Языковое бытие человека и этноса: когнитивный и психолингвистический аспекты материалы

1. 
   Губарева Т. Ю. Психолингвистический анализ понимания письменного текста: Автореф. дис. … канд. филол. наук.  М., 1997.  20 с.
   
2. 
   Корытная М. Л. Вихревая и математическая модели понимания художественного текста // Психолингвистические исследования слова и текста. – Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-та, 1997. – С. 163167.
   
3. 
   Залевская А. А. Психолингвистические исследования. Слово. Текст. Избранные труды.  М.: Гнозис, 2005. – 542 с.
   
4. 
   Сорокин Ю. А. Психолингвистические аспекты изучения текста.  М.: Наука, 1985.  168 с.
   
5. 
   Субботин М. М. Гипертекст  новая форма письменной коммуникации // Итоги науки и техники. Т. 18.  М., 1994.  158 с.
   
6. 
   Эпштейн В. Л. Введение в гипертекст и гипертекстовые системы. [Электронный ресурс]. – URL: http://www.ipu.ru/publ/epstn.htm (18.10.07).
   
7. 
   Engelbart D. C. A conceptual framework for the augmentation of man's intellect // Vistas in Information Handling, vol. 1. Washington, D.C.: Spartan Books, 1963.  Pp. 129.
   
8. 
   Nelson T. Literary machines. – Sausalito, CA: Mindful Press, 1993.  220 p.
   
9. 
   Залевская А. А. Слово на пути к пониманию текста // Залевская А. А., Каминская Э. Е., Медведева И. Л., Рафикова Н. В. Психолингвистические аспекты взаимодействия слова и текста: Коллективная монография.  Тверь: Твер. гос. ун-т, 1998.  С. 446.
   
10. 
    Kintsch W. Comprehension: A paradigm for cognition.  Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1998.  149 p.
    
11. 
    Беляева Н. В. Психолингвистическое исследование понимания гипертекста // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. № 18 (44): Аспирантские тетради: Научный журнал.  СПб., 2007.  С. 8387.
    
12. 
    Hailey D.E., Hailey C. E. Hypermedia, Multimedia, and Reader Cognition: An Empirical Study // Technical Communication, Vol. 45, №. 3, 1998.  Pp. 330342.
    
13. 
    Spiro R.J. & Jehng J. Cognitive flexibility and hypertext: Theory and technology for the non-linear and multidimensional traversal of complex subject matter. // D. Nix & R. Spiro (eds.). Cognition, Education, and Multimedia. Hillsdale. – NJ: Erlbaum, 1990.  Pp. 163168.
    

Дискурсивная компетенция – это способность понимать и порождать тексты различного типа в соответствии с коммуникативным намерением говорящего/пишущего в конкретной ситуации общения. Описание сущности и структуры дискурсивной компетенции требует рассмотрения термина дискурс. Дискурс – динамически порождаемое и воспринимаемое, связное, коммуникативно-организованное речевое произведение в совокупности с экстралингвистическими факторами или контекстом. Лингвистический компонент дискурса – текст – рассматривается узко, под ним мы понимаем объединенную смысловой связью последовательность предложений, основными свойствами которой является связность и цельность.

Экстралингвистический компонент дискурса – контекст – это ситуация коммуникации, включающая условия общения, предметный ряд, время и место коммуникации, коммуникантов, их отношения друг к другу и т.п. [2].

Некоторые исследователи в понятие экстралингвистический контекст включают говорящего/пишущего (субъекта), коммуникативную ситуацию, в которой продуцируется дискурс, а также тип текста (М. М. Бахтин, А. Вежбицка, К. А. Долинин, В. И. Карасик, М. Ю. Федосюк, Т. В. Шмелева и др.). В том же значении могут употребляться термины тип дискурса, тип коммуникативного акта или события, который можно обозначить термином жанр. Дискурс, понимаемый большинством исследователей как текст в экстралингвистическом контексте, может быть определен как текст определенного жанра, реализующий коммуникативное намерение субъекта речи в конкретной ситуации общения. Текст в рамках дискурса, помимо реализованных в нем лингвистических характеристик, отражает специфику реализации коммуникативного намерения в заданной ситуации общения, которая проявляется как в выборе типа текста (жанра), так и в ряде текстовых категорий, таких как адресованность, модальность и др. Таким образом, в понятие дискурс включают четыре компонента: текст, жанр, коммуникативная ситуация, субъект.

В соответствии с выделенными в структуре дискурса составляющими в дискурсивной компетенции выделяют также четыре компонента [3].

Текстовая компетенция – умение организовать последовательность предложений таким образом, чтобы они составляли единое целое – связный текст со всеми присущими ему свойствами.

