Как был князь Гуго приговорён к смерти

(s. 66) И король спешил положить конец делу, столь важному для всего государства, и созывает он совет и высший суд, дабы вынесли они приговор обвиняемому и, как они полагали, уличённому князю тем быстрее и незамедлительнее, чтобы подобающей каре подверглись и другие злоумышленники, сторонники упомянутого князя, согласно вынесенному приговору, для чего, преданные его величеству, явились ко двору князья и господа, знатнейшие служители государства, судьи и советники; жалоба высказывалась с обеих сторон, невиновность, насколько это возможно, притязала на защиту, выступило дерзкое злодеяние, взвешивались доказательства, выдвигаемые той и другой стороной, представлялись и свидетельства: с одной стороны, злодеяние, с другой — очевидная опасность, грозящая королевскому (s. 67) имени, роду, целостности и благосостоянию всего государства, супротив того невиновность обвиняемого, его верная служба, его прямодушие, громкое имя и приобретённая всеобщая любовь. Но поскольку чувства короля были заранее омрачены коварными, лживыми наветами, всё складывалось печально для обвиняемого, и сломанный жезл был брошен к ногам Гуго.

Между тем и при этом совсем уже предавшийся смерти (s. 72) князь Гуго совлекает свои одежды, обнажает шею, с завязанными глазами и согнутыми коленями, препоручает себя Богу, предоставляет свою главу удару обнажённого меча, ничего уже не ожидая, кроме неизбежного, молниеносного удара. Но когда палач позади него неуклонно приближается, готовый нанести удар и уже замахивается, нападает на него нежданно-негаданно небывалый, не испытанный доселе ужас, так что он оглядывается по сторонам, говоря в изумлении: «Что это? Что это значит? Откуда сей глас? Откуда сие повеление? Или должен я водворить мой меч в ножны? Не сделав своего дела, со стыдом, подвергая опасности своё тело и душу, удалиться от этого места? На этот раз я не знаю, что со мной: я не чувствую в себе ни малейшей силы, никакой крепости, никакой мощи; протестую перед присутствующими против моих дальнейших (s. 73) действий, насилие выше моих сил, я ничего больше не могу». Собравшийся народ ужаснулся, один во всём обвинял палача, другой подозревал палача и жертву в тайном сговоре, третий дивился князю, парящему между жизнью и смертью, словом, кто во что горазд.

Тогда, между прочим, не возникло в народе никакого разлада или мятежа, а до палача дошёл новый строжайший королевский приказ собраться с духом и сообразно выполнить свой долг, иначе сам он не будет пощажён. Добрые слова и угрозы не могли противостоять руке Божией, отводившей обнажённый меч и отнимавший у палача всю его силу. А когда и вправду оказалось, что на палача кричат напрасно и не так-то легко сыскать кого-нибудь другого, чтобы тот при таких обстоятельствах и при видимом явственном чуде отважился бы нанести удар, тогда король заметно побледнел, поскольку он и его правительство могли подвергнуться осмеянию, что стало бы поводом и причиной всеобщего возмущения и восстания, а гнев короля усилился, следующим образом изливаясь:

«Неужели дошло до того, что я переживу день, когда откажутся неукоснительно выполнить малейшее из моих повелений? Как? Неужели я в моём государстве, при моём дворе, среди моих наиприближённейших советников должен терпеть завзятого предателя на мою погибель и на погибель моей короны? Я не намерен этого сносить, я не потерплю этого, Гуго должен умереть, пусть даже мне придётся обагрить его кровью мою королевскую руку».

В таком пылу поднимает он свою руку, выхватывает (s. 75) меч, желая явить свой гнев, но то был напрасный труд: так случилось в тот же миг, что рука короля оцепенела, члены его и жилы застыли, так что руки короля опустились и обнажённый меч из них выпал⁵⁸. А когда их величество пришли в себя и окрепли чувствами, они уже постарались одуматься и сказали так: «Теперь, теперь вижу я, насколько я был неправ; узнаю справедливую и могучую руку Всевышнего, защиту и оборону невинного. Приди сюда, мой возлюбленный Гуго, дай мне тебя обнять, тебя, тебя, кого Бог защитил от моей несправедливости; приди сюда, мой верный, честный герой, умилостиви своей молитвой гнев Бога, заслуженно карающего меня, дабы Его Божественное могущество соблаговолило вернуть мне мои прежние силы, дабы опять я владел моей рукой»; после чего узы и путы, в которых томился Гуго, были развязаны, сняты с него и удалены, и он опять стал свободен в своих движениях. Как только Гуго поднял глаза, сомкнутые дотоле, и узрел короля, сердце его смягчилось, ибо его величество бросился ему на шею, прося прощения за всё причинённое зло и умоляя, чтобы рука его обрела прежнюю силу: Гуго падает в ноги королю, своему господину, но тот поднимает его; один другому сострадает: король сострадает невинному, на которого по своей строптивости навлёк позор и всенародное поношение, Гуго же сострадает королю, чья рука отягощена таким несчастием, и это длится, пока Всемогущий Бог не простирает свою милостивую руку и не возвращает королю его прежние силы, избавив их от паралича. Отчего происходит необычайная радость и ликование всего королевского двора, распространяющаяся (s. 77) по всему городу, что даёт королю повод к новой приязни и союзу с Гуго, дабы не только вернуть ему прежние чины и почести, но и королевскую милость во всей её полноте.

Между тем, говорит повествователь, он вынужден признать, что этой истории Эгинард не сообщает. И сам Эйнхард не отрицает, что «записал не всю историю вышеупомянутого короля Карла, в которую может входить и эта, не заслуживающая быть причисленной к другим славным королевским деяниям, но она ничуть не менее достоверна, поскольку в Эльзасской Хронике (s. 78) уделено ей немало пристального внимания ради различных, проистекающих из неё обстоятельств, так что она там хорошо и отчётливо записана». Он поднимает вопрос, по праву ли Гуго именуется «бургундским» и не тот ли он, кого Регино называет графом Туронским и упоминает его как посла Карла Великого на Восток. При этом он цитирует Регино Прюмского: «Регино пишет в году от Р.Х. 811, что в подтверждение мира (s. 79), заключённого с императором Никифором в Константинополь направлены (Карлом) в качестве королевских послов Хайдо, епископ Базеля и Гуго Туронский⁵⁹. И даже если не было у оного господина другой великой заслуги, кроме упомянутого посольства по королевской милости, и этого было бы достаточно, чтобы приписать ему всё остальное».

З
амок Гуго Турского

Во второй части повествования о рыцаре Гуго патер Лира, назвав эльзасскую хронику своим источником, начинает следующим образом:

(Кар. 1, s. 83) «...Каролус, король, по размышлении более зрелом принял в особенности близко к сердцу великую верность своего служителя и вместе с тем великие заслуги князя Гуго перед общим делом ради блага и пользы, и, напротив, причинённые ему стыд, позор, несчастия, опасности, грозившие его телу и жизни, потерю чести и всяческого временного благополучия. И тогда счёл Каролус простой справедливостью всё это изгладить и вычеркнуть, одарив его при этом перед всеми королевской милостью: созывает он, согласно своим помыслам, других, прежде всего напомнив им своё всенародное упущение, вызванное их лживым, низким доносом, когда безвинному бургундскому князю без достаточного повода и причины был нанесён подобный ущерб, явное наказание, коему он подвергся перед Богом и миром; и в конце концов сказал Каролусу: «Он, столько пострадавший и претерпевший столь великий стыд, в чём я сам повинен, должен быть вознаграждён. Что посоветуете вы мне? Каким признанным королевским благодеянием воздать ему перед всем миром за его невиновность?» И все до одного одобрили это великодушное намерение, но не отваживались при этом ставить цель и предел королевскому величеству, верноподданнически всё предоставив его высокому усмотрению.

Тогда Гуго был приглашён королём ко двору, и король принял его с благожелательным взором и милостивым чувством, и сам Каролус заговорил с ним следующим образом: «Не без того, мой верный Гуго, что ядовитая стрела, пущенная (s. 85) злыми языками, глубоко ранила твоё сердце, и оно не заживёт так быстро, вместе с тем нельзя было не познать на деле с высочайшим восхищением великую твою добродетель и твою неодолимую стойкость в перенесении всяческого стыда, позора, насмешек и нападок, так что враги твои были посрамлены, ты же приобрёл вечное бессмертное имя, так что оказалось истинным то, что обычно говорят: несправедливость многим скорее пошла на пользу, нежели повредила. И поскольку я признаю себя виновным в том, что не кто иной, как я сам, прислушался к таким лживым речам и вымышленным наветам, моя воля такова, что ты можешь выбрать из всех почестей и званий всего моего государства желательное и угодное тебе»; в ответ Гуго благодарит за такое милостивое и щедрое предложение с верноподданнической почтительностью и добавляет, что никоим образом не заслужил столь великую милость от его величества, но все свои силы, всё, на что он способен (s. 86), готов употребить на благо короны. Что корона ни соблаговолит повелеть своему служителю, то и примет он как милость, и потому всеподданнейше просит он не торопить его с волеизъявлением, а в ближайшие же дни он выполнит всё, что король ни прикажет.

Последовало формальное переселение первых лиц государства в Италию. В 843 году Лотар получил серединное государство, Карл Лысый получил государство западное, а Людовик Германский — восточное. Это подготавливалось теперь, когда Лотар, до известной степени расширяя своё серединное владение, отправился в Италию. Сказание умалчивает об этих процессах, но сообщает о них по-иному. Как говорит сказание, Гуго обрёл то, что наделяет его импульсом Грааля, он обрёл реликвию первого пролития Святой Крови⁶⁴.

В году 799 этот патриарх послал к вышеупомянутому королю некоего священника, дабы тот, назначенный Аароном, тогдашним королём Персии, коего ради его славного имени и великой власти уважал Каролус, добился во имя свободы Святого Гроба для всех христиан, живущих на Святой земле, милости и позволения исповедовать открыто свою веру и жить сообразно. В названном серебряном ларце было не что иное, как святая кожица от обрезания Господа нашего и Спасителя, частица Святого Креста и часть от платья всеблаженной Девы (s. 88) вместе с другими почитаемыми святынями⁶⁶, о которых дальнейшее возвещает стариннейшая из рукописаний история об этом нашем Святом Кресте.

Повествователь также сообщает, что эти святыни также упоминает Гебвилер в Житии св. Оттилии и Вимпфлингус (Catalogus Episcoporum Argentinens, unter Conrado dem 58. Bischoff zu Strassburg⁶⁷); далее перенесение святынь из Иерусалима упомянуто Амонием в его хронике (1. 4, с. 89 de Gest is Franc. Und Regino unter 799).

«И поскольку Гуго хорошо помнил, что такое сокровище могло быть потеряно, он, столь высоко ценимый и превознесённый королём, ничего другого не желал и не вожделел, кроме как этого драгоценного, хранимого сокровища».

Так что Гуго просит это сокровище:

«Прошу и взыскую от вашего королевского величества только тех даров, присланных из Иерусалима, среди коих часть Святого Тела нашего Спасителя, дарующего нам блаженство, частица Святого Креста⁶⁸ пролитая за нас Кровь и другие святыни, да будут они переданы и представлены мне, ибо только это одно-единственное может изгладить и погасить причинённый мне позор». Сие алкание король принял близко к сердцу и ответил кратко, говоря: возлюбленный мой Гуго, ты требуешь большего, чем если бы ты потребовал всё моё королевство, но всё-таки, дабы сдержать моё слово, намерен я приказать пусть мне самому в ущерб, дабы твоё желание было исполнено, и да будет отныне твоим то, что доселе оставалось моей утехой и радостью.

Имперский крест из секулярной сокровищницы в Вене, где во внутреннем помещении хранилось имперское копьё.

Возлюбленная супруга и все друзья мои, ликуйте со мною теперь и считайте меня счастливцем, ибо я пропадал и нашёлся. Я был у врат смерти⁶⁹, от которой счастливо избавился. Смотрите,— говорит он, — вот провозвестие моего счастия и благополучия! Узрите этих немых, но всевещих свидетелей моей невиновности. Злые языки ложно обвинили меня перед моим всемилостивейшим королём и господином в тяжком преступлении против его величества, за что я и был приговорён к смерти и обнажил уже мою шею для меча в несомненном ожидании последнего удара, но совершенно нежданно и негаданно рука Божия чудом спасла меня, явив очевидные знаменья.

Возрадуйтесь и возблагодарите Господа. Именно эти дары суть вознаграждение за испытанный мною позор, и что мне теперь издевательства моих врагов!» И княгиня Аба изумилась в высшей степени вместе со всеми своими присными. А когда они услышали, как и каким образом их господин Божиим соизволением спасся от опасности, грозившей его крови и его жизни, его телу и его уделу, возблагодарили они Господа Бога, воздавая честь отважнейшей добродетели князя Гуго, желая и чая вечного триумфа и всегдашнего благополучия ему и всему его высокочтимейшему дому.

(s. 94) Между тем княжеская чета была занята и озабочена тем, как бы установить и водворить святыню, столь чтимую всеми, на место, где она почиталась бы как подобает, и, отложив остальные попечения, разукрасили и разубрали наилучшим образом особое место в доме, предназначив его для того, чтобы искать там утешения, благоговения и вечного ублаготворения, как и было сделано, так что отвратили они свой разум и помышления от земного, обратив их лишь к вечному, и завещали и предназначили всё своё достояние Господу Богу как своему единственному законному наследнику, и заверили, от всего сердца желая изыскать для этого пути и средства, что сдержат свой обет, данный Богу, и ради многократно возвещённой святыни на коленях смиренно молили Его Божественное (s. 95) Всемогущество, дабы разъяснилась им Его Божественная воля.

И когда работа была завершена, замкнул он внутри креста упомянутую доселе святую кожицу от кровавого обрезания нашего Господа, кроме того, частицу Святого Креста и нечто от Святой Крови и некоторые другие прекрасные святыни, чтобы лучше сберечь их.

Не иначе поступила княгиня Аба; собрала различные драгоценные книги, в их числе книги Ветхого и Нового Завета, вместе с некоторыми другими, все прекрасно переписанные, снаружи позолоченные и усеянные драгоценнейшими камнями, отписав и завещав это всё Господу Богу⁷⁷.

Господу Богу такое творение (s. 99) оказалось угодно сверх меры; но, поскольку княжеская чета не знала, куда доставить и какому месту вверить святыню, препоручили они её соизволению Божьему, дабы Господь распорядился ею по-своему.

Почти одновременная кончина всех тех мужей, составлявших цвет франкской знати, но покинувших своего господина и императора, не могла не произвести мощного впечатления... Людовик (Благочестивый) был глубоко потрясён таким известием. Бия себя в грудь с глазами, полными слёз, молил он Бога быть милостивым к их душам (а. а. О. s. 167).

Переписчик легенды называет Гуго жертвователем святой реликвии (той самой, которую Карлу при его паломничестве в Иерусалим и в Константинополь вверил ангел⁷⁸), которую Гуго получил от Людовика Благочестивого и передал в Нидермюнстер у подножия горы Оттилии.

Как Святой Крест возложен был на верблюда

и, вверенный Провидению Божию,

отправился в путь
(Кар. 5, s. 99) И вспомнил тогда сам Гуго, и показалось ему благоудобным, чем в давние времена руководствовались филистимляне, когда ковчег Божий, завоёванный ими мечом, водрузили на новую колесницу, в которую были запряжены две коровы⁷⁹, питающие телят, дабы без (s. 100) человеческого произвола доставить ковчег на подобающее ему место; потому и он, препоручив себя всецело Божественному предводительству, отдаёт приказ: сие сокровище, уже завещанное и посвящённое Господу, возложить на верблюда без всякого возничего или сопутствующего, дабы верблюд был ведом и сопровождаем лишь Божественным соизволением. Сразу же, не мешкая, сей Святой Крест, дабы предохранить его от грозы, дождя и прочих как небесных, так и дорожных неурядиц, был уложен в особый короб и одновременно книги и рукописания, относящиеся к нему, замкнуты в подобающей коробке, соответственно то и другое было подвешено по один и по другой бок верблюда, в несомненной надежде и утешительном уповании, что доставит он свой груз Господу Богу туда, куда угодно и приятно Божьему могуществу; а чтобы иметь некоторые свидетельства и сведения о счастливом исходе чаемого, счёл Гуго разумным послать одного или пять довереннейших знатных рыцарей, отличавшихся как происхождением, так и доблестью, которые на некотором отдалении должны были сопровождать верблюда по его следам, пока не достигнут того места, где шествующее без направляющего повода и погонщика животное пожелает оставить свой груз. Затем, когда всё было готово уже к отбытию, возрадовались Гуго и Аба между собою и сочли себя счастливыми, поскольку нашёлся столь необычный посланный, пожелали ему счастья и блага в пути, затем возблагодарили они Господа за то, что они сочтены были достойными беречь столь драгоценное сокровище до тех пор, пока не будет оно доставлено на подобающее, угодное Богу место, а также за верховную мудрость, просветившую их, так что они могли воспринять и постигнуть Его Божественную волю (s. 102) через обретение, которое станет подобающей жертвой в прославление Его Святого Имени.

Своему посланцу, готовому в путь, они сказали: «Ты, несущий святыню, которую мы тебе доверили, будь внимателен к своей поступи и к своей стезе, дабы непредвиденным преткновением не обесчестить святыню или каким-либо другим злоключением не нанести ей ущерба и не повредить её. Иди же, куда тебя направит Господь и поведёт Его святой ангел, и да не постигнет тебя нечто нечаянное; иди по горам и долам, через лес и кустарник, по городам, городкам и весям, звоном колокольцев, навешенных тебе на шею, вопрошай, где тебе успокоиться, где тот наследник, коему подобает тебе доставить возложенное на тебя сокровище и святыню». В заключение сказали они: «Вы, преданные свидетели, блюдите нашего посланца, не обгоняйте, не торопите (s. 103) его, не дайте ему пострадать от голода и жажды, на наши средства предоставляйте ему всё, в чём нуждается он; идите во имя Господа, запечатлевая со всем усердием весь ваш путь, города и веси, на всём протяжении вашего путешествия, дабы всё это поведать нам».

Ободренный подобным прощальным напутствием, не иначе как восприняв с ним некий особенный знак, отправляется посланный в путь, как будто для него проторённый, идёт через поля и пашни, поднимается на горы, спускается в долы, пересекает леса и кустарники, прямо идёт через Бургундию во Францию и не куда-нибудь, а в стольный город Париж, пробуждая всех и вся своими колокольцами, так что народ сбежался к окнам, дабы узреть с изумлением никогда не виданное странствие, в особенности же распознать и восславить Господа Бога в свершении, столь дивном. Молва между тем слышалась там и здесь; в обществе ходил слух о цели и смысле этого путешествия, что за сокровище, какая святыня погружена на верблюда, одним словом, получила огласку вся история, из которой проистекало желание каждого, дабы его дому выпало подобное счастие и к нему доставлена подобная ноша. Горожане и жители королевской резиденции были бы не прочь, когда бы оказалась она у них, оставшись под их покровом и защитой, поскольку не для того ли воздвигнуты были вызывающие восхищение прекрасные чертоги и церкви, чтобы воспринять святыню, но Господу Богу это не было угодно, так что верблюд беспрепятственно продолжал свой путь и ничто не могло отвлечь или задержать его.

Какой св. крест направлялся через

Эльзас к святому Набору
(Кар. 6, s. 105) На всех улицах и у всех домов стояло множество народу, дабы видеть здесь и там предвозвещённые чудеса. Один говорил о них другому, другой влёк третьего за собой, дабы сопровождать посланца и приметить, где, у кого он остановится, кому принесёт счастье, так что большое число юношей, старцев и жён следовало за ним. Между тем достиг верблюд Эльзасской области и проходит открытым полем в любезную урожайную пору и видит здесь и там в поле (поскольку дело было в месяце июле) косцов (s. 106) и других тружеников, собирающих дарованные Богом плоды, поворачивает к Птичьей горе, минует расположенные по обеим её сторонам города и деревни и, как будто намеренный отдохнуть от усталости, останавливается у горы. Здесь вся окрестность весьма приглядная и отрадная, отчасти из-за прекрасной зелёной долины, отчасти из-за приятной, струящейся сверху воды; со стороны солнечного восхода простирается большое, обширное поле, усеянное виноградными лозами и гроздьями, весьма радующими тамошних обитателей; со стороны же заката виднеется осеняющая высь горы, у которой на вершине предупомянутая церковь Св. Оттилии вместе с монастырём, просторным и внушительным на вид, каков есть неподалёку Нидермюнстер. А с юга и севера зеленеет высокий густой лес из привлекательных, пользительных деревьев, а также всякого другого подроста, радующего глаз и сердце.

(s. 107) И вот на этом описанном только что месте располагается деревня, плохонькая и убогая жильём, где, однако, в честь и на вечную память древнего исповедника и мученика, пролившего свою кровь, св. Набора, воздвигнута там церковь, и благодаря оному святому обрела деревня громкую славу и вечное имя.

И вот, достигнув этого места, верблюд, гружённый столь прекрасными святынями, не иначе как тоже желая почтить оного святого, преклоняет колени, как будто намеренный здесь отдохнуть и набраться сил, и почиет всем телом. Что позволило и дало повод предположить, не здесь ли счастливый, избранный Богом народ, который удостоился столь благожелательного посещения, и не ему ли предназначается воздвигнутый таким образом знак спасения и благополучия; так что с подобной мыслью и с благочестивым чаяньем собрались на совет и (s. 108) вопрошали один другого, как подобает и как должно принять эту милость Божию, с какой почестью и благоговением, какую необходимую готовность выказать? Между тем отдохнув и освежив свои силы, странный посланец поднимается с колен, встаёт на ноги и восходит на высоту ближайшей, как было сказано, означенной горы по камням и уступам в несомненном намерении ещё более возвысить святой крест. И когда достигает он середины сего каменистого пути, где дорога раздваивается, и один путь ведёт к обоим расположенным посреди горы монастырям, живущим под началом св. Оттилии, верблюд выбирает другой путь, поворачивая влево, и отправляется к расположенному ниже знатному монастырю, продолжая своё
П
рибытие креста Гуго с реликвией Крови в Нидермюнстер.

Образ па алтаре Фриедхофкапелле (St. Nabor).



В сопровождении пяти рыцарей Иакова верблюд доставляет крест и реликвию Крови в Нидермюнстер. Образ с алтаря церкви Георгия в Мольсхейме, Эльзас.

путешествие, что вызывает, однако, новые помыслы и предположения, так что каждый мнит, что во всяком случае найдено место (s. 109), отмеченное Божиим Провидением, и не угадывается ли оно уже наверняка, так что заранее желали счастья избранному дому, почитая блаженным того, на чью долю выпала такая великая милость. А поскольку по пути крик со временем нарастал, распространялся и ширился, наполнив даже и знатный монастырь Святой Девы, докуда донёсся слух и дух, сочли они своим долгом выступить во сретение грядущего Жениха, дабы принять его с подобающей честью наилучшим образом. О том, как ликовал весь монастырь, можно было бы сказать многое, но да судит каждый по себе; вне всякого сомнения, у всех дев упомянутого монастыря была одна забота, как бы полнее и велелепнее обрести и воспринять славу Божию.

«Преподобнейшая и милостивейшая госпожа аббатиса! Высокие князья нашего бургундского округа Гуго и Аба, его супруга, наш милостивый князь и княгиня назначили Бога, всемогущего Царя неба и земли наследником всего своего состояния, предоставив полномочия и власть вступить в права наследства, как только Ему будет угодно, самому или через посредника: для того, однако, чтобы завещанное Богу и уповательно принятое Богом наследство было передано Ему, Ему доставлено и достигло наследника, он же замещает Бога, искали мы его вновь и снова, сопровождая сего предыдущего нам вожатого, но доселе, хотя мы повсюду на нашем пути провозглашали цель нашего странствия, никто не выказал законного притязания, и поскольку лишь в этом доме Божием Божиим соизволением сей (s. 114) посланец тихо стоит на месте и не намерен тронуться дальше, заключаем мы отсюда, что наследство вам предназначено и вам принадлежит. Благоволите таким образом воспринять и принять таковую милость Божию, которая принесёт всему монастырю многократное счастие и благословение, а именно такие дары, каковые мои многомилостивые князья приобрели ценой жертв и страданий чудом на вечную память ради вящего поминовения премногих верующих во Христа». По завершении сей речи снимают с верблюда доставленную ношу, открывают короб, и обнажается сверкающий золотом, серебром и драгоценными камнями крест, вызывая благоговение у всех присутствующих, чему многие радуются и крайне восхищаются, сопутствуя кресту в благочестивом его препровождении на достойное место, куда следовало его водворить среди других святынь. Между тем упомянутая госпожа (s. 115) аббатиса совещается с другими, какую ещё честь предуготовить и воздать новоприбывшей святыне и соответственно раскрываются врата больших церквей, стены и перегородки увешиваются драгоценными коврами, свечи возжигаются, ладан воскуряется, колокола раскачиваются, и всё распределяется, согласно прекрасному уставу: пока святой крест под прекрасную, приятную музыку переносится в церковь и водружается на алтарь, произносится подобающая благодарность Божественному Всемогуществу за такую высокую милость, с пожеланием всякого блага и счастья княжеской чете как сугубым благотворителям, а весь благочестивый народ удостаивается благословения, в то время как сопровождавшие святыню как свидетели прощаются, но верблюд не пожелал сдвинуться с того места, так и пребывая там.

Естественно поэтому спросить, обнаружено ли какое-нибудь соответствие между Вальдо из Райхенау и графом Гуго из предыдущей легенды. Такое соответствие, действительно, замечается. Ибо выступающие в легенде граф Гуго и его супруга Аба — называемая также Бава — встречаются нам в Житии св. Одилии там, где речь идёт о поздних потомках её рода⁸¹. Их родословную мы находим на странице 59 истории Хоенбурга или горы Св. Одилии P.Dionysio Albrecht, Schietstatt 1751⁸².

В дальнейшем было уже нетрудно точнее установить личность графа Гуго, выступающего в легенде. Это, как предполагал уже писавший легенду, не кто иной, как Гуго Турский, уважаемый сановник при Карле Великом, хорошо известный истории. Так что нет сомнений в том, что Гуго и Вальдо, согласно письменным свидетельствам, современники, оба доверенные советники Карла Великого, оба восприемники реликвии Святой Крови, связаны между собой. Но история не упоминает эту связь не потому ли, что, как можно предположить, для этого имеются вполне определённые основания.

Мы уже упоминали предположение Филиппа Хебера, высказанное в его интересном исследовании «Вальдо, духовный советник императора Карла Великого и старейшие вальденсы» (Bd. VI, Heft 4 und 5 in Marriots «Der wahre Protestant», Basel, 1857, Bahnmeisters Buchhandlung); согласно этому предположению, Эйнхард, биограф Карла Великого, противостоял Вальдо и его другу Хунфриду, а направления, представленные обеими этими личностями Вальдо и Эйнхардом, должны были резко противостоять одно другому. Хебер пишет на с. 302: «Следовательно, если Эйнхард в жизнеописании Карла вообще не упоминает Вальдо, то это не должно удивлять. Вальдо — его главный противник и соперник при дворе, о чём свидетельствует легенда (он имеет в виду легенду, сообщённую нами), и замалчиванием уничтожать Вальдо — метод, который вслед за ним, как мы увидим, успешно применят сторонники Рима». Хебер, таким образом, рассматривает ситуацию в духе своего высказывания: «Эйнхардом представлено при дворе Карла Великого латинское направление, римское; Вальдо, напротив, ревностно насаждал германское начало» (ср. s. 36). Это подтверждается некоторыми историческими доказательствами, например в библиотеке Райхенау, о которой Вальдо весьма печётся, имеются: De carminibus Theodiscae vol. 1, далее XII carmina Theodiscae linguae formata, далее carmina diversa ad docendam Theodiscam linguam⁸³. С полным основанием указывает Хебер на то, что с того времени, как Вальдо приобрел при дворе решающее значение, Карл Великий перестал поощрять латинский язык, предался серьёзному изучению германского, составил

Не присоединяясь во всех частностях к рассуждениям Хебера, мы должны всё же сказать, что он обратил внимание на один важный пункт. Противоположность, о которой шла речь, была не только между римским и германским христианством, но и между христианством римским и христианством Грааля. Гуго Турский, Вальдо из Райхенау и другие, близко к ним стоящие, например, также граф Матфрид, несомненно, входили в круг, живший другой духовной жизнью, в отличие от круга, представителем которого может считаться Эйнхард. Нет нужды приводить здесь подробную биографию Вальдо, ибо такую биографию наилучшим образом, с невероятным прилежанием уже составил П. Эммануэль Мундинг O.S.B., бенедиктинец из главного аббатства Берон, и эта биография приведена в его труде, насчитывающем 131 страницу «Аббат-епископ Вальдо, основатель золотого века в Райхенау» (Texte und Arbeiten, herausgegeben durch die Erzabtei Beuron, 1. Abteilung, Heft 10/11).

Там действительно можно найти всё, что вообще известно о Вальдо, только, правда, соотношение, на которое мы здесь указываем, там не рассматривается. Напротив, Хебер всё-таки признаёт его, так как пишет, кратко пересказав легенду Райхенау: «В предлагаемой легенде о Святой Крови имеется не-развившееся, но то же самое зерно, что в сказании о Граале».

При этом важно особенно выделить некоторые вещи, важные для соотношения, рассматриваемого нами, о которых во всех подробностях можно прочитать у Мундинга, приводящего все источники. Вальдо происходил из знатной фамилии, он родич Карла Великого. Подытоживая свои основательные изыскания, Мундинг говорит на с. 14: «Мы знаем, что Вальдо был в родстве с Ветти из Райхенау (Ветти — личность, удостоившаяся мощного видения, в известном смысле предвосхищающего видение Данте), а через Ветти с братьями Гримальдом и Титгаудом» (это тот Титгауд, который играл роль в истории папы Николая I). «Этот (Титгауд) как архиепископ Трира был преемником своего дяди Хетти, в то время как его тётка Варентрудис была аббатисой, а Хулиндис — монахиней Пфальцеля, монастыря для высшей знати, вблизи Трира. Пфальцель опять-таки был королевской обителью, основанной Меровингами, а первая аббатиса этого монастыря Адела происходила из королевского дома или была с ним в родстве, тогда как её сестра Ирмина была настоятельницей тоже королевской меровингской обители Ерен близ Трира. В этих областях, однако, располагались родовые владения Каролингов. Пфальцель явно относился к таким владениям, ибо принадлежал Пипину Среднему... Прюм в Айфеле — тоже родовое владение Каролингов; он принадлежал Берте или Бертраде, супруге короля Пипина. Она и, возможно, её бабушка, носившая такое же имя, обитали севернее, в Трирской области между Зауером и Киллом. Имения Берты и её супруга короля простирались от Трира до Прюма, даже до Бланкенхайма и Рейнбаха под Банном, в особенности в пространстве между реками Прюм и Килл, а также к северо-востоку от Трира близ Мозеля. Потому также оба они, Берта и Пипин находятся в родстве между собой, поскольку оба они унаследовали от своих родителей по частям те же владения, и остальные их владения перемежаются. Свои имения они используют, чтобы основать тамошний монастырь. Рядом располагались их фамильные владения на северо-западной стороне Мозеля в Харасгау (в нынешнем округе Прюм), в Мозельгау, Бидгау (деревня под Люксембургом), Айфельгау (округ Даун, административный округ Трир), Рипуариергау (Рейнбах под Бонном), Прюм (административный округ Трир) находился в австразийской области, в родовом гнезде каролингского дома. Пипин построил монастырь со своей супругой в собственном владении. Бертрада младшая, супруга Пипина и мать Карла Великого, вероятно, внучка старшей Бертрады, образовавшей Прюм из своих исконных владений и чей сын Херибер или Шарибер, граф Лаонский, был отцом младшей Бертрады».

Среди предков Карла Великого с материнской стороны жило — это показывает, как мы ещё увидим⁸⁵, легенда о Флоре и Бланшефлёр — христианство Грааля. Оно передавалось через два поколения до Карла Великого, который, однако, заключил (хотя и неохотно) союз с Римской Церковью, проявившийся в том, что папа короновал его и сделал западноримским императором. Заключило ли христианство Грааля, представителем которого был Карл Великий, союз с римским элементом? Смешалось ли течение, более эзотерическое, с экзотерическим? Рудольф Штайнер указал на то, что так и было. Он говорит, что во Флоре и Бланшефлёр таилось желание сохранить эзотерическое христианство в чистоте, а в Карле Великом с ним сочеталось христианство экзотерическое. Рассмотрим точнее торжественный акт имперской коронации Карла Великого 25 декабря 800 года. На Рождество 800 года король Карл присутствовал на торжественном богослужении у св. Петра в Риме. Когда он преклонил колени перед алтарём Святого Петра, папа Лев III возложил на него императорскую корону. Народ кричал: «Коронованному Богом императору Карлу Августу благо, жизнь и победа». Биограф Карла Эйнхард сообщает, что Карл был неприятно этим поражён⁸⁶. Что он был неприятно поражён, вполне понятно. Ибо до этого Карл представлял себе своё покровительственное господство над Римом так, что он приобретает решающее влияние на избрание папы и на его правление. Разве не франкское оружие недавно вернуло в Рим изгнанного папу? Неудивительно поэтому, что Карл, мысливший свою позицию по отношению к папе вполне определённым образом, был задет, когда тот его помазал. Но он быстро собрался с мыслями и приноровился к ситуации. Можно предположить, что в намерения Карла не входило менять свою позицию по отношению к папе, но ему пришлось смириться с тем, что его воля и действие отныне считаются волей и действием папы, а ему самому присваивается особый авторитет как исполнителю папских повелений. Произошедшее можно было понимать или как обретение франками империи греков или как возобновление западноримской империи. Очевидно, папа предпочитал второе толкование, усиленно подкрепляя его монетами, надписями и печатями (ср. s. 85, Bd. П, Kardinal Hergenröthers Handbuch der allgemeinen Kirchengeschichte). Карл чувствовал, однако, что, принимая эту корону, он оскорбил восточный Рим и в году 811 послал как раз Гуго Турского в Византию, чтобы умиротворить византийского императора и склонить его к признанию коронации Карла как западно-римского императора. Ибо что можно было ещё сделать, если обстоятельства так сложились. Но так или иначе эта коронация означала, что духовное течение, до сих пор сторонившееся римского, впало в римское.

В окружении Карла Великого, однако, были, как мы знаем, лица, несогласные с таким впадением в латинскую стихию, напротив, изначально настроенные совершенно иначе. К таким лицам принадлежал также Вальдо. Уже было указано, как симптоматично назначение Вальдо именно аббатом Сен-Дени, то есть намеренно или тайной волею судьбы на место, связывающееся с писаниями Дионисия Ареопагита. В году 827 Михаил Заика Византийский посылает писания Дионисия Ареопагита Людовику Благочестивому. Они были переданы аббату Хилдуину, преемнику Вальдо в Сен-Дени (ср. 1 Durantel, St. Thomas et le Pseudo-Denis). Сегодня предпринимается всё возможное, чтобы объявить поддельными эти писания Дионисия. Но Рудольф Штайнер показал, что как раз духовная наука подтверждает подлинность этих писаний. В писаниях так называемого Псевдо-Дионисия отражается, пусть поздно записанное, содержание учения того Дионисия Ареопагита, который упоминается в Деяниях Апостолов и был доверенным учеником Павла. Ученики того Дионисия переняли от своегб учителя в своё время учение и имена, и один из этих учеников записал дошедшее до нас. С направлением Дионисия Ареопагита совпадает Вальдо, по крайней мере, по своей судьбе.

Такое христианство, исповедуемое на народном языке, мы находим также у Вульфилы, о котором известно крайне мало, но в связи с ним дошло наиболее характерное, заключающееся в том, что в своём переводе Библии он опустил Книги Царств, так как счёл их чересчур воинственными. Это и характерно для чувствований Вульфилы. Ему виделось христианство, стремящееся не к внешней власти, а к тому, чтобы сокровенно вселиться в души различных народов. Потому он и вверяет Библию своим готам не на римском, а на готском языке. И тот же импульс, приближающий христианство к народному чувству силами народного языка, воздействует, как мы видим, и на Вальдо. Так мы постепенно обретаем возможность заглянуть в существо устремлений того дружеского круга, который при дворе Карла Великого пытался продолжить то, о чём повествуется в сказании о Флоре и Бланшефлёр, открываясь в форме легенды, и завоевать этим Карла Великого. Рассмотрим теперь эту легенду, передающую нам то, что не нашло другого пути в исторической традиции.