересов в политико-административных и социальных групп государства. Он определяется тремя основными тенденциями.

Во-первых, становятся заметными укрепление российской государственности и ограничение возможностей функционирования и влияния бюрократических групп интересов. Данная тенденция нашла отражение в целом ряде политико-административных преобразований (консолидация центральных политико-государственных институтов, реформа федеративных отношений, административной реформы и т.п.) и ознаменовала собой отказ от прежнего типа лидерства, основанного на слабоструктурированном, внеинституциональном характере политического господства. Президент признавался в качестве центра принятия политических решений лишь благодаря роли арбитра в перманентном конфликте различных властных группировок. Конфликт генерировался постоянным противопоставлением различных политических институтов. В такой форме воплощался принцип «сдержек и противовесов».

В.В. Путиным была принята новая модель политико-административного правления, в центре которой находился уже не столько «управляемый конфликт» различных частей государственного аппарата, сколько система иерархического подчинения основных политико-административных институтов президентской власти. Таким образом, указанная тенденция привела к интеграции на корпоративистских началах подавляющего большинства бюрократических групп интересов в единую властно-управленческую вертикаль во главе с президентом страны.

Во-вторых, влияние групп интересов крупного российского бизнеса на государственную политику претерпело ограничения и изменения. Данная тенденция проявилась в формулировании новых, неформальных правил взаимодействия бизнеса и государства, в соответствии с которыми большой бизнес должен:

- быть лоялен по отношению к государству;

- спонсировать экономические, социальные и политические проекты власти;

- принять на себя социальную ответственность за отрасли и регионы, где он доминирует;

- не поддерживать оппозицию³⁴.

Таким образом, в результате принятия данных правил произошло не только сокращение политического влияния групп интересов крупного бизнеса, но и фактическое включение данных групп на основе корпоративистских механизмов в действующую политико-административную вертикаль власти.

В-третьих, власть пытается включить в управленческую вертикаль массовые, не элитные группы интересов. Данная тенденция выразилась в создании сверху целого ряда институтов социально-политического взаимодействия (гражданские форумы, общественная палата и так далее), цель которых состоит в инкорпорации наиболее влиятельных общественных организаций для их использования в качестве медиаторов государства в диалоге с обществом. Таким образом, предполагается, что все наиболее значительные массовые группы интересов будут интегрированы в сформированную в России политико-административную вертикаль власти.

Таким образом, современный политический режим России предполагает отход от плюралистической и возвращение к корпоративистской модели взаимодействия государства и институтов гражданского общества. И хотя принципы социально – политического взаимодействия за последнее время существенно трансформировалось, качественное состояние институтов гражданского общества не претерпело значительных изменений. На настоящий момент уровень развития указанных институтов в России все еще остается крайне низким по сравнению с ведущими демократическими странами мира. Данное обстоятельство определяется такими фундаментальными факторами, присущими российскому обществу, как низкий уровень социального доверия и отсутствие эффективных навыков социальной самоорганизации³⁵.

Следует отметить крайне низкий уровень институционализированных форм социально-политического участия граждан в деятельности политических партий, профсоюзах, общественных и религиозных организациях, органах местного самоуправления. Среди основных причин общественной и политической пассивности россиян доминируют такие как занятость своими делами и уверенность в том, что их общественная деятельность не будет результативной. К негативным факторам влияющим на гражданскую активность граждан можно отнести разобщенность, отсутствие взаимопомощи и сопричастности.

В заключение можно констатировать, что уровень развития институтов гражданского общества и их функциональность в современной России является явно недостаточным. Не имеет однозначного ответа вопрос, каким образом может сказаться ограничение политического плюрализма, характерное для современного политического режима, на развитии институтов гражданского общества в России. С одной стороны, пресечение чрезмерного влияния привилегированных элитарных групп интересов создает некоторый простор для самоорганизации не элитных групп общества, что делает систему социально-политического взаимодействия более сбалансированной. С другой – все более закрытый, властноцентрический характер данной системы не способствует деятельному включению различных социально-политических сил в процессы выработки государственной политики и сокращает возможности эффективного социально-политического взаимодействия.