Жанровая компетенция – знание жанровых норм и умение организовать дискурс в соответствии с канонами конкретного жанра, выбранного для достижения коммуникативного намерения субъекта в заданном контексте.

Тактическая компетенция – умение анализировать коммуникативную ситуацию и на основе этого отбирать соответствующие ей адекватные и наиболее оптимальные в данном лингвистическом сообществе средства и способы достижения коммуникативного намерения субъекта.

Стратегическая компетенция – умение субъекта осознавать свое коммуникативное намерение и планировать коммуникативное событие.

Поскольку отправной точкой и определяющим дискурс моментом является коммуникативное намерение автора, а текст – продуктом, результатом дискурса, то компоненты дискурсивной компетенции логично рассматривать в такой последовательности: стратегический, тактический, жанровый и текстовый, т.к. именно в таком порядке они соответствуют процессу продукции дискурса в реальной коммуникации.

Подробное изучение и анализ каждого из компонентов дискурсивной компетенции позволяет описать ее в практических целях обучения иностранному языку как совокупность составляющих ее знаний и умений. Выделяют следующие знания и умения дискурсивной компетенции:

Стратегический компонент: осознавать цель собственного речевого поведения; осуществлять общее планирование дискурса в соответствии с коммуникативной целью.

Тактический компонент: анализировать коммуникативную ситуацию; уточнять коммуникативное намерение и планировать свое высказывание; учитывать параметры коммуникативной ситуации на всех стадиях речевого произведения.

Жанровый компонент: выбирать жанр текста; соблюдать каноны жанра.

Текстовый компонент: представлять информацию как иерархию смысловых предикатов; отражать данную иерархию в построении частей текста; осуществлять интеграцию отдельных частей в единое целое через использование различных групп признаков цельности; организовывать связную последовательность предложений при помощи лексических и грамматических средств когезии на уровне сегмента текста и цельного текста.

Стратегический компонент является по сути «зерном», из которого произрастает коммуникация. В то же время в процессе обучения иностранному языку в вузах, целью которого является формирование межкультурной профессиональной компетентности, стратегическому компоненту дискурсивной компетенции внимание уделяется фрагментарно. Это противоречие препятствует осуществлению успешной коммуникации студента в будущей профессиональной деятельности т.к. неумение осознать цель своего общения и спланировать его ведет к коммуникативным неудачам. Понимание того, что находится в основе коммуникативных стратегий, поможет в поиске рациональных путей формирования стратегической компетенции студента.

В настоящее время нет четких представлений о том, как в реальности происходит процесс прогнозирования предстоящего общения. В исследованиях многочисленных авторов отражена мысль о том, что любой разговор является упорядоченным [4; 5; 6], но механизмы диалогического общения и принципы данной упорядоченности окончательно не определены. В то же время осознание этих явлений может быть достигнуто путем описания стратегических направлений и тактических приемов, реализуемых в процессе общения.

Общеизвестно, что стратегический подход базируется на общих знаниях и когнитивных моделях социума и индивида, и результаты социального взаимодействия связаны с использованием больших объемов знаний как эпизодических, так и общих абстрактных, представленных в семантической памяти. Важно отметить, что в стратегическом процессе успех не может быть гарантирован, так как даже в монокультурной среде не существует единого представления о том или другом виде взаимодействия. Однако, если условия, при которых достигнут определенный позитивный стратегический результат, установлены, то возможно прогнозировать, какие речевые действия могут привести к успеху.

Онтологическая предпосылка речевого общения была разработана в общепсихологической теории деятельности А. Н. Леонтьева [7]. В соответствии с данной теорией в процессе речевого общения, коммуниканты, регулируя поведение друг друга, осуществляют совместную деятельность. Внутренним стимулом данной деятельности является желание достичь цели общения, поэтому любой субъект, вступая в общение, должен четко сформулировать свою цель и представить средства для ее достижения.

Установлено, что коммуникативные стратегии связаны с мотивами, управляющими речевым поведением субъекта. Исследователи данной проблемы [8] видят в любом межличностном общении два ведущих мотива: стремление индивида создать положительный имидж и уберечься от посягательств, просьб и т.п., ущемляющих его интересы. Таким образом, в основе механизма речевых стратегий находится превращение мотива в мотив-цель, выбор одной из нескольких целей, выделение промежуточных целей и определение способов их достижения.

Для классификации речевых стратегий разграничивают два типа целей, отражающих мотивы человеческого поведения: желание быть эффективным, т.е. реализовать интенцию, и стремление приспособиться к ситуации [9]. На основании данных мотивов выделяют первостепенные и второстепенные цели общения. Первостепенными являются те, ради которых инициировалась коммуникация. Эти цели позволяют сегментировать процесс общения, выявить стратегически значимые единицы и в результате понять содержание общения. Второстепенные цели можно назвать производными от разных мотивов деятельности. Они служат своего рода рамками, которые определяют вербальный выбор, тип речевого поведения субъекта.

