Сергей Аксентьев

Нынешний человек, в основной массе, безликий индивидуум жестокого, бездуховного века. А между тем (как и во все времена) среди обывательской серости живут люди, чьи судьбы, не вписываясь в узкие прагматические рамки реалий, являются здоровыми корнями общества. Без них оно не может существовать. Исчезни они, и наспех сколоченные устои, лишившись питательных соков, зачахнут, опадут, обнажив уродливый скелет социума. И чем меньше таких людей остается на земле, тем тяжелей их доля, тем значительнее их историческое предназначение. Одним из таких могикан является смотритель Ай-Тодроского маяка Юрии Иванович Тюрин.

Долгожданная Победа весной 1945 принесла для Юрия Тюрина ещё одну радость – он стал курсантом гидрографического факультета высшего Военно-морского училища им. М.В. Фрунзе. Теперь его давняя мечта о море и неизведанных островах приобретала реальные очертания. Быстро пролетели годы учебы, и вот осенью 1949 года новоиспеченный лейтенант с предписанием в руках прибыл в отдел кадров гидрографической службы 7-го Военно-морского флота (Тихоокеанский флот-С.А.).Выпускник не мыслит дальнейшую службу без гидрографического судна (ГИСУ) и об этом откровенно заявляет кадровику. Тот снисходительно улыбается и предлагает ему должность помощника командира ГИСУ «Волна», дохаживающему свой век. Тюрин соглашается, но во время перехода из бухты Постовой в бухту Маячную (всего-то около двух миль) насквозь прогнивший корпус не выдерживает свежей погоды и «Волна» на глазах у несостоявшегося командира идет ко дну у самого пирса... Но судьба потрафила начинающему гидрографу, ему довелось стать участником грандиозного совершенно секретного проекта – строительства подводного тоннеля с материка на остров Сахалин.

....Международная обстановка в ту пору на Дальнем Востоке была напряженной. В начале апреля 1949 г. в Москву, поступили сведения северокорейской разведки о том, что южане планируют при поддержке США к августу завершить разгром КНДР. В условиях реальной угрозы новой войны Сахалин приобретал важное стратегическое значение. В декабре 1949 года специалисты Министерства внутренних дел, Министерства путей сообщения, Военно-морского министерства, Главного управления Северного морского пути и Министерства судостроительной промышленности получили правительственное задание: изучить возможность открытия непрерывного железнодорожного сообщения с островом Сахалин через Татарский пролив и строительства вдоль побережья острова полноразмерной железной дороги. Были развернуты предварительные изыскательские работы на местности. А уже 7 апреля 1950 года материалы изысканий с тремя вариантами железнодорожного перехода: дамба, паромная переправа и тоннель легли на стол И.В. Сталина. После тщательного изучения и обсуждения документов, вышло постановление Совета Министров СССР № 1795-702сс от 5мая 1950 года «О строительстве железной дороги Комсомольск — Победино на Сахалине, тоннельного перехода и паромной переправы через Татарский пролив». Военно-Морскому министерству предстояло «выполнить силами Гидрографиче­ского отдела Тихоокеанского Военно-морского флота необходимые гидрографические и промерные работы в районе перехода через Татарский пролив».

...Конечно, ничего этого не знал и не мог знать лейтенант Тюрин, когда весной 1950 года по срочному вызову прибыл к начальнику гидрорайона Советской гавани. Командир сообщил, что он (Тюрин) поступает в распоряжение начальника гидрографической партии для выполнения важного правительственного задания. Местом работ военным гидрографам был определен мыс Лазарева южнее Николаевска - на Амуре. Предстояло выполнить большой объем промерных и топопривязочных работ в проливе Невельского в шести предварительно намеченных точках. Все измерения велись с шестивесельного яла. Так что к концу экспедиции, лейтенант Тюрин получил не только отменную практику геодезических, полигонометрических и топографических работ, но и в совершенстве овладел хождением на шлюпке под парусом через коварный пролив.

На базу в Советскую Гавань партия вернулась лишь в конце 1950 года. Там Тюрина ждало новое назначение на должность старшего гидрографа Южно-Сахалинского района гидрографической службы в Корсакове.

Октябрь 1951 года на Южном Сахалине выдался холодным и ветреным. Охотское море часто штормило. Из Корсакова вышли при хоро­шей погоде, однако на подходе к мысу Терпения, где старший гидрограф Тюрин должен был произвести топопривязку под строительство маяка, погода начала портиться. Тральщик застопорил ход в нескольких кабельтовых от берега. Спу­стили за борт шлюпку. Вскоре ста­ло ясно, что к урезу воды не подойти — скалы и сильный на­кат. Пошарив взглядом, командир шлюпки при­метил небольшой галечный пляж и решительно направил туда ял, но и там море угрожающе перекатывало прибреж­ную гальку... И пришлось начинающему гидрографу десантироваться из шлюпки, и добираться до берега своим ходом по воде.

На пустынный пляж Тюрин с теодолитом и треногой вышел как царь Гвидон из морской пучины весь мокрый до нитки, облепленный водорослями. Невдалеке приметил землянку. Из трубы струился дымок. В землянке расположился на обед пограничный наряд. Солдаты обогрели, обсушили и накормили гидрографа. И тут во время обеда, Тюрин обратил внимание на едва проступавшую надпись на закопченной плите покрывавшей камелек. Оттерев толстый слой сажи и жира, они прочли: «Сибирский флотский экипаж — лейтенант Павлов, А.Налимов и матросы Зеленкин, П.Савинов и Н.Трапезников – погибли около этого места в ночь с 15 на 16 октября 1889 года, разбившись на конфискованной «Крейсерком» шхуне «Роза».

Архивы, высветили вот какую историю: Осенью 1889 года воен­ная шхуна «Крейсерок» находилась в Охотском море, охраняя рос­сийские зверобойные промыслы. 15 октября близ острова Тюлений она задержала браконьерскую шху­ну «Роза» с восьмью американцами. Командир «Крейсерка» высадил на «Розу» лейтенанта Павлова, ун­тер-офицера Налимова и четырёх матросов прика­зав следовать в кильватер. Ночью разыгрался шторм. На «Розе» по­теряли огни впереди идущего «Крей­серка», и она разбилась о скалы мыса Осталось загадкой авторство памятной доски, а также кто, когда и где отлил и доставил её к месту гибели моря­ков.

...Три года спустя на мысе Терпения был сооружен маяк. На цо­коле сорокаметровой бетонной башни в память о погибших в этих водах российс­ких моряках была укреплена та самая чугунная плита, которую обнаружил в землянке лейтенант Тюрин. В настоящее время она сохраняется как исторический памятник (код 6500063000): «Место гибели русских моряков охранявших от иностранных браконьеров лежбище котиков на острове Тюлнеий».

СПРАВКА: Терпения залив, мыс, Охотское море, восточное побережье о. Сахалин. Открыты и названы в 1643 г. мореплавателем М. де Фризом за долгое ожидание в этом заливе близ мыса благоприятной погоды для дальнейшего плавания. В настоящее время на мысе Терпения, проживает несколько семей - смотрителя маяка и работников метеостанции. Маяк Терпения – круглая 41-метровая бетонная башня с черными и белыми горизонтальными полосами на белом восьмигранном основании построен в 1953 году на юго-восточной оконечности полуострова Терпения. Дальность видимости огня 22 мили.

