Фрагментарное усвоение традиций Г.Дж. Уэллса
в произведениях Джона Уиндема
Джон Уиндем (1903–1969), полное имя Джон Уиндем Паркс Лукас Харрис (использовал в качестве литературных псевдонимов различные сочетания имён) – английский писатель-фантаст, издавший свой первый известный роман в «День триффидов» 1951 г. Затем последовали романы «Кракен пробуждается» (1953), «Куколки» (1955), «Мидвичские кукушки» (1957). Но литературоведение только приступает к изучению его творчества. В 1998 г. исследователям стал доступен архив писателя, который хранится в библиотеке имени Сидни Джонса в Ливерпульском университете4 (первый университет, в котором начали присуждать звание магистра искусств по научной фантастике). В нем было обнаружено четыре неизвестных романа, письма к жене военного периода. Здесь же была найдена первая печатная работа – рассказ «Вивисекция» (The Bee: An Independent Journal of Art, Literature, Politics, Science and Music, ноябрь 1919, частная школа-интернат Бидэйлз5), явно навеянный «Островом доктора Моро».
Джон Харрис начал писать в 1920-е годы, но начало его профессиональной карьеры датируется маем 1931 г., когда в американском научно-фантастическом журнале Wonder Stories6 вышел его первый рассказ «Миры на обмен»7, подписанный именем Джон Бейнон Харрис. К раннему периоду творчества Уиндэма относятся повести и рассказы, впоследствии переизданные в трех посмертных сборниках – «Скитальцы во времени» (1973), «Спящие на Марсе» (1973) и «Изгнанники на Эсперусе» (1979), а также два романа, вышедшие в Англии отдельными изданиями: «Тайный народец» (1935) и «Планетолет» (1936). По сути, Харрис (пока не Уиндем) работает в русле технической фантастики и, возможно, поэтому не имеет особого успеха. С конца 1930-х годов писатель печатает рассказы в первом британском научно-фантастическом журнале Tales of Wonder, выпускавшемся в 1937–1942 гг. В ранних рассказах апробируется материал, который в будущем ляжет в основу романов («Адские шары», «День триффидов»).
Судьбу Харриса изменила война. Он служил в армии связистом и принимал участие в высадке союзников на побережье Нормандии, насмотрелся крови, смерти и разрушений, все это хорошо запомнил, потом воплотил в своем творчестве. Сложно сказать, что больше напоминают сцены разрушенных городов и ферм: разоренную Францию или уэллсовский Лондон под властью марсиан. Поздние романы, которые принесли писателю славу, так или иначе изображают войну. Брайан Олдисс назвал романы Уиндема «cosy disasters» (уютные / удобные катастрофы) [2]. О некоем неправдоподобии историй говорит Кристофер Прист8 [3]. Но неправдоподобие это не является недостатком и определяется трагичностью событий. Ситуация сходна с событиями «Войны миров»: человек самодовольно считает себя венцом творения, но оказывается беспомощным перед лицом неизвестной опасности. Марсиане Уэллса были внешней угрозой, от которой нельзя было спастись в силу недостаточности технических знаний. Враг Уиндем выращен самими людьми (хищное масличное растение, полученное искусственным путем в лаборатории и разнесенное по глупости по всей Земле). Писателю показалось недостаточным столкнуть человечество с одной проблемой: он ослепил большую часть населения9 (воздействие метеоритного дождя, который рассказчик впоследствии считает также делом рук человека). Л.Дж. Херст подсчитал, что смерть чаще происходит от самих людей (самоубийство девушки из партии Мейсена и молодой пары), нежели от нападений триффидов. Разрушение будет идти в двух направлениях, внутренние человеческие противоречия развалят цивилизацию гораздо эффективнее, чем внешняя опасность, которая скорее консолидирует. Роман Уиндема – классическая постапокалиптическая литература (хотя автор постоянно дистанцировался от НФ [3]): картина выживания человечества после глобальной катастрофы. Цивилизация сменяется периодом хаоса. В таких условиях построение общества, основанного на старых принципах, невозможно. Недаром Мейсен – социолог, гуманитарий; вне общества, в ситуации почти первобытнообщинного строя его профессия бесполезна, не перестроившись, он погибнет. Мейсен не просто выживает, он получает цель в жизни (сначала поиски любимой, затем забота о семье-коммуне, сохранение знаний о старом мире10).
