Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

У границ стратосферы

Крикун и я опять стали частыми гостями барокамеры. Как обычно, нам предоставили возможность хорошо отдохнуть перед полётом. Тем временем коллектив отряда сделал всё необходимое для подготовки аэростата и оборудования.

Ранним утром мы, плавно поднявшись на субстратостате “СССР ВР 79”, проплыли на высоте 7 километров над залитой ярким весенним солнцем столицей. Вскоре высотомер показывал более 11600 метров. Рекорд перекрыт! В эти радостные минуты мы не могли не вспомнить о Саше Фомине.

То и дело представители московских газет по радио просили рассказать о ходе полёта, поздравляли нас. Мы поделились с ними впечатлениями, передали привет москвичам. Взяв на потолке пробы воздуха, начали снижаться, довольные новым успехом советского воздухоплавания.

Накопленный опыт и тренировка позволили нам поднять потолок аэростатов, сделать высотные научные полёты более продолжительными. Раньше на высоте 10 километров мы оставались 30 минут, а теперь выполняли задания на большей высоте в течение 2 3 часов. Это — во многом заслуга известного специалиста авиационной медицины доктора Александра Александровича Перескокова. Он тренировал нас в барокамере, руководил подготовкой кислородной аппаратуры и медицинским обеспечением полётов.

Александр Александрович проводил и другие интересные работы, связанные с освоением больших высот: конструировал и испытывал скафандры, которым принадлежит большое будущее — в них будут летать межпланетные путешественники. Он организовывал также подъёмы на высоту около 25 километров подопытных собак.

Наш доктор был очень сердечным, отзывчивым человеком. Один лётчик, поправившись после перенесённой аварии, хотел во что бы то ни стало продолжать лётную работу, но его “браковала” чересчур осторожная медицинская комиссия. Видя, что пилот горячо стремится к любимому делу, взвесив все “за” и “против”, Александр Александрович под свою личную ответственность дал необходимое разрешение. И лётчик продолжал успешно летать, с благодарностью вспоминая о докторе.

Вместе с тем Александр Александрович умел быть строгим и педантичным. Во время регулярных осмотров и тренировок в барокамере мы попадали под его власть, точно маленькие дети. Между прочим, он действительно иногда “поднимал” в нашей барокамере детей, заболевших коклюшем. В некоторых случаях понижение атмосферного давления благоприятно действовало на течение этой болезни.

Несмотря на то, что мы летали на больших, тяжело нагруженных субстратостатах при самых различных метеорологических условиях, у нас не бывало никаких происшествий за исключением двух-трёх неприятных случаев, явившихся результатом нашей собственной небрежности.

Перед одним полётом, стоя в гондоле, я, как обычно, потянул клапанную верёвку, чтобы убедиться в нормальной работе клапана. Потянул и сразу почувствовал — что-то неладно. Гляжу: оболочка оседает — из неё быстро выходит водород. Единственный раз за всю нашу практику при снаряжении клапанную верёвку по ошибке присоединили к разрывному устройству. Не попробуй я клапана, — произошла бы авария.

Однажды на стартовой площадке заканчивалось газонаполнение субстратостата. Чтобы присоединить гондолу, оболочку стали “сдавать” на стропах. Вдруг неожиданный порыв ветра сильно накренил её. В стартовой команде оказались неопытные люди. Они растерялись и отпустили верёвки. Огромная оболочка перевернулась завязанным аппендиксом кверху и осталась в таком положении, удерживаемая командой лишь с одной стороны. Субстратостат мог оторваться и улететь. Следовало немедленно освободить его от водорода. Сделать это можно было только одним путём: добраться по верёвкам до верхней части оболочки и разрезать её ножом.

На это нелёгкое дело без долгих размышлений решился молодой помощник доктора Перескокова — Игорь Старицин, в ведении которого находилась наша барокамера и кислородное оборудование гондол. Игорь увлекался спортом и художественной самодеятельностью. На вечерах, иногда происходивших у нас в конференц-зале, он с пылом читал монолог Чацкого, а в товарищеском кругу исполнял свою любимую песенку из оперетты “Холопка”:

…Губы, как кро-овь,

Чёрная бро-овь

Счастье сулят нам и любовь!

Между нами говоря, из этого пения мало что получалось, особенно из “кро-ови” и “бро-ови”. Но Игорь был глубоко убеждён в своих вокальных данных.

Все это, однако, не мешало Старицину с увлечением заниматься своей работой. Он был секретарем комсомольской организации обсерватории, а впоследствии первым секретарем райкома комсомола. Работая в отряде, он неоднократно участвовал в высотных полетах и показал себя смелым, волевым аэронавтом. Сейчас Игорь учится в высшей партийной школе.

Старицин по верёвочным снастям ловко добрался до оболочки и полез по ней кверху. Стало трудно перехватывать руки. Но Игорь сумел долезть почти до аппендикса. Вынув нож, он мигом прорезал в материи большую щель. Оболочка стала опускаться.

Кто знает, как обернулось бы дело, если бы не физическая тренировка Старицина? Этот случай лишний раз показывает, насколько важно воздухоплавателям систематически заниматься спортом, воспитывать силу, ловкость и волю. Трудно даже предусмотреть все обстоятельства,когда эти качества могут помочь аэронавту выйти из опасного положения.

Вот, например, что произошло однажды на лётном поле. Стартовая команда подтягивала за поясные верёвки приземлявшийся дирижабль. Сильный порыв ветра неожиданно вырвал корабль из рук людей, и он стал подниматься. Все бросили верёвки, но работник эскадры, державший гайдроп, не успел его отпустить и был поднят на высоту в несколько сот метров. Не растерявшись, он прочно, “восьмёркой” обкрутил ноги канатом и в таком положении висел под дирижаблем. Экипаж, увидев необыкновенное происшествие, полетел над каналом, проходящим вблизи Долгопрудной, и стал осторожно снижаться с таким расчётом, чтобы невольный пассажир опустился на воду. Всё окончилось благополучно. Находившийся на краю гибели “воздушный гимнаст”, отпустив гайдроп, спокойно поплыл к берегу.

А вот другой случай, имевший место в дни войны при обучении десантников и, к сожалению, завершившийся трагически. Автолебёдка опускала аэростат наблюдения, из гондолы которого только что выпрыгнуло несколько парашютистов. Сидящий в гондоле пилот-инструктор Андрей Гришин готовился принять на борт очередную группу обучающихся. Когда свисающие с аэростата поясные приблизились к земле, за них ухватились солдаты. Техник, управлявший лебёдкой, зазевался, не остановил её вовремя, и трос, на котором удерживался аэростат, лопнул. Аэростат стремительно взмыл вверх. Гришин с ужасом глядел на весящего в трёх метрах от гондолы на носовой поясной верёвке молодого солдата…

У нас есть строжайшее правило: ни в коем случае не обматывать вокруг руки поясных верёвок при наполнении и выпуске в полёт аэростатов. Пренебрежение этим правилом и привело солдата к тому, что его внезапно утащило в воздух. Пилот ничем не мог помочь ему.

— Держись! — кричал он. — Сейчас пойдём вниз!

Но имевший большую сплавную силу аэростат не слушался клапана и продолжал подниматься.

— Подтянись и обвяжись верёвкой! — приказывал и просил Гришин.

Руки солдата, слабея, выпускали поясную. Беззвучно пошевелив губами, он сорвался и камнем полетел вниз.

Смелый, физически тренированный человек, вероятно, вышел бы победителем в этой борьбе за жизнь. Мне вспоминается, как мужественно вели себя мои молодые товарищи Аркадий Новодережкин и Игорь Старицин, когда попали вместе со мною в довольно опасную переделку.

Наш субстратостат более часа дрейфовал на высоте 10700 метров. Глубоко под нами простиралась сплошная облачность, пустынная и безбрежная, как море. Лишь на востоке над облаками выступала, будто маяк на маленьком островке, красивая, увенчанная шпилем башенка — вершина здания Московского государственного университета на Ленинских горах.

Пора было подниматься, чтобы закончить научные наблюдения. Окинув взглядом приборы, я обратил внимание на вариометр: к моему удивлению, он показывал, что мы опускаемся со скоростью 3 метра в секунду. Взглянув вверх, я увидел, что выполненная до этого оболочка обмякла и сморщилась, а рукав аппендикса закрылся — верные признаки снижения! Новодережкин вопросительно смотрел то на меня, то на стрелку вариометра, которая всё больше отклонялась.

Я велел Аркадию сбросить балласт. Он обрезал шпагат, и за бортом опрокинулись привязанные к гондоле три мешка с песком. Никакого результата! Скорость возросла до 8 метров в секунду. Я приказал своим спутникам прицепить парашюты и велел Новодережкину передать о случившемся в обсерваторию.

“Не травят ли клапаны?” — подумал я, поочерёдно натягивая и быстро отпуская обе клапанные верёвки: оболочка, объёмом пять тысяч пятьсот кубических метров, имела два газовых клапана.

“Субстратостат почему-то быстро снижается”, — сказал Новодережкин в микрофон.

Тарелки клапанов захлопнулись нормально. Значит, дело не в них. Стрелка вариометра продолжала отклоняться: 10… 11… 14 метров в секунду!

— Балласт!.. Ещё, ещё!..

Новодережкин и Старицин сбросили около тонны песка, но скорость возрастала. Дело плохо! Несомненно, где-то на оболочке есть разрыв.

“Бросаем балласт… Ещё сбросили балласт”, — передавал по радио Аркадий.

Гондолу так раскачивало, что нам приходилось крепко держаться за стропы. Нижнюю часть оболочки сильно трепал встречный воздух. Не хватало, чтобы у нас в дополнение ко всему произошёл пожар!

— Подтянуть уздечковую!

Аркадий и Игорь изо всех сил натянули уздечковую, но она выскользнула и свисающая материя с глухим хлопком отбросилась кверху. Очевидно этот удар выдавил из оболочки через разорванное место много водорода. Я догадался об этом, так как скорость резко возросла… Хотя бы одному из нас следовало облегчить субстратостат. Я велел сесть на борт и приготовиться к прыжку никогда ещё не прыгавшему с парашютом Старицину. Аркадий, как пилот и радист, не мог первым покинуть наш терпящий крушение “корабль”.

— Не выдёргивай кольцо сразу, — предупредил я Игоря. — Медленно считай до десяти, иначе попадёшь на гайдроп. Считай громко, чтобы я слышал!

“Балласт сброшен весь. Решаем облегчить гондолу и сбросить с парашютом Старицина”, — продолжал передавать Новодережкин.

На высоте 2000 метров я скомандовал: “Пошёл!”, и Игорь оттолкнулся от гондолы. Мы следили за его переворачивающимся в воздухе телом. “Раз!.. Два!.. Три!.. Четыре!..” — доносилось до нас.

— Слишком быстро считает! — сказал Аркадий.

По неопытности Старицин поторопился. Пролетев не более 50 метров, он открыл парашют, и я увидел, как белый купол вплотную приблизился к висящему под нами гайдропу.

— Скользи! Подтягивай стропы! — крикнул я. Гондола вот-вот могла нагнать парашют.

Замешкайся, опоздай Старицин, и произошла бы беда. Но Игорь отважно встретил опасность. Как заправский парашютист, подтянул он часть строп и тотчас отошёл от гайдропа. Гондола пронеслась мимо.

Обо всём этом Новодережкин короткими фразами сообщал в обсерваторию. Поразительный радиорепортаж!

После прыжка Старицина скорость спуска уменьшилась до 8 метров — большая, но не столь уж опасная скорость. Однако она снова стала нарастать. Под нашими ногами лежал большой свёрнутый брезент, предназначенный для упаковки оболочки. Он весил семьдесят килограммов. Мы безуспешно пытались вытащить его. До земли оставалось около двухсот метров. Нырнув в облака и, миновав их, мы увидели, что быстро опускаемся на лес… Верхушки деревьев рядом! Удар, треск сучьев и вдруг со дна гондолы вверх ушёл ствол высокой осины. Затем наступила тишина. Гондола (хорошо, что только она!) нанизалась на верхушку дерева, словно шашлык на вертел. Едва я успел перевести дыхание, как Аркадий поднёс ко рту микрофон:

— Я — ВР 101, я — ВР 101! Как слышите меня? Приём.

Прошло несколько минут и откуда-то раздалось:

— Аркадий! Аркадий!

Из чащи появился наш парашютист. Мы спустились к нему по гайдропу, и Игорь рассказал, что, когда мы обогнали его, он увидел на оболочке рядом с разрывной щелью большое отверстие. Потом субстратостат исчез в облаках, и до Игоря донёсся такой сильный шум, что он подумал: “Не в последний ли раз приземлился я с Аркадием”. Игорь повис на сосне и, освобождаясь от парашюта, услышал, как Новодережкин вызывает по радио обсерваторию.

Мы уселись рядом, достали из сумки с продуктами бутылку вина, которая, побывав в стратосфере, сохранила приятную прохладу, и поздравили друг друга с избавлением от грозившей нам опасности. Наблюдая за моими товарищами, я ясно видел, что случившееся не поколеблет их привязанности к воздухоплаванию. Ещё бы! Слишком оно романтично и увлекательно, чтобы к нему охладели люди, по-настоящему любящие спорт, путешествия и приключения.

Игорь уже начал было напевать “губы, как кровь”, а Аркадий, показывая на пронзённую осиной гондолу, не без остроумия заметил: “упаду ли я стрелой пронзённый”, как позади нас послышались чьи-то шаги. Обернувшись, мы увидели какого-то человека в кожаной куртке и сапогах. Он удивлённо глядел на нас, на гондолу и покачивающуюся над деревьями оболочку. Это был лесник, привлечённый далеко разнёсшимся шумом падения субстратостата.

Коротко пояснив случившееся, мы уточнили своё местонахождение и осведомились, куда обратиться за помощью. Лесник сказал, что нам может помочь расположенная поблизости войсковая часть. Его прервал громкий треск: не выдержав сильного раскачивания, обломилась верхушка осины. Гондола скользнула вниз и повисла в двух метрах от земли. Вот и хорошо! Аркадий забрался в неё и сообщил в обсерваторию наши координаты. Ему отвечали, что на место аварии немедленно выезжает комиссия.

— Кто со мною пойдёт в воинскую часть? — спросил лесник.

— Иди ты, Игорь, — решил я.

Оставшись вдвоём, мы с Новодережкиным коротали время за беседой. Аркадий рассказал мне подробности полёта, незадолго до этого выполненного им вместе с Семеном Гайгеровым и Сергеем Сёминым — молодым пилотом нашего отряда. Тридцать пять часов пробыли они в воздухе и опустились в прикаспийской степи, не сумев из-за отсутствия балласта долететь до видневшегося впереди населённого пункта. Но населённый пункт, пока они складывали оболочку, бесследно исчез. Это был мираж!

Аэронавты, растянув антенну, пытались связаться с городом Гурьевым. Сёмин слышал, как Гурьевская радиостанция переговаривалась с пароходами, самолётами. На его сигналы ответа не последовало: сдало питание передатчика.

Любопытными деталями был насыщен рассказ Аркадия. Ночь, проведённая в безлюдной степи. Кабаньи и волчьи следы вокруг места посадки. Надпись, оставленная на оболочке: “Здесь 26 сентября 1951 года опустился аэростат. Экипаж ушёл на поиски населенного пункта на север”. Встреча с колхозниками-казахами. Экспедиция, снаряжённая на верблюдах, для вывозки аэростата и в довершение всех приключений — ещё одна полная неожиданность. Из-за сильного ветра море вышло из берегов и, разлившись на много километров, затопило аэростат. Гондола едва виднелась вдали над водой!

На сушу удалось вынести радиостанцию, парашюты и тёплую одежду. Гондолу крепко присосало ко дну. Пакет с оболочкой, наполнясь водой, стал настолько тяжёлым, что его невозможно было стронуть с места. Лишь на следующий день, когда на помощь пришло больше людей, аэростат вырвали из водяного плена.

Вспоминая всё это, Новодережкин, сам того не замечая, увлёкся, глаза его блестели. И мне подумалось, что ему могли бы позавидовать многие молодые люди, знающие слова “полёт”, “мираж”, “аэростат” только по книгам.

Издалека донёсся шум мотора. По лесу к нам двигался большой танк. На нём стояли солдаты и какие-то штатские. Ба! Знакомые все лица! Тут были заместитель директора обсерватории Пинус, доктор Перескоков, Масенкис и Карамышев. Танк расчистил площадку, достаточную для складывания материальной части. Под натиском могучей стальной машины многолетние деревья валились, как колышки. Мы вскрыли разрывное, освободили оболочку от остатка газа, тщательно осмотрели её и выяснили причину разрыва материи. Причина оказалась легко устранимой.

Неделю спустя субстратостат отремонтировали, и я с Зиновеевым и Старициным поднялся для испытания оболочки в воздухе. Пробыв на высоте 12000 метров три часа, мы убедились в том, что ремонт сделан надёжно и неприятностей, подобных пережитым нами, больше не случится.