Эффективность речевых стратегий определяется результатами или последствиями социального взаимодействия, независимо от того, является ли данный результат преднамеренным, осознанно планируемым. Из этого следует, что мотивация речевой стратегии зависит от установок субъекта, который, например, в процессе диалога, оценивает изменение ситуации и соответственно корректирует свои речевые действия.

В качестве конституентов речевых стратегий необходимо рассматривать цели и установки обоих коммуникантов: говорящего и слушающего. Общеизвестное положение о том, что каждый слышит именно то, что хочет услышать [10], подтверждает необходимость учета этого аспекта в построении моделей речевых стратегий.

Часто стратегические и тактические задачи могут решаться неосознанно для самого говорящего [11]. В лингводидактическом плане их функции дифференцируются. Осознаваемые речевые стратегии можно сравнить с оружием, позволяющим прогнозировать речевые действия – как свои, так и партнера - и предпринимать упреждающие шаги [12]. Неосознанное импульсивное поведение дает возможность по речевым маркерам обнаружить скрытые установки и мотивы поведения.

Процесс общения регулируется целым рядом закономерностей и правил. Интуитивно большинство из этих правил известны носителям одного языка, и они ощущают, соблюдает ли партнер по коммуникации эти правила. В процессе межкультурного общения интуиция помогает в меньшей степени и первостепенным становится знание правил общения.

Основные правила, которым подчиняется речевое общение, широко обсуждаются в прагматических исследованиях, главным образом на основе так называемых принципов и максим общения [13]. Одним из первых содержание этих принципов исследовал П. Грайс. В его концепции основным является принцип кооперации (cooperative principle). Известны и другие правила, которые регулируют процесс общения [14], предлагаются и другие максимы, относящиеся к психологии общения [10].

Большинство исследователей механизмов речевого общения исходят из того, что стандартным является случай, когда в соответствии с принципом Кооперации все участники коммуникации идут навстречу друг другу. Но в реальных ситуациях общения эти оптимистические установки выполняются редко, а правила нарушаются. Коммуниканты часто не стремятся к сотрудничеству и противостоят друг другу в мнениях, взглядах и оценках происходящего [4]. Поэтому, кроме принципа Кооперации выделяют принцип Некооперации, который базируется на приоритете интересов говорящего над интересами слушающего, что заставляет считать исходной точкой в анализе речевых стратегий цели говорящего.

Установка на кооперацию либо ее отсутствие является одним из параметров модели речевой стратегии, который находится в основе классификации речевых стратегий на два типа: кооперативных (одобрения, апологетики, утешения, уговоров и т.п.) и некооперативных (дискредитации, ссоры и т.п.). Любая установка проявляет себя через категорию вежливости, которая имеет ярко выраженные языковые маркеры.

Каждый субъект имеет собственные убеждения, мнения и установки, относящиеся к событиям, аналогичным предстоящим. До акта общения субъекту необходимо иметь информацию: о предстоящем речевом событии, о когнитивных пресуппозициях, о ситуации или контексте общения. На основании этой информации возможно построить план взаимодействия. Отсутствие информации у говорящего о мотивах и целях слушающего, а также его установках и системе ценностей требует включения в когнитивный план не менее двух вариантов речевого поведения – на сотрудничество и на конфронтацию. Построение, по крайней мере, двух гипотез является непременным условием речевого прогнозирования, при условии, что личность адресата и его установки не определены [15].

Стратегическое речевое планирование должно иметь продолжением контроль осуществления плана. Исследователи данной проблемы доказали, что понятие контроля и языковых средств его осуществления является ключевым в теории речевого воздействия [5]. Контроль может включать как вербальные, так и невербальные действия, нацеленные на развитие коммуникативного контакта в искомом для говорящего направлении.

Таким образом, стратегию можно определить и как гипотезу о будущем и как когнитивный план общения, посредством которого контролируется оптимальное решение коммуникативных задач говорящего в условиях недостатка информации о действиях партнера. Исследователями определены параметры выбора речевой тактики и коммуникативных ходов на этапе планирования [12]. К данным параметрам относятся: 1) общие знания о коммуникативной ситуации (уместность/ неуместность определенного речевого акта); 2) знание о соответствующем речевом акте (ритуальный, стереотипный, нестереотипный, вообще не имеющий прецедента в индивидуальном опыте); 3) знания о собеседнике как о личности/ партнере.