Испытание морем

Знаковым событием в жизни двадцатипятилетнего гидрографа Юрия Тюрина стало 24 октября 1952 года. В этот день он на своем плоскодонном промерном боте ГПБ–285 стоял под выгрузкой у причала маяка Кузнецова (южная часть западного берега острова Сахалин– С.А.). Барометр быстро падал. Погода портилась. Около 15 часов разыгрался шторм. Пришлось срочно уходить с опасной стоянки. Ближайшим укрытием был ковш Атласово на юго-восточной стороне острова. Но туда в создавшейся ситуации нужно было, идти более 15-ти миль вдоль скалистого пустынного берега лагом к волне. А потом в быстро сгущавшихся сумерках штормящим проливом Лаперуза, между коварными мысом Крильон и Камнем опасности. Ни радиолокации, ни радиопеленгатора на боте не было. В этих условиях переход «в слепую» был крайне опасен. И Тюрин принимает решение, пробиваться сквозь шторм к острову Монерон. Сообщить о своем намерении в базу он не успел. Радиосвязь вышла из строя. Не обстрелянный морем экипаж вместе со старшиной бота страдал морской болезнью. Их пришлось задраить в кубриках. В тесной ходовой рубке они остались вдвоём: двадцатилетний матрос–сибиряк Федор Тимохин и старший лейтенант Юрий Тюрин. Единственным навигационным средством у мореплавателей был магнитный компас. По нему-то и вел к намеченной цели старенький деревянный промерный бот старший лейтенант. Тимохин бессменно стоял на руле. Оба молчали, сосредоточено вглядываясь, то в картушку компаса, то в пляшущий и дергающийся под ударами волн форштевень своего суденышка. На душе было муторно, но оба изо всех сил гнали прочь лезшую в голову всякую чертовщину... А разъяренное море методично выкидывало за борт всё, что находилось на палубе. Дошла очередь и до прожектора. После очередного удара волны он погас. Теперь они шли в кромешной темноте, интуитивно маневрируя так, чтобы не стать лагом к волне, иначе опрокидывания не миновать.

... Шел двенадцатый час, как ГПБ–285 покинул причал маяка Кузнецова. По данным метеорологов в юго-западной части Татарского пролива свирепствовал жестокий шторм. В этой ситуации молчание гидрографов могло означать только одно – их выбросило на скалы юго-западного берега Сахалина. На все маяки и пограничные заставы поступило извещение о пропавшем промерном боте. С рассветом поисковые партии, двигаясь навстречу от Кузнецова и Крильона метр, за метром прочесывали пустынный берег в поисках исчезнувших моряков, но тщетно...

...А между тем бот, наперекор стихии, медленно шел к намеченной цели. И вот блеснул яркий луч. Сомнений не было – это маяк Монерон. Еще через час на горизонте показались знакомые очертания острова. Ветер изменил тональность. Он уже не ревел, а шипел, словно вырывающийся из шланга воздух. Это означало – остров прикрывает своей каменной грудью измученное штормом суденышко. Ещё через некоторое время заботливые руки островитян приняли швартовы с исхлестанного штормом, но победившего стихию морского странника...

Спустя сто шестьдесят три года со дня героического похода российских кораблей «Восток» и «Мирный» под командованием капитана 2 ранга Ф. Беллинсгаузена и лейтенанта М. Лазарева, советские океанографы на судах Военно-морского флота СССР «Фаддей Беллинсгаузен» и «Адмирал Владимирский» шли к берегам Антарктиды, маршрутом своих знаменитых предшественников.

Среди участников этого исторического похода был и пятидесятипятилетний капитан 2 ранга в отставке Юрий Иванович Тюрин.

Отдав восемь лет службы Тихоокеанскому флоту, он в конце октября 1957 года прибыл в Севастополь на должность начальника части навигационного оборудования (ЧНО) севастопольского гидрографического района. После выхода в отставку (сентябрь 1977года), был назначен начальником Ай-Тодорского маяка. Предложение командования Черноморского флота принять участие в антарктической одиссее воспринял как величайший дар судьбы.