В романе «Кракен пробуждается» (первое название «Из глуби морской», 1953) пришельцы из космоса готовятся к захвату Земли из глубин океана. Они ничего не знают о людях и их поведении, но после определенных попыток им удается создать новый всемирный потоп Гибель человечества обусловлена его собственными ошибками: недооценкой противника, обстановкой «холодной войны». «Хризалиды» / «Куколки» (1955) – классический роман-предупреждение о последствиях ядерной войны11. Действие происходит через много веков после катастрофы, выжившие разделены громадными отравленными территориями, но общая беда не сближает, а разделяет человечество: пуританские общины видят спасение в истреблении всего непохожего. Но в какой-то момент появляются дети с необычными способностями, их особенностью является неприятие жестокости – такие люди способны не просто восстановить старый мир, они построят новый, более справедливый и совершенный. Заметны сюжетные и идейные связи с «Пищей богов», но если в более или менее стабильном обществе «сверхчеловеки» обречены на преследования и уничтожение, то в мире, с трудом пережившем катастрофу, они являются залогом выживания и возрождения цивилизации.
В следующем романе «Кукушки Мидвича» / «Мидвичские кукушки» (1957) писатель снова возвращается к теме инопланетной угрозы: пришельцы оплодотворяют земных женщин, и на Земле появляется целое поколение необычных детей, которые превосходят землян в умственном и духовном отношении, поэтому последние совершают странные поступки во вред себе. Благодаря телепатической связи (как не вспомнить утопию Уэллса «Люди как боги» и Последних людей Стэплдона) они быстрее учатся и мужают, могут концентрировать общую волю для достижеия цели, оставаясь при этом индивидуальностями. В конечном счете, колония уничтожается, земляне сами выступают агрессорами и ксенофобами (упреждающий удар в борьбе видов), то ли спасая себя, то ли зачеркивая новое будущее.
Ю. Кагарлицкий отмечает, что Уиндем интересуется более биохимией как основой для рационально-фантастической посылки и этологией (наука, занимающаяся изучением поведения общественных насекомых, пчел или муравьев, например), так как их выводы совпадают с идеями научного гуманизма (человек существует как часть человечества и уже поэтому во всем перед ним ответственен) [4]. В романах звучит призыв задуматься о целесообразности технического прогресса в обществе, которое ценит сиюминутную выгоду: «Всякому открытию у нас находят только два применения, – объяснила она. – Первое: попроще убить побольше народу. И второе: помочь разным выжигам обирать простаков» [5].
Уиндем развивал жанр темпоральной фантастики – литература о перемещениях во времени (психологические новелла «Стежок во времени», рассказ об изобретении «Странно», юмористический рассказы «Хроноклазм» и «Видеорама Пооли»), ему, кстати, принадлежит термин «хроноклазм12». Подобно Уэллсу писатель использует рационально-фантастическую посылку для создания необычной ситуации, в которой ярче проявится характер героя. Новеллы Уиндема, проникнутые легкой иронией и тонким юмором, порой заимствуют настроение и сюжетные ходы Уэллса: «Большой простофиля» и «Искушение Хэррингея».
Вселенная Уиндема – реальность кошмара, реализованного на соседней улице, в этом принципиальное сходство с фантастикой Уэллса: необычное и в то же время страшное может произойти в любой момент с любым человеком. Само повествование в противовес действию неспешно и размеренно: «He described the odd rather than the fantastic, the disturbing rather than the horrific, the remarkable rather than the outrageous. He dealt in menace, not terror. This quietness of tone was to prove effective and likeable13» [3]. Внешние факторы являются поводом показать внутреннюю несостоятельность человечества.
По форме основные романы – рамочные повествования: рассказчик не обязательно является протагонистом (соратник, муж), что дает право объективно и порой иронично оценивать ситуацию. Повествование ведется через некоторое время после произошедших событий, когда страсти уже улеглись. В целом, Дж. Уиндем воспринимает идеи Г.Дж. Уэллса, относящиеся к перспективам развития человеческого общества. Социум на современном этапе при внешней стабильности максимально уязвим. Уязвимость эта кроется в его собственных внутренних противоречиях, которые проявляются тем ярче, чем больше человечество уверено в собственных силах. Глобальные потрясения могут помочь человеку осознать свое неустойчивое положение во Вселенной.
Литература
-
Ketterer, D. «Vivisection»: Schoolboy «John Wyndham’s» First Publication? / D. Ketterer // Science Fiction Studies #78 = Volume 26, Part 2 = July 1999 – Electronic resource. – Mode of access: http://www. depauw.edu/ sfs/backissues/78/ketterer78art.htm – Date of access: 17.08.2012
-
Aldiss, B. Billion Year Spree: The History of Science Fiction / B. Aldiss. – London: Weidenfeld and Nicolson, 1973. – 339 p.
-
Priest, C. John Wyndham & H G Wells / C. Priest – Electronic resource. – Mode of access: http://www. christopher-priest.co.uk/essays-reviews/contemporaries-portrayed/john-wyndham-h-g-wells/ – Date of access: 7.04.2012
-
Кагарлицкий, Ю. О Джоне Уиндеме (предисловие) / Ю. Кагарлицкий // Библиотека современной фантастики в 15 томах. – Т. 8. Джон Уиндем. День триффидов. Рассказы. М.: Молодая гвардия, 1966. – С. 5 – 18.
-
Уиндем, Дж. Видеорама Пооли / Дж. Уиндем – Электр. данные. – Режим доступа: http://royallib.ru /book/uindem_ dgon/ videorama_pooli.html – Дата доступа: 6.02.2012
Немецкая литература
А.В. Добряшкина (Москва, ИМЛИ РАН)
НЕМЕЦКИЕ ПИСАТЕЛИ В ЭМИГРАЦИИ (1933–1945)
«Грязная ложь притязает на власть в этой стране. Она орет, вопиет в залах собраний, из микрофонов, со столбцов газет, с киноэкрана. Она разевает пасть, и из этой пасти разит вонью, эта вонь многих гонит прочь из этой страны, а те, кто вынужден остаться, страдает, как в вонючем застенке» 14, – так обрисовал атмосферу Третьего рейха Клаус Манн в романе «Мефистофель».
Приход национал-социалистической партии к власти в 1933 г. выгнал прочь из Германии действительно многих: по разным данным от 1500 до 2500 писателей, без учета художников и артистов. Эти весьма приблизительные цифры наводили участников массового бегства на мысль о том, что эмигрировали не авторы, а вся немецкая литература. Альфред Дёблин, пытаясь одним из первых осмыслить новый статус немецкой литературы, замечает в своем исследовании 1938 г.: «…с 1933 г. немецкая литература разорвана на две части: на часть, которая продолжает существовать в пределах Германской империи […], и часть за этими пределами. Последнюю следует без особых рассуждений назвать литературой изгнания (Exilliteratur)»15. Однако уже через несколько страниц Дёблин уточняет: речь идет «о немецкой литературе за рубежом», для которой «некоторые изобрели понятие “литература изгнания”». Сегодня, когда литература Третьего рейха стала предметом серьезных научных исследований, говорить о полностью эмигрировавшей за границу немецкой литературе неправомерно. Глазами современников такая оценка была вполне естественной, хотя и далекой от реальности. Исследователь Франк Троммлер называет подобное желание определить особый статус эмигрантской литературы «собственной формой национализма»16, которому в первую очередь свойственно стремление «воплощать лучшую Родину». Действительно, с исