Семинара «Гражданская культура и формирование демократических институтов»

Под редакцией Г.П. Артёмова

ИЗДАТЕЛЬСТВО С.-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

2002
ББК 66.0

П 50
Политический анализ: Доклады Центра эмпирических политических ис-

следований СПбГУ. Вып. 3. По материалам проблемного семинара

П50 «Гражданская культура и формирование демократических институтов» в

рамках II Российского общественно-научного Форума «Формирование

гражданского общества в России» / Под ред. Г.П. Артёмова. – СПб.:

Издательство С.-Петербургского университета, 2002. – ….с.

Сборник основан на материалах проблемного семинара «Гражданская культура и формирование демократических институтов», проведенного ЦЭПИ СПбГУ в рамках II Российского Форума «Формирование гражданского общества в России». В нем рассматривается ряд актуальных проблем российского политического транзита.

The collection is based on materials of a problem seminar “Civil culture and formation of democratic institutions”, carried out (CEPI of Saint Petersburg University) within the framework of II Russian Forums “Formation of a civil society in Russia”. In it the problems of the Russian political transit is considered.

© Издательство

С.-Петербургского

университета, 2002

ПРЕДИСЛОВИЕ

Третий выпуск ежегодника Центра эмпирических политических исследований Санкт-Петербургского государственного университета включает в себя доклады, сделанные на проблемном семинаре «Гражданская культура и формирование демократических институтов», который проводился в рамках II этапа Российского общественно-научного Форума «Формирование гражданского общества в России»: «Гражданское общество как демократический проект» (Санкт-Петербург, 21–23 февраля 2002 г.). В нем рассматривается ряд актуальных проблем российского политического транзита.

Доклады, вошедшие в сборник, основаны на материалах международных, всероссийских исследований, а также на данных массового опроса населения Санкт-Петербурга, проведенного ЦЭПИ СПбГУ. В них рассматривается взаимообусловленность трансформаций политической культуры и политической системы переходного общества; влияние политической идентификации населения, а также правовой системы на развитие стабильных демократических институтов.

Кроме того в сборник вошли доклады, сделанные на проблемных семинарах ЦЭПИ в течение 2002 г. Они посвящены гендерным аспектам политической жизни и методологии анализа политического дискурса.

Сборник состоит из трех разделов: «Политическая культура и демократия», «Гендерные аспекты политической жизни», «Методология политического анализа».

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И ДЕМОКРАТИЯ

В. О. Рукавишников

Демократизацию часто определяют как процесс консолидации, или стабилизации демократии, (уместно напомнить, что одним из переводов слова «консолидация» на русский язык является «отвердевание»). При этом обычно имеется в виду становление многопартийной системы (политического плюрализма), обеспечение реальной состязательности политических партий на свободных и честных выборах и создание равных возможностей для представителей различных политических сил для представления своих взглядов в СМИ в ходе предвыборной кампании, формирование правового государства, предполагающего соблюдение и защиту основных прав и свобод граждан, и т. д.

Укрепление демократических форм и институтов власти, безусловно, является важнейшей частью этого процесса. Однако сводить все содержание демократизации только к преобразованиям институциональной структуры неправомерно. Институциональные реформы – это только первый шаг в процессе демократизации. Это первое и необходимое условие, которое, однако, не гарантирует, что в процессе построения демократического общества не будет задержек или даже отката назад, не будет возврата в прошлое в форме нового перехода к авторитаризму.

Демократизация, понимаемая в широком смысле, есть изменение политической культуры общества, поскольку в ходе этого процесса должно происходить укоренение демократических ценностей в массовом сознании, изменение базисных установок и ориентаций элит, стиля управления и принятия решений как на высшем, так и на более низких уровнях власти. Поэтому вторым (дополнительным) условием, при выполнении которого отход от демократических принципов будет маловероятным, является принятие большинством населения и элитами демократических ценностей как фундаментальных основ организации общественной жизни и управления государством и отрицательное отношение элиты и масс к недемократическим формам правления.