И вот к исходу тридцать восьмых суток нелегкого рейса начались сюрпризы природы. Сначала лоцийно-гидрографическая группа, в которую входил инженер Тюрин, обнаружила, что пропал обозначенный на карте остров Буве. Тщательная многократная съемка показала, что «пропавший остров» всё же существует, но находится на 18 кабельтов северо-восточнее места обозначенного на штурманских картах. Потом заартачился эхолот. Его отметка, зубцами поползла вверх, указывая на явный подъем дна океана. Срочно пришлось метр, за метром прощупывать дно электромагнитными волнами. В итоге оказалось, что к югу от острова Буве находится ранее неизвестная подводная гора. Причем гора не малая – её высота дважды превышает крымские вершины. Чем дальше уходили исследователи от проторенных морских дорог, тем больше неожиданностей преподносил им океан. Открытия сыпались как из рога изобилия: 13 островов получили новую прописку на штурманских картах, удалось обнаружить 178 новых подводных гор и возвышенностей. И, наконец, поставить точку в давнем споре океанографов о месте нахождения таинственного острова Тера-Нова. Его просто не оказалось в природе. Так осуществилась юношеская мечта Тюрина – подарить людям открытие...

Антарктическая одиссея оставила в душе Тюрина глубокую отметину. Но ни экзотические страны, ни потрясающие воображение айсберги ледяного континента, не могли вытеснить из души романтика-гидрографа любимое детище Ай-Тодорский маяк, по которому, что тут скрывать, постоянно болела душа...

Он вернулся на Ай-Тодор с твердым намерением: создать на маяке музей с экспозициями, посвященными только что завершившейся (даже не верится, что уже это история) антарктической экспедиции, истории маячного дела и истории морских якорей. За претворение своих планов Тюрин принялся основательно и настойчиво проявив незаурядную изобретательность, творчество и организаторский талант, которыми щедро наделила его природа. И музей на Ай-Тодорском маяке был создан. Он стал гордостью Военно-морского флота. О нем много писали в прессе. Его охотно посещают и высшее руководство ВМФ, и академики, и учащиеся окрестных школ, и просто любители истории флота.

...Наша встреча с Юрием Ивановичем состоялась двадцать лет спустя, после антарктической экспедиции. Мягким сентябрьским днем, какими любит побаловать в это время крымчан природа, я прибыл на маяк. Встретил меня высокий сухопарый человек лет шестидесяти- шестидесяти пяти (фактически же ему через месяц исполнилось 75). Он был не многословен и даже, по первому впечатлению, официально сух. Острый оценивающий взгляд глубоко посаженных глаз и твердое рукопожатие, указывали на натуру цельную и волевую. Я в ту пору собирал материал для очерка по истории маячного дела в России. Об этом и поведал Тюрину. А еще сказал, что считаю, что писать о маяках невозможно, не побывав и не пожив на них хоть малую толику. Юрий Иванович горячо поддержал мои планы. От этой искренней поддержки исчезла напряженность в наших отношениях. Я понял: передо мной единомышленник...

Потом Юрий Иванович, не без гордости, показал мне коллекцию якорей. Под раскидистой фисташкой в обрамлении морских цепей я увидел каменные, свинцовые, чугунные, стальные якоря. Примитивные по конструкции похожие на булыжник с дыркой и красавцы адмиралтейцы. Маленькие весом в несколько килограмм и огромные многопудовые словом – всякие. Любезный хозяин так увлек меня своими рассказами, что по возвращении в Севастополь, я «перелопатил» в Морской библиотеке всю литературную наличность о морских якорях...

Крутая асфальтовая дорога привела нас к двухэтажному зданию с верандой и ажурной металлической лестницей наверх. На рифленых чугунных ступенях лестницы четко просматриваются клейма «Заводъ В. Рестель. Одесса». История!.. На просторной веранде царство маячных фонарей и... корабельных колоколов. Меня окружали раритеты, которых не сыскать и в штатных музеях. Ну, например, где, ещё можно увидеть и потрогать руками старинную керосинокалильную маячную установку начала XIX века или светооптический электрический аппарат, составленный из линз Френеля? А экспозиция штурманских навигационных инструментов, лоций, руководств и наставлений мореплавателям сведет с ума любого коллекционера моряка. Я уж не говорю о драгоценных экспонатах океанографической кругосветной антарктической экспедиции. Обо всём этом не возможно кратко рассказать. Это нужно видеть самому или садиться и писать об этом отдельную книгу...

В нескольких метрах от веранды расположена каменная башня маяка. Белая, восьмиугольная красавица с карнизами и барельефами, увенчана круглым цилиндром фонарного сооружения со светло-серым металлическим куполом. Башня выглядит новой, недавно построенной, а ведь ей идет вторая сотня лет. Чувствуется заботливая рука смотрителя. На своем веку она видела и императоров, и надменных вельможных особ с шумным выводком домочадцев, великих писателей и поэтов, ученых, архитекторов, художников и артистов. У ее белокаменных стен лунными ночами влюбленные парочки шептали слова признания, а в лихие годины свистела боевая шрапнель...

Легкая ограда отделяет сушу от морской бездны. Там далеко внизу, у подошвы каменного обрыва, искрится седовласый Понт. Тишина, красавица маячная башня, темный изумруд старинных лавров, дымчатые отроги Крымской яйлы и безбрежная россыпь бликов на море – создают в душе ощущение простора и свободы. Отсюда не хочется уходить. Здесь не хочется говорить. Здесь не хочется думать. Здесь хочется просто быть…

А потом, мы сидели в уютной кают-компании и вели неспешную беседу. Мерно тикали корабельные часы. Вспарывали наступившие сумерки зеленые сполохи Ай-Тодора. В распахнутое окно доносился стрекот цикад, и тянуло можжевеловым ароматом вечернего бриза. Я нет-нет, да и поглядывал на своего собеседника. Юрий Иванович был задумчив. В эти минуты он был похож на философа спокойно воспринимающего жизненную суету. Наверное, такими и были первые хранители маячного огня?

...И вдруг, отчетливо представилось как с заходом солнца наш далекий пращур-смотритель, неторопливо поднимается по винтовой лестнице каменной башни в фонарное сооружение. Зажигает огонь своего маяка и, убедившись, что пламя горит ярко и устойчиво, усаживается в кресло рядом с горелкой. Потом, не спеша, раскрывает толстую шнуровую книгу и сосредоточенно записывает: « такого то года, такого то числа, с заходом солнца, в ... часов, ... минут, зажег огонь маяка...». И так изо дня в день, из года в год, из века в век....

ОСТРОВ

За Полярным кругом, в Ба­ренцевом море, на входе в Кольский залив лежит неболь­шой остров. При взгляде на его каменные плоскогорья с обрывистыми утесистыми бе­регами в душе ощущаешь тре­вожное смятение. Это Кильдин. Остров отделен от мур­манского берега узким (от 0,5 до 2 миль) проливом - Кильдинской салмой. Однако кажу­щаяся близость человеческой цивилизации иллюзорна. Там, на матером берегу, на сотни верст простирается тундра. Дикий, нехоженый край. Ког­да в 30-х годах прошлого века на острове разместили лагерь Беломорского ГУЛАГа, усилен­ной наружной охраны не по­требовалось. Несколько отча­янных попыток бежать через пролив закончились трагичес­ки. Кочевники-оленеводы и охотники-лопари потом не од­нажды находили обглоданные песцами тела беглецов...

Кильдин часто называют зага­дочным островом. И не без осно­вания. Начать хотя бы с того, что до сих пор не ясно его происхож­дение. Дело в том, что основу гео­логического строения Кильдина составляют сланцы, отчего бере­говые утесы напоминают слое­ный пирог. А мурманский берег, как и весь Кольский полуостров, сложен из гранитных массивов. Подобное слоистое строение в ближайшей округе имеет только полуостров Рыбачий. Легенды связывают происхождение Кильдина с происками саамских ша-манов-нойдов. Вот одна из них. Когда преподобный Трифон, осно­ватель Трифоно-Печерского мо­настыря, своими проповедями об­ратил в христианство большую часть саамов, нойды возмутились и решили проучить отступников. Отломив от Рыбачьего огромный камень, они потащили его по морю к горлу Кольской губы, что­бы лишить поморов выхода на промысел в океан. Но на берегу увидали плывущих на каменной глыбе нойдов и закричали: "Зем­ля идет! Земля идет!". Раздался страшный грохот. Кричавшие окаменели, нойды исчезли, а зем­ля остановилась. С тех пор и тор­чит посреди моря угрюмый ка­мень-остров Кильдин.

Неизвестно и значение слова - "Кильдин". Одни исследовате­ли полагают, что оно непереводи­мо. Другие указывают на прибли­зительное соответствие этого сло­ва голландскому "кильтед"–запрещать", и, следовательно, на­звание острова может быть истол­ковано как "запретное место".

Интересной природной загад­кой является озеро, расположен­ное в юго-восточной части остро­ва. Оно невелико (560 на 280 метров) и от пролива отделено узкой полосой суши. Уникальность его в пяти никогда не перемешиваю­щихся слоях воды. Слой, рас­положенный у са­мого дна, отрав­лен сероводоро­дом и не приго­ден для жизни морских обитате­лей. Над ним располагается слой, насыщен­ный пурпурными бактериями, кото­рые "цветут" в июле-августе, ок­рашивая озеро в светло-вишневый цвет. Это свое­образный щит, преграждающий путь наверх сероводороду. Третий слой, по сути, фрагмент Баренце­ва моря. Даже соленость воды в нем такая же, как в море. Здесь обитают треска, морской окунь, морские водоросли и морские звезды. Однако они бледнее по цвету и значительно меньше по размерам своих собратьев в Ба­ренцевом море. Четвертый слой - морской рассол, разбавленный пресной водой. Здесь царство ме­дуз и некоторых ракообразных. У поверхности лежит 4-5-метро­вый слой отменной пресной воды. Необычный морской аквариум глубиной чуть больше 16 метров не имеет пере­городок, и все же обитатели его не нару­шают невиди­мых границ и никогда не мигрируют на одного слоя в другой.

Как образо­валось озеро, каким обра­зом на протя­жении веков сохраняется в нем такой слоистый баланс? Вопрос, над ко­торым бьется не одно поколение ученых. Своеобразна и природа острова. На каменистых плато, ус­тупами понижающихся с запада на восток, много пресноводных озер. Плато покрыто ковром се­ребристого мха ягеля. Летом там обилие ягод (черника, голубика, морошка, брусника) и грибов (в основном белый и подосиновик). Если северная часть острова об­рывиста и необитаема, а климат её типично арктический, то юж­ная террасами спускается к морю и в летнюю пору напоми­нает альпийские луга с причуд­ливыми водопадами, густой соч­ной травой и зарослями полярных кустарников. Широкая прибрежная полоса надежно защищена от холодных аркти­ческих ветров горными отрога­ми. Здесь зимы мягче, а лето продолжительнее, чем наверху. Восточная часть острова, кото­рая лопаткой вдается в пролив, образует удобную для стоянки судов бухту. Как полагают этно­графы, первые поселенцы-поморы появились на её берегах в сере­дине XVI века. В писцовых кни­гах Аглая Махалкова говорится, что на восточном Мурмане в эти годы уже было несколько десят­ков поморских становищ, в том числе на острове Кильдин. В лет­нюю пору Корабельная бухта (та­ково её первое название) была за­полнена десятками иностранных судов. Со всего полуострова и даже из окрестных губерний предприимчивые купцы везли на Кнльднн меха, речной скатный жемчуг, моржовый клык, рыбу, тюленье сало, гагачий пух. А за­морские гости из трюмов своих судов выкатывали бочки с вином, тащили мешки с сухофруктами и пряностями, раскладывали на зеленых лужайках слитки меди, свинца и олова, яркие тюки пар­чи, атласа, бархата и сукна. Сияли на солнце ювелирные украше­ния, гроздья драгоценных камней, полированные лезвия ножей из особой дамасской стали. Звенело серебро и золото. Разноголосая речь, смех и песни все лето огла­шали кильдпнские сопки. Одна­ко с окончанием летней путины остров пустел.

В конце XVI века на берегу Корабельной бухты держал свой базовый лагерь и знаменитый голландский мореплаватель Бил­лем Баренц. Отсюда в июне 1594 года на четырех судах морепла­ватель впервые отправился в оке­ан для поиска Северного морско­го пути в Китай и Индию. Сюда же 25 августа 1597 года, после трагической зимовки на Новой Земле, где скончался отважный командор, на утлом суденышке возвратились двенадцать моря­ков последней голландской эк­спедиции. Лопари, жившие в это время на острове, обогрели, на­кормили несчастных и помогли добраться до Колы, где стояло голландское судно. В честь по­гибшего командора Мурманское море с тех пор стали называть Баренцевым.

В середине XVIII века пред­приимчивые монахи Соловецко­го монастыря на берегу Корабель­ной бухты поставили рыбацкое становище и наладили регуляр­ный морской промысел. Обустра­ивались добротно. Срубили боль­шую избу для промышленников с просторными чуланами, товарней и другими хозяйственными пристройками. Поодаль устрои­ли соляные и мучные амбары, рыбный погреб, салогрейню и ка­раульню. На берегу соорудили рыбные елуи (помосты из жердей для сушки рыбы). Вырыли коло­дец, рядом с которым поставили баню. Привезли в разобранном виде и установили на взгорье де­ревянную часовню. Сохранилось даже ее описание. "Часовня брус­чатая, рубленая в лапу в закрой, а к ней крышка шатровая на 4 ската. На шатер глава, а на гла­ву крест. Двери с крюками и пет­ли железными, и с пробоями и с замком". В часовне были и ико­ны: "Распятие Господне на ка­менной плите. Тихвинской Бого­родицы на железной доске. Пре­подобные Зосима и Савватий". Бухта и становище стали имено­ваться Монастырскими. При удачных уловах только за лето для Соловецкого монастыря здесь добывалось более 760 пудов пал­туса и около 1.400 пудов трески.

...Долгое время царское пра­вительство смотрело на Мурмап как ид бросовую землю. Этим пользовались морские разбойни­ки. Так, весной 1809 года в Мо­настырской бухте объявился ан­глийский фрегат. Захватив сто­явшие на рейде баржи с зерном, англичане хладнокровно переби­ли мирных монахов, сожгли ча­совню, разграбили дома, амбары и склады. На пепелище устрои­ли притон, откуда безнаказанно совершали набеги в Колу, на Тер­ский берег и в Белое морс. После ухода чужеземцев погост пред­ставлял жалкую картину: обуг­ленные остовы строений, осквер­ненные могилы. Алчные сыны туманного Альбиона забрали все: намоленные иконы, церковную утварь, предметы культа. Не по­гнушались даже чанами для гон­ки сала и бочками для засола рыбы. Бухту и уникальное пятислойное озеро, расположенное рядом, с тех пор стали называть Могильными.

Побывавший на Кильдине в 1822 году известный путеше­ственник Ф. Литке с возмущени­ем писал в своем дневнике: "Взять имущество неприятель­ское позволительно,.. Но сжечь, разорить без цели и намерения скудный приют мирных, безо­ружных рыбаков — есть подвиг, которым бы погнушался и норман IX века, а это сотворили военные суда первой мореходной державы — державы, славящей­ся наибольшим просвещением, правомыслием и человеколюби­ем! Кто бы это мог подумать?".