Итак, в основе коммуникативных стратегий лежат мотивы, потребности и установки коммуникантов. Степень их осознанности бывает различной и, в конечном счете, зависит от уровня развития и психологической культуры субъекта. Для того чтобы планировать речевые действия, участник коммуникации должен не только иметь представление о стандартных ситуациях общения, но и обладать элементарным опытом анализа речевых действий и практики общения. Вышеизложенное еще раз подтверждает необходимость систематического предоставления студенту дискурсивной /коммуникативной практики на занятиях иностранного языка для достижения искомой цели обучения.

1. 
   Sсhiffrin D. Discourse Markers. Studies in International Sociolinguistics 5. – New York: Cambridge University Press, 1987. – 364 p.
   
2. 
   Языкознание. Большой энциклопедический словарь / Под ред. Ярцевой В.Н. – М.: Сов. энциклопедия, 1998. – 683 c.
   
3. 
   Голикова Н. П. Формирование дискурсивной компетенции учащихся старших классов в процессе обучения: Автореф. дис. … канд. пед. наук. – СПб, 2004. – 28 с.
   
4. 
   Арутюнова Н. Д. Феномен второй реплики или о пользе спора // Логический анализ языка. Вып 3. Противоречивость и аномальность текста. – М., 1990. – С.175–189.
   
5. 
   Баранов А. Н., Крейдлин Г. Е. Иллокутивное вынуждение в структуре диалога // Вопросы языкознания. – 1992. – № 2. – С. 84–100.
   
6. 
   Sacks H. Lectures on conversation. Ed. G. Jefferson: Blackwell. 1992. – V. 1, 2.
   
7. 
   Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М.: Политиздат, 1977. – 304 с.
   
8. 
   Brown P., Levinson S. Politeness: some universals in language use. – New York: Cambridge University Press, 1987. – 345 p.
   
9. 
   Cody M.J. and McLaughlin M.L. Perception of compliance-gaining situation: A dimentional analysis // Communication Monographs. 1980. – 47. – 132–148.
   
10. 
    Беркли–Ален М. Забытое искусство слушать. – СПб: Питер Пресс, 1997. – 256 с.
    
11. 
    Шостром Э. Анти-Карнеги, или Человек-манипулятор. – M.: Дубль-В, 1994. – 128 с.
    
12. 
    Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи: Монография. – Омск: Изд. ОмГУ, 1999. – 285 с.
    
13. 
    Грайс П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып.16. – М.: Прогресс, 1985. – С. 217–250.
    
14. 
    Тарасова И.П. Речевое общение, толкуемое с юмором, но всерьез. – М.: Высш. шк., 1992. – 175 с.
    
15. 
    Фишер Р., Юри У. Путь к согласию, Или переговоры без поражения. – М., 1990. – 157 с.
    

Теория и методология лингвоюридических экспертиз глубоко обобщена в книге А. Н. Баранова «Лингвистическая экспертиза текста» [1], в пособии М. В. Горбаневского [2], в книге Е. И. Галяшиной [3], в работах Н. Д. Голева и его учеников [4; 5] и пр. Это означает признание теоретического и методологического статуса подобного рода лингвистической деятельности. Обобщая собственные наблюдения на эту тему, классифицируем объекты анализа и характер анализа по субъектному и объектному параметрам. С точки зрения субъектного параметра объекты экспертного анализа можно разделить на «трудные» и «нетрудные», заведомо ясные и неясные.

К «нетрудным» по исполнению, временным затратам следует отнести экспертизы отдельных лексем, предлагаемых для оценки формы и содержания, формы и / или содержания и т. п. вне текста (речевого фрагмента). Эти экспертизы носили инициативный характер, поскольку запросы на их проведение исходили от частных лиц, представителей нотариата, работников юридических фирм, патентных служб и т. п. (см. деление на официальные и инициативные в [1. С.13].

Например, нужно было доказать, что лексемы Наталья и Наталия – варианты одного и того же имени. В рамках экспертиз подобного рода мы оценивали и доказывали единство имен Афанасий – Афонасий, Мария – Марья, Люся – Людмила, Эдуард – Эдгард. Логика экспертного анализа разворачивалась в направлении выявления фонологических, ортологических, стилевых закономерностей и законов русского языка: наличия межстилевой вариативности, возможности ошибочной передачи гласного в слабой позиции, специфики передачи иноязычных фонем и их сочетаний в русской графической системе, наличия разговорного и литературного варианта имени и пр.

В качестве наиболее интересных с лингвистической точки зрения можно привести 2 экспертных заключения: 1. Экспертизу товарных знаков ЭВОЙЛ // Эвол. Эксперту предлагалось доказать графическую и фонетическую разницу товарных знаков (оценивалась внешняя форма слова). Эксперт опирался на то, что в системе русского языка фонема Й может выполнять смыслоразличительную роль, например, в словах ВОИН [воjин] // ВОН [вон]. Кроме того, была учтена разница фонем и графем оцениваемых лексем [эвоjил] // [эвол].