Слабость или недостаточная развитость гражданского общества, и так называемого «политического общества» как его ядра, является признаком незавершенности процесса демократизации. Это свидетельство неполноты преобразований институциональной структуры, с одной стороны, и следствие действия исторических и культурных факторов, – с другой. Например, таких как патерналистские ориентации масс, зарегистрированные социологами практически во всех экс-социалистических странах, и клановые традиции элит, наиболее ярко выраженные в некоторых из постсоветских государств. Последний момент, вообще говоря, связан с вопросом о роли «политического класса», о формировании правящей элиты и т.д.

Демократизация – это не единовременный акт, а процесс, на протяжении которого происходят и накапливаются названные выше изменения. Поэтому об успешности демократизации в той или иной стране надлежит судить, оценивая не только институциональные перемены, но и то, как граждане относятся к власти, партиям и выборам, к идее демократии вообще. Принято считать, что оценки того, как «работает демократия» в конкретном обществе, детерминированы многими обстоятельствами, в частности, характером режима и тем реальным влиянием, которое оказывают демократические институты, политические партии и негосударственные организации на политику, динамикой уровня и качества жизни населения, уровнем социальной защищенности трудящихся, масштабами коррупции и иных форм преступности, реальным обеспечением прав и свобод граждан и их защиты от криминала и государства и т.д. Влияние названных факторов проявляется как на личностном, так и на агрегированном уровне (т. е. на уровне коллективного, общественного мнения, регистрируемого опросами).

Несомненно, что демократизация каждой страны имеет свои отличительные черты, обусловленные ее культурой, экономикой, геополитическим статусом и историей. В случае посткоммунистических стран важное значение имеют черты национального характера и особенности постсоциалистического, социалистического и досоциалистического этапа истории каждого народа (имеется в виду, в частности, наличие или отсутствие демократических традиций, гражданского общества и правового государства в досоциалистический период и внутренних конфликтов или гражданских войн в постсоциалистический период). Страны Центральной и Восточной Европы и государства Балтии отличаются от стран СНГ и новых балканских государств, возникших на месте бывшей Югославии, по названным выше параметрам, едва ли не в меньшей степени, чем и по достижениям в экономике в посткоммунистический переходный период.

На рубеже XX–XXI в.в. были проведены сравнительные исследования, позволяющие оценить промежуточные итоги демократизации посткоммунистических обществ. В дальнейшем изложении мы будем опираться, главным образом, на данные репрезентативных общенациональных опросов 1999–2000 гг., проведенных в рамках Нового ЕвропейскогоБарометра (директор проекта – Ричард Роуз, Глазго, Великобритания; Rose, 2001), и сравнительного исследования политических культур Восточной и Центральной Европы, реализованного австрийскими учеными (FESSEL-GFK, Politischer Kulturwandel in Ost-Mitteleuropa , директор проекта – Петер Ульрам, Вена, Австрия; Ulram, 2000). Опросы Нового Европейского Барометра были проведены в 16 странах (Польша, Венгрия, Чехия, Словакия, Словения, Хорватия, Сербия и Монтенегро, Болгария, Румыния, Молдова, Украина, Белоруссия, Эстония, Литва, Латвия, Россия). Опросы в рамках австрийского проекта изучения политических культур были осуществлены в Австрии, Германии и 8 посткоммунистических странах (Польша, Венгрия, Чехия, Словакия, Болгария, Румыния, Украина, и Россия).

Для уяснения специфики посткоммунистической политической культуры (в узком смысле – как системы установок, ориентаций и ценностей) мы воспользуемся также данными специализированных опросов, проведенных по заказу фонда Карнеги в Российской Федерации в преддверии парламентских и президентских выборов 1999–2000 гг. (Colton T., McFaul M., 2001), данными опросов РОМИР 2000 г. и результатами опросов, проведенных Афробарометром в некоторых странах этого континента в это же время (Bratton M., Mattes R., 2001).

Во всех вышеперечисленных опросах использовались идентичные или сопоставимые по формулировкам вопросы, направленные на измерение установок по отношению к демократии.

Некоторые из посткоммунистических стран, в которых были проведены опросы, уже вступили или ведут переговоры о вступлении в ЕС, и уровень жизни в них приближается к европейским стандартам. В других странах результаты реформирования более скромные. Сопоставляя установки и оценки того, как работает демократия, сделать определенные заключения о влиянии экономических и политических реформ на политическую культуру масс в европейских посткоммунистических странах, можно найти черты сходства и выявить отличия.
Свобода и бедность
Данные Нового Европейского Барометра позволили выделить общие черты, характерные для социального самочувствия посткоммунистической части Европы. Во-первых, это ощущение большей, чем прежде, свободы в различных сферах. Например, об ощущении большей свободы в том, что касается религии, сообщили 84% опрошенных (здесь и далее приводятся средние значения по всем изученным странам); большей свободы участия в работе ассоциаций по интересам – 80% опрошенных; большей личной свободы –79% опрошенных; большей свободы слова или мысли – 77% опрошенных; участия/неучастия в политической деятельности –73% опрошенных и т.д. Обратим внимание на то, что всюду в Восточной и Центральной Европе люди говорили об ощущении большей личной свободы, чем при коммунистическом режиме. В нашей стране доля таких респондентов составила 81%, тогда как, например, в Белоруссии – 69%.

Среднестатистический гражданин, если судить по самооценкам респондентов, действительно, стал чувствовать себя более свободным, но при этом и более бедным человеком, чем прежде. 62% респондентов заявили, что в материальном плане они стали жить хуже, чем десять лет назад. Иначе говоря, для значительной части населения бывших социалистических стран вместе с демократизацией общественной жизни и социально-экономическими реформами (капитализмом) пришла бедность, если не нищета.

Возникает, однако, вопрос о том, насколько данные, основанные на субъективных ощущениях, соответствует реальному положению дел. Возможно, что во многих ответах мы сталкиваемся не со сравнением типа «было – стало», а с эффектом нереализованных ожиданий, сопоставлением нынешнего материального статуса не с прошлым, а с современными стандартами жизни в западных странах, с желаемым. В настоящее время 83% домохозяйств в обследованных странах Центральной и Восточной Европы имеют цветной телевизор, 44% – автомашину, 36% – видеомагнитофон. Есть основания полагать, что общий уровень оснащенности домохозяйств предметами долговременного пользования в постсоциалистической части Европы объективно вырос по сравнению с концом 1980-х годов.
Алиенация от власти
Разочарование в итогах реформ, не приведших к быстрому и заметному улучшению жизни масс, проявилось в дистанцировании граждан от политики реформаторов, от власти, от государства. Не только в постсоветских государствах, но и в посткоммунистической части Европы граждане весьма скептически оценивают новые (демократические) режимы. 33% респондентов заявили, что нынешние власти обращаются со своими гражданами менее справедливо, чем при коммунистах. 40% уверены, что между прежней и нынешней властью в данном измерении нет никакой разницы, – и с ними обращаются столь же несправедливо, как и прежде. И лишь 27% полагают, что справедливости стало чуть больше.

Особо отметим, что во всех странах велика доля тех, кто считает, что действующие режимы не заинтересованы в учете мнений простых граждан, что рядовой человек не может оказать влияния на политику, что власти не реагируют на общественное мнение и что установление демократических институтов и свободных выборов не сблизило власти и подданных.

Едва ли не главной причиной неудовлетворенности демократией и отчужденности от власти, по мнению многих авторов, является коррумпированность бюрократии. По данным Нового Европейского Барометра почти три четверти (72%) респондентов полагают, что нынешние режимы являются более коррумпированными, нежели их предшественники. Неудивительно, что многие из посткоммунистических стран, включая Россию, являются соседями с латиноамериканскими и африканскими странами в списке стран мира, проранжированных по так называемому «индексу коррумпированности» (Transparency International Index of Corruption) .
Отношение к демократии
В целом по шестнадцати странам, где были проведены опросы Нового Европейского Барометра, около половины (47%) граждан позитивно оценивают демократию как форму правления, и еще 10% – нейтрально. Мы видим, что при преобладании в балансе позитивно-нейтральных оценок доля негативно-скептических оценок демократии в посткоммунистических странах достаточно высока (43%).

Для уточнения картины отношения к демократии и удовлетворенности демократией как системой народовластия обратимся к данным упоминавшегося выше проекта австрийских ученых. В 1999 году доля удовлетворенных демократией и политической системой страны в целом («полностью» и «частично») составила: в Польше – 61%, Венгрии – 59%, Чехии – 55%, Словакии – 53%, Болгарии – 53%, Румынии – 44%, Украине – 29% и России –24% (Ulram).

В середине 1990-х годов по уровню политической удовлетворенности Чехия, Словакия и Польша заметно не отличались от Австрии (Ulram, 20). Более того, Восточная Центральная Европа в целом в конце 1990-х годов по уровню недовольства была похожа на страны Южной Европы в первые годы после освобождения от авторитарных фашистских режимов, т.е. в период первой фазы демократической консолидации.

Постсоветская Россия, также как и Украина, разительно отличается от своих бывших западных соседей по социалистическому лагерю по показателю удовлетворенности демократией. Более того, в этом измерении Россия (как и, наверное, и все остальные страны СНГ) уступала не только странам Европы или Северной Америки, но даже многим странам Черной Африки. Например, в 1999–2000 гг. этот показатель В Ботсване был равен 75%, в Гане – 54%, в Малави – 57%, в Намибии – 63%, в Нигерии – 84%, и лишь в Зимбабве – 17% (Bratton M., Mattes R., 2001, 109).

В апреле 2000 г., по данным РОМИР, с тем, что демократическая система, несмотря на определенные проблемы, является лучшей системой государственного управления, были согласны только 48% респондентов («полностью» – только 9,1% и «согласны» 38,7%). 28% были не согласны с тем, что демократия является лучшей системой правления (в том числе «полностью не согласны» – 4,2%; затруднились с ответом 24,3% опрошенных)¹. В африканских странах, заметим, напротив, был выявлен весьма высокий уровень поддержки демократии как системы властвования (в опросах использовался вариант ответа «демократия предпочтительнее любой иной формы правления»): в Ботсване – 82%, в Гане – 76%, в Малави – 66%, в Намибии – 57%, в Нигерии – 81%, и в Зимбабве –71%. Мы видим, что россияне и по данному показателю уступают африканцам.

В России на рубеже XX–XXI в., в 1999 г., была самая большая доля неудовлетворенных демократией – 75% (на Украине –70%). Для сравнения: в Польше – 38%, в Венгрии – 41%, в Чехии – 44%, в Словакии – 46%, в Болгарии – 46%, в Румынии – 56%. В России лишь незначительное меньшинство – 16% респондентов - было согласно (полностью или частично) с утверждением, что существующая в стране политическая система является демократией, а большинство – более половины (52%) – респондентов не разделяло это мнение (Colton T., McFaul M., 2001,4).

Возникает естественный вопрос, чем обусловлено столь резкое отличие России от других стран, прежде всего центрально- и восточноевропейских обществ, по показателю удовлетворенности демократией. К сожалению, выявленные в 1999–2000 гг. различия между странами нельзя объяснить исходя только из различий в нынешнем уровне жизни и динамике социально-экономической ситуации в последнее десятилетие, хотя такое объяснение и напрашивается. Действительно, в тех посткоммунистических странах, где к началу XXI в. уровень жизни приблизился к европейским стандартам, доля респондентов, высказавших удовлетворение демократией как формой правления, больше, чем там, где прогресс в экономике менее заметен. Но, например, в Болгарии или Румынии жизненные стандарты за десять лет реформ ощутимо не выросли, а в этих странах больше сторонников демократии, чем в России. Следовательно, простейшее «вульгарно-материалистическое» объяснение в данном случае является нерелевантным.

Необходимо заметить также, что на протяжении последнего десятилетия XX в. доли недовольных демократией в центрально- и восточноевропейских странах изменялись в зависимости от разного рода обстоятельств и внутри каждой страны варьировали в достаточно широком диапазоне значений. В Польше – от 32% в 1991 г. до 38% в 1999 г. при средней за период 1991–1999 гг. 32%; наименьшая доля,19%, была зарегистрирована в 1997–98 гг., наибольшая, 57%, в 1993 г. В Венгрии – от 39% в 1991 г. до 41% в 1999 г. при средней 47%; минимум был отмечен в 1998 г. – 36%, максимум – 64% в 1993 г. (первая половина). В Чехии – от 24% в 1991 г. до 46% в 1998 г. (при среднем значении 32%). В Словакии – от 41% в 1991 г. до 46% в 1998 г. Наименьшая доля (25%) была зарегистрирована в 1995 г., наибольшая (67%) - во второй половине 1993 г. Второй пик (57 %) был зафиксирован в 1998 г. К сожалению, у нас нет возможности рассмотреть здесь колебания российского показателя.

Смена режимов не привела к установлению подлинного народовластия. С этим практически никто спорит. Демократизация не завершена. Нет возражений. Означают ли вышеприведенные эмпирические факты, что в посткоммунистических странах существует определенный потенциал недовольства демократией, на который могут опереться силы, заинтересованные в установлении не-демократических форм правления? Несомненно. Величина такого потенциала статистически значимо меняется от страны к стране что в общем, также объяснимо. Возможен ли переход в отдельных посткоммунистических странах к авторитарным формам правления? – Вот тут начинается область неопределенности. Высказываются противоположные суждения, за которыми явственно прослеживаются политические симпатии их авторов.

Определенную пищу для размышлений в этой связи дают данные ответов на вопрос о желательности перехода к недемократическим формам, полученные в рамках австрийского проекта. В качестве альтернатив здесь рассматривались: возврат к коммунистическому правлению, правление военных и режим сильной руки. Доля сторонников возврата в прошлое колебалась в интервале от 2% (Латвия) до 39% (Россия), доля сторонников военного режима – от 1% (Словения, Венгрия) до 15% (Россия). Удельный вес «тоскующих по сильной руке» составил от 11% (Хорватия) до 41% (Россия). Не вдаваясь в детали распределения, скажем, что по каждой из стран были получены в целом вполне предсказуемые распределения ответов.

В 1999 г., отвечая на вопрос о выборе между демократией и диктатурой, вариант «демократия предпочтительнее диктатуры при любых обстоятельствах» выбрали 32% опрошенных в России (в 2000 г. – уже 39%), на Украине – 44%, в Болгарии – 54%, в Румынии – 66%, в Польше – 61%, в Словакии – 64%, в Чехии – 64%, в Венгрии – 71% (Ulram). В западноевропейских и североамериканских странах этот показатель, как правило, заметно выше, и в ряде стран значительно выше: например, в Германии и Австрии в 1990-х годах он был равен примерно 90%.

Полярный вариант ответа – «в ряде случаев диктатура может быть предпочтительнее» в 1999 году в России выбрали 29% (в 2000 г. – 21%), на Украине – 34%, тогда как в Болгарии – 16%, в Румынии – 20%, в Польше –10%, в Словакии – 15%, в Чехии – 13%, в Венгрии – 12%. Сравнение опять не в нашу пользу.

В качестве дополнительного индикатора, измеряющего демократические ориентации, в австрийском проекте использовалась субъективная оценка способности демократии справиться с проблемами, стоящими перед страной. В 1999 г. в России по данному вопросу оптимистическую точку зрения высказали 19%, пессимистическую точку зрения – 54% респондентов, а на Украине соответственно – 42% и 52%. Мы видим, что на рубеже XX–XXI вв. и на Украине, и особенно в России, баланс мнений был не в пользу тех, кто считал, что демократически избранные власти способны справиться с насущными проблемами этих стран.²

Противоположная ситуация наблюдалась в Центральной и Восточной Европе, где соотношение оптимистов и скептиков было в пользу первых: в Болгарии – 54% против 44%, в Румынии – 74% против 26%, в Польше – 61% против 36%, в Словакии 55% против 44%, в Чехии – 55% против 42%, и в Венгрии – также 54% против 42%.

На основе комбинации ответов респондентов на вопросы о предпочтительной форме правления и о способности демократии разрешить текущие трудности можно построить типологию и определить пропорции, в которых различные типы представлены в населении конкретной страны. Такая типологическая схема применялась в исследованиях политической культуры южно-европейских и латиноамериканских стран. Питер Ульрам впервые использовал ее для посткоммунистических стран. В качестве типов были выделены следующие четыре: «убежденные демократы», «обеспокоенные демократы», «отчужденные» и «сторонники авторитаризма» (названия условные). К первому типу относились индивиды, предпочитающие демократию другим формам правления и убежденные в ее возможностях вывести страну из трудностей. Ко второму типу – индивиды с продемократическими установками, высказавшие сомнения в способностях нынешнего (демократического) режима справиться с ситуацией. К третьему типу – люди с индифферентным отношением к форме правления. К четвертому типу – респонденты, предпочитающие диктатуру при определенных обстоятельствах.

По расчетам Ульрама в странах Центральной и Восточной Европы «убежденные демократы» составляли почти половину населения: 48% в Польше, 47% – в Венгрии и Чехии и 46% – в Словакии. «Обеспокоенные демократы» соответственно: 14%, 25%, 18 и 18%. «Отчужденные» – это вторая по численности группа: в Польше – 27%, в Венгрии – 16%, в Чехии – 22% и в Словакии – 21%. Верящие только в сильную руку составляли во всех этих странах явное меньшинство, соответственно: 10%, 13%, 14% и 15%.

В России в 1999 г. было 17% «убежденных демократов» и столько же «обеспокоенных демократов». 27% респондентов было отнесено к третьему типу («отчужденные») и 39% были идентифицированы как «сторонники авторитаризма». На Украине соответственно: 32% и 12%, 21% и 34%.

Приведенные выше цифры вновь указывают на разительное отличие России от стран Центральной и Восточной Европы. В какой-то мере они подтверждают неоднократно высказывавшиеся опасения, что в России в начале XXI в., как когда-то в Германии, в Веймарской республике, существуют благоприятные объективные и субъективные условия для установления авторитарного режима (протофашистского или неофашистского типа, «либерального фашизма» и т.д.) и что именно этим наша страна отличается от центрально-европейских стран. К объективным условиям, безусловно, относятся концентрация власти в руках одного человека (по Конституции у нас «суперпрезидентская республика») и слабость гражданского общества; к субъективным условиям – пауперизация и фрустрация, разочарование в либеральных реформах и антидемократические ориентации, характерные, как следует из приведенным выше данных опросов, для значительной части общества.

В определенных кругах современную Россию сравнивают с Францией времен правления генерала Де Голля, чей авторитаризм способствовал заметному прогрессу страны, но в конечном счете, потерпел поражение. Наша проблема в том, что авторитаризм усиливается, но в отличие от Франции у нас нет исторически развитого гражданского общества, реальной оппозиции режиму и давних демократических традиций.
Межличностное и политическое доверие
Отдельно следует указать на неоднозначный характер взаимосвязи между отношением к демократии, неудовлетворенностью, высказываемой гражданами по поводу политических процессов, и различными уровнями межличностного доверия и доверия политического в разных странах. Ограничимся коротким комментарием, касающимся данного вопроса в России.

В начале 1990-х годов нами была выявлена парадоксальная ситуация: весьма высокий уровень межличностного доверия и крайне низкий уровень политического доверия, т.е. доверия институтам российской представительной власти всех уровней (Рукавишников, 1998). Тогда же было высказано предположение, что по мере развертывания реформ и отсутствия ощутимого улучшения жизненных стандартов большинства населения уровень межличностного доверия, скорее всего, будет снижаться, интерес к политической информации останется сравнительно высоким, а уровень политического доверия стабилизируется на невысоких отметках. Это предположение в целом подтвердилось: в начале XXI в. в России установился существенно более низкий средний общенациональный уровень межличностного доверия, чем в первой половине 1990-х годов ³, интерес к политике сохранился, хотя и снизился по сравнению с концом 80-х – началом 90-х годов XX в. ⁴, а уровень доверия партиям и парламенту остался весьма низким. Уровень участия российских граждан в деятельности политических партий как был, так и является не высоким, и за последние годы роста этого показателя не наблюдалось.

К сожалению, на основании данных опросов 1999–2000 гг., можно сделать вывод о том, что в структуре политической культуры страны, как и в середине 1990-х годов, преобладают пассивные типы (Рукавишников,1999), и наше предположение, что доля активных типов культур в российском обществе будет расти, оказалось излишне оптимистическим.

В мире до сих пор не рассматривают Россию как «подлинно свободную» страну. Негосударственная международная организация Фридом Хаус (Freedom House), ведущая мониторинг положения дел с соблюдением прав человека и состоянием демократии в мире, в своих ежегодных отчетах делит страны на три группы: «свободные», «частично свободные» и «несвободные». В 1999 г. к первой группе, наряду с традиционными западными демократиями, были отнесены, Польша, Венгрия, Чехия, Словакия, Болгария, Эстония, Литва и Латвия, а ко второй группе – такие посткоммунистические страны, как Хорватия, Сербия, Беларусь, Молдова, Украина и Россия (отчет был обнародован в 2000 г.).

Об уязвимости данной классификации в методологическом плане говорилось не раз. Излишне говорить, что деление стран на «свободные» и «не очень» имеет явно выраженный политический смысл и идеологически окрашено. Прикладной характер типологии стран по уровню демократизации или свободы очевиден. Такая типология используется не только при и ответе на вопрос о месте конкретной страны в современном мире, но при выработке внешней политики, решении геополитического уравнения – «с кем и против кого дружить».

Поэтому мы не будем заниматься обсуждением вышеприведенной типологии и лишь заметим, что иногда для классификации стран по уровню демократизации используют другие переменные, но получают сходный результат. Например, выделяют: а) страны с ограниченным прогрессом на пути демократизации (первый тип или группа); б) страны, достигшие определенных успехов (второй тип или промежуточная группа); в) страны, приблизившиеся или достигшие параметров, характерных для западноевропейской и/или американской модели либеральной демократии (третий тип). Россию чаще относят ко второй группе.

Нетрудно в аналитических целях построить матрицу, одной из осей которой будет описанная выше типология, а другой – географическое расположение государств. Можно добавить и иные показатели, например использовать данные об экономическом развитии, а также задаться вопросом, какие факторы обусловили дифференциацию стран на кластеры, разительно разтличающиеся по содержанию, и описать эволюцию этих кластеров во времени. Можно пойти далее и на базе описанной модели рассмотреть вопрос о вариантах эволюции посткоммунистических демократий в обозримом будущем.

Обратим внимание на то, что ссылки на тяжкое наследие тоталитарного прошлого, на незавершенность демократизации, экономических преобразований и неизбежность длительного переходного периода часто используются для прикрытия ошибок и преступлений ныне власть предержащих, не желающих на деле проводить глубокие демократические преобразования. Любят ссылаться на вышеназванные причины, например, такие «посткоммунисты», как президент Узбекистана Э. Каримов и президент Туркмении С. Ниязов.

Нам представляется, что в настоящее время правомерно говорить о том, что переходный период практически закончен, по крайней мере в большинстве центрально- и восточноевропейских стран (за исключением балканских стран), а в России он близок к завершению на экономическом, социальном, и отчасти политическом измерении. Мы, в первую очередь, имеем в виду институциональные и структурные перемены на названных измерениях. Что же касается трансформации политической культуры в целом, изменений установок и ценностных ориентаций, то, как показали приведенные выше факты, перемены в этой области могут оцениваться неоднозначно.

Очевидно, что обсуждение всех граней означенной в названии темы в рамках объема одного доклада невозможно. За пределами нашей работы остался, например, вопрос о соотношении и роли внешних и внутренних факторов, обусловивших характер и итоги демократизации в каждой стране, в том числе о роли западных держав в «демократизации» как в бывшем СССР, так и на Балканах.