2. Экспертизу медицинских терминов инвалидизация, инвалидизировать. 

На разрешение эксперта в ходе второй экспертизы были поставлены следующие вопросы:

1. 
   Корректным или некорректным является употребление термина «инвалидность» для обозначения популяционного уровня феномена патологий?
   
2. 
   Является закономерным с точки зрения грамматических и семантических законов русского языка появление терминов «инвалидизация», «инвалидизированность»?
   
3. 
   Является ли правомерным использование термина «инвалидизация» для характеристики организационного (популяционного) уровня феномена патологий?
   

Прилагательное «инвалидный» образовано от существитель-ного «инвалид» с помощью прибавления суффикса -н- и традиционно обозначает «нечто, присущее инвалиду» или «нечто, принадлежащее инвалиду, предназначенное для него». Ср.: Инвалидный. Прил. к инвалид. Инвалидная артель // Предназначенный для инвалидов. Инвалидная коляска [6. С.664]. Ср.: Инвалид: Человек, утративший трудоспособность (полностью или частично), вследствие ранения, увечья, болезни или старости. Инвалидность: Спец. Состояние, положение инвалида; нетрудоспособность. Перейти на инвалидность [там же].

Обе производные лексемы (инвалидный, инвалидность) сохраняют семантическую близость к исходному слову инвалид, обозначают только субъектный уровень охвата феномена. Эти особенности значения в полной мере отражены в словарных статьях, приведенных выше.

Слово «инвалидность» является словом специального употребления (термином), на что есть соответствующее указание в словаре (помета спец.). Это слово имеет вполне определенное значение, передающее состояние, положение инвалида или отсутствие у него трудоспособности. В словаре содержится однозначное указание на отнесенность описываемого феномена к отдельному субъекту. Словообразовательная цепочка для анализируемого слова такова: инвалид → инвалидный → инвалидность. На уровне грамматических отношений также актуализируется принадлежность индивиду.

На основании вышесказанного делаем вывод о том, что данное слово не может употребляться для обозначения популяционного уровня феномена.

Термины «инвалидизация», «инвалидизированность» не нарушают грамматических, словообразовательных и семантических законов русского языка.

Термин «инвалидизация» образован в рамках продуктивных словообразовательных моделей: основа иноязычных глаголов на –ицировать, –ировать, -изировать и т. п. + суффикс -ациј- / -циј- = существительное, например, идеализировать – идеализация; оптимизировать – оптимизация; консервировать – консервация. Данные модели обладают высокой продуктивностью не только в литературном языке, но и в сфере специальной терминологии. Се-мантика модели следующая: опредмеченное действие, процесс или результат, направленные на широкий круг объектов [7. С.161–162].

Термин, образованный по высоко продуктивной модели, активно включается в терминосистемы в силу активности самой модели, распространенность словообразовательной и лексической семантики, регулярно воспроизводимой в дериватах, созданных по модели.

На основании вышесказанного делаем вывод о том, что создание слов специального назначения (терминов) «инвалиди-зация», «инвалидизированность» является закономерным с точки зрения активных процессов, происходящих в русской грамматике и лексике. 

Термин «инвалидизированность» образован от прилагательного / причастия «инвалидизированный». В свою очередь термин «инвалидизированный» является производным прилагательным / причастием, образованным от глагола «инвалидизировать». Глагол «инвалидизировать» создан по продуктивной модели, активно воспроизводимой в русском литературном языке и в специальной (терминологической) сфере русского языка: основа существительного + иноязычный суффикс –ировать, -изировать и т. п. = глагол со значением «распространять, вносить, добавлять то, что названо производящей основой; насыщать тем, что названо в производящей основе».

Его дериваты сохраняют выраженную процессуальность. Это касается и отглагольного прилагательного / причастия, и образованного от него существительного «инвалидизированность». Для последнего слова СО модель такова: основа отглагольного прилагательного / причастия + суффикс – ОСТЬ = существительное. Семантика модели: опредмеченное качество, появившееся в результате предварительно произошедшего действия, названного производящей основой.

Общий вывод. Семантика указанных дериватов сохраняет процессуальность, свойственную исходным производящим и самой СО модели. Эта процессуальность передается без изменения по соответствующим словообразовательным цепям от одного деривационного звена к другому. Указанные факторы подтверждают предназначенность терминов «инвалидизация», «инвалидизированность» для обозначения популяционного уровня феномена.

Официальные экспертизы, в отличие от инициативных, выполняются по постановлению суда или органов дознания, имеют статус доказательств. Их официальное название – «заключение эксперта», обычно оно сопровождается подпиской о нелжесвидетельствовании. К числу таких экспертиз принадлежат большинство выполненных кафедрой русского языка и лабораторией когнитивных исследований ОмГУ экспертных заключений. При их написании мы использовали имеющийся научный опыт и методологические приемы, разработанные в исследовательских работах. В частности, пришлось применять разнообразные типы рассуждений, базирующиеся на логико-семантических, прагматических, структурных методиках анализа текста. Это принципиально, т. к. объектом экспертной оценки в большинстве случаев является именно текст.

Если стоять на позициях, акцентированных в начале статьи, и считать лингвистическую экспертизу разновидностью текстового анализа, то вперед выходят проблемы выработки процедур исследования, оптимальных целям и задачам анализа. Это означает следующее: эксперт работает с целостным речевым произведением, его фрагментами и единицами, все его действия связаны между собой, поэтапно представляют содержание анализируемого объекта, выявляют в нем определенные те аспекты, которые заданы в вопросной части.

Текстологическая направленность экспертного подхода принципиальна: в обширном поле филологического, лингвистического, психолингвистического анализа текста в разных парадигмах накоплен огромный методологический и прикладной материал. Ощутимый прикладной эффект заметен там, где исследователи понимают текст как цельное, связное, речевое произведение, обладающего стабильностью формы и динамич-ностью содержания, выражающее концептуальные, эмотивные, коммуникативные особенности автора. Следовательно, текст – следствие речевой деятельности автора, содержащее актуализированные посредством субъективных смыслов когнитивные структуры его сознания. При понимании худо-жественного текста как «коммуникативно направленного вербального произведения, обладающего эстетической ценностью, выявленной в процессе его восприятия» [8. С.3], исключение из трактовки преобладания эстетической мотивации дает интерпретацию любого типа текста. Триада «результат, продукт и процесс речевой деятельности, направленной на создание речевого произведения» основана на признании текста речемыслительным коммуникативным феноменом, находящимся во взаимо-направленных процессах порождения / восприятия. Исследование текста со стороны говорящего и слушающего (автора и читателя) имеет целью раскрытие определенной части психологических механизмов текстообразования.

В психолингвистике разработаны процедуры описания текста в аспекте рецепции, в том числе с учетом воздействующего эффекта [9; 10; 11; 12; 13]. Экспертизу воздействующей силы текста или характера воздействия отдельных его фрагментов и / или структур допустимо производить с опорой на указанные достижения и по методологии, разработанной на их основе [13; 14. С.138–145].

Любые тексты обнаруживают специфику смысловой системы автора или характерные черты процесса речепорождения. Тексты теле-радио-передач, газетные и журнальные тексты могут рассматриваться с позиций выявления смысловых и эмотивных доминант, мест выражения повышенной экспрессии и т. п. Именно так приходится поступать, когда необходимо анализировать тексты, фигурирующие в делах о защите чести и достоинства человека.

В ходе экспертизы нужно обычно отвечать на вопросы: 1. Содержится ли в статье негативная информация об истце, его трудовой деятельности, личных, деловых и моральных качествах, в каких конкретных высказываниях или в каком контексте содержится негативная информация, и в какой форме она выражена – утверждения, предположения, вопроса или иной; 2. Если статья содержит негативную информацию, то воспринимается ли она как порочащая доброе имя истца, его честь и достоинство?

Чтобы ответить на такие вопросы при написании экспертного заключения по статье «Милосердие по расчету», опубликованной 15 декабря 2005 г. в газете «Тарское Прииртышье», пришлось анализировать все стороны текстовой организации, включая гарнитуру шрифта, соотношение абзацев, заголовка, подзаголов-ков, позиционное распределение мест акцентного выражения доминантного смысла, доминантной эмоции и пр.

Было установлено, что до того, как начинается передача информации о жизни женщины, находящейся под социальной опекой, автором с помощью средств смыслового, эмоционального, коммуникативно-прагматического уровней текста акцентирована негативная характеристика социального работника как нечестного, корыстного человека. Именно поэтому при восприятии текста информация, содержащаяся в четвертом абзаце, переданная в форме утверждения, относится к конкретной личности – социальному работнику Ф. Именно она в этом абзаце названа мошенницей и аферисткой. 

Таким образом, необходимость ответить на две небольшие группы вопросов повлекла за собой многосторонний лингвистический анализ большого газетного текста.

Цель лингвистической экспертизы бывает разной. Это определяет ограничение применяемых методов и методик анализа. При решении частных задач о способах, качестве выражаемых оценок, эмоций, экспрессии, необходимости оценить намерения говорящего исследоваться практически всегда должен фрагмент текста (не только слово или контекст). Часто заголовок статьи (или подзаголовок раздела) задает эмотивно-оценочную и смысловую доминанту всего текста, а эксплицитных форм выражения дальше не следует. Если вычленить конкретные слова или фразы (части высказываний), то анализ даст неполные или неверные результаты.

Это выводит проблемы экспертизы в поле необходимости / достаточности методологических и методических усилий, обращаться к достижениям функциональной грамматики, семан-тики, коммуникативного синтаксиса, прагматике (интент-анализу, контент-анализу). Все перечисленное – разновидности анализа смыслов, а не традиционных значений. Он требует выявления всего комплекса знаков текста / фрагмента, передающих тот или иной смысл (например, порядка слов, тема-рематического устройства, специфике грамматических структур и пр.). Эксперт работает с высказыванием, текстом, речью, а не словом, предложением, языком.

В связи с этим требованием выдвигается вперед известная дихотомия «значение – смысл». При динамично-функциональном подходе к языку/ речи, слову острота противопоставления снимается, т. к. «речевая ситуация уже исключает актуализацию всего значения, она актуализирует лишь то, что ситуативно важно для индивида, – смысл» [15. С.19].

В рамках такого понимания значение интерпретируется не как жестко заданная и неизменная для индивида семно-семемная структура, а как устойчивая, но внутренне (принципиально) динамичная структура, реализующая определенный способ познания действительности, дискретированный определенным звуковым образом, который поэтому и входит в значение, и символизирует его [15. С.28]. Эта принципиальная динамичность изначально предполагает наличие множества смыслов для говорящего. В процессах речепорождения какая-то часть из них актуализируется, а потому – опознается воспринимающим.

Анализируя смысл высказывания, смысловую доминанту или смысловой набор текста, лингвист-эксперт намеренно на базе значений языковых знаков интерпретирует смысловое содержание, подтверждая мнение о том, что знак «не вещь (экспонент, тело знака и под.), а значение, выведенное из вещи на основе имеющихся когнитивных структур сознания. Слово как материальный репрезентант знака (звуковая / графическая оболоч-ка) возбуждает значение и порождает смысл» [15. С.39]. 

Указанная постановка проблемы тянет за собой еще одну: современное описание лексического значения слова. Традиционное системно-структурное изложение семантики лексем содержится в толковых словарях. Это означает, что, во-первых, традиционные толковые словари никогда не отражают всей полноты картины, поскольку не опираются на исследование языкового сознания, а содержат обобщение сем и семем, выведенное лексикографами на основе разновременной и разножанровой картотеки. Во-вторых, объективно словари отстают от живых языковых процессов. В-третьих, словарь есть следствие лексикографического взгляда коллектива авторов и их понимания языка, речи, значения, языкового знака. В-четвертых, многие смысловые компоненты не зафиксированы в словарях литературного языка в силу ограничительного действия нормы.

Специфика словарной ситуации диктует необходимость в экспертизах обращаться не только к «норме», но и к «узусу» или, если есть такая возможность, уточнять семантику по электронным словарям, функциональным или традиционным грамматикам, синтаксическим словарям, словарям разговорной речи, городского просторечья, жаргона. Лингвист-эксперт должен учитывать все указанные факты, иметь представление о разнообразии словарей, не исключать из своей работы в случае необходимости и словари ассоциативного типа.

В идеале возможно проведение эксперимента. В ряде случаев проверка на наличие скрытых оценочных и иных смыслов реальна в форме экспресс-эксперимента с участием работников правоохранительных органов или коллег-лингвистов.

Функционально-семантическую и прагматическую направ-ленность имеют экспертные заключения, целью которых является установление национальной нетерпимости, наличие призывов к осуществлению экстремистской деятельности или возбуждению ненависти по признаку расы, национальности, языка. Ранее мы проводили анализ лингвистических и психолингвистических методик определения этноязыковой агрессивности, а затем – толерантности [16; 17]. Этот анализ был направлен на установление пригодности или непригодности того или иного типа процедур для прикладных исследований. Эксперт при работе с речью или текстом в состоянии выявить средства языковой агрессии – вербальные компоненты соответствующих когнитивных структур, инструменты мышления, направленные, на провоцирование конфликтной ситуации, на негативное эмоциональное воздействие речевых произведений любого типа, в том числе листовок. 

Поликодовый текст является системой неоднородных знаков. Для лингвоюридической экспертизы эффективны при описании такого текста методики исследования поликодовых объектов, в которых смысловые доминанты актуализируются разными способами. Листовка, комикс, плакат – совокупность вербальных и авербальных компонентов, в силу разницы происхождения по-разному воздействующих на перцептивные системы воспринимающего, но всегда акцентно задающих смыслы [18]. Важны цвет рисунка, размер, положение в пространстве всего произведения, шрифт, величина надписей, их соотнесение с рисунком и пр. Как правило, вербальная часть таких речевых произведений минимальна, зато рисунок передает негативную эмоцию, оценку, угрозу, содержит этнические или политические маркеры (например, по рисунку одежды и обуви можно определить принадлежность изображенных к политическим и / или социальным группам, по изображению поз – агрессивность / неагрессивность намерений и пр.). 

В лингвоюридических экспертизах важен «субъектный фактор». Спорные тексты, по поводу которых проводятся судебные разбирательства, требуют внимания лингвиста. Это значит, что входе ведения некоторых дел с использованием лингвистической экспертизы и показаний эксперта в суде требует подготовки самого юриста, т. к. последний не всегда может точно расставить акценты и правильно поставить вопросы по спорному речевому произведению и по тексту экспертизы.

Лингвисты, работающие как эксперты, не всегда могут однозначно ответить на все вопросы, поставленные юристами в силу специфики текста или характера вопроса (особенно это касается экспертиз на выявление признаков экстремизма и разжигания национальной розни). Это должны понимать юристы. Лингвист работает только с текстом и не имеет право вмешиваться в правовые вопросы. Это должны помнить лингвисты. 

Качественная лингвоюридическая экспертиза требует от лингвиста высокой филологической квалификации, владения разными методиками анализа текста, обширных знаний в области психолингвистики, теории значения, теории текста и опыта применения этих знаний на практике, а главное – современные подходы к языку, речи, тексту, слову. 

1. 
   Баранов А. Н. Лингвистическая экспертиза текста: теоретические основания и практика: учебное пособие. – М.: Флинта, Наука, 2007. – 592 с.
   
2. 
   Как провести лингвистическую экспертизу спорного текста? Памятка для судей, юристов СМИ, адвокатов, прокуроров, следователей, дознавателей и экспертов /Под ред. М. В. Горбаневского. – М.: Юридический Мир, 2006. – 112 с.
   
3. 
   Галяшина Е. И. Лингвистика vs экстремизма: В помощь судьям, следователям, экспертам / Под ред. М. В. Горбаневского. – М.: Юридический мир, 2006. – 96 с.
   
4. 
   Юрислингвистика–6: Инвективное и манипулятивное функционирование языка. Межвуз. сб. научн. ст. / Под ред. Н. Д. Голева. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. – 419 с.
   
5. 
   Юрислингвистика–8: Русский язык и современное российское право. Межвуз. сб. научн. ст. / Под ред. Н. Д. Голева. – Кемерово; Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2005. – 531 с. 
   
6. 
   Словарь русского языка. В 4-х т. – М.: Рус. яз., 1989. – Т. 1. 
   
7. 
   Русская грамматика. В 2-х т. – М.: Наука, 1980. Т. 1. – 793 с.
   
8. 
   Пищальникова В. А. Психопоэтика. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 1999. – 176 с.
   
9. 
   Рубакин Н. А. Психология читателя и книги. Краткое введение в библиологическую психологию. – М.: Книга, 1977. – 263 с.
   
10. 
    Черепанова И. Ю. Дом колдуньи. Язык творческого бессознательного. – М.: «КСП», 1996. – 384 с.
    
11. 
    Дилтс Р. Фокусы языка. Изменение убеждений с помощью НЛП (практикум по психотерапии). – СПб.: Питер, 2004. – 559 с.
    
12. 
    Белянин В. П. Основы психолингвистической диагностики: модели мира в литературе. – М.: Тривола, 2000. – 246 с.
    
13. 
    Авдеенко О. Ю. Заговорные формулы в системоцентрическом и антропоцентрическом аспектах: Дис. … канд. филол. наук. – Комсомольск-на-Амуре, 2005. – 250 с.
    
14. 
    Бутакова Л. О. Художественный текст в аспекте его суггестивных параметров: поиск оптимальной методики лингвистического анализа // Текст и языковая личность. – Томск: Изд-во ЦНТИ, 2007.
    
15. 
    Пищальникова В. А. Общее языкознание: Учебное пособие. – Барнаул: Изд-во Алт. ун-та, 2001. – 240 с.
    
16. 
    Петренко В. Ф. Исследование этнических стереотипов психосемантическим методом «множественных идентификаций» // Петренко В. Ф. Основы психосемантики. – СПб.: Питер, 2005. – 480 с.
    
17. 
    Пищальникова В. А., Рогозина И. В. Концепт как инструмент диагностики этнической напряженности // Языковое сознание: теоретические и прикладные аспекты. – М.; Барнаул, 2004. – С. 120–128. 
    
18. 
    Сонин А. Г. Моделирование механизмов понимания поликодовых текстов. Дис. … докт. филол. наук. – М., 2005. – 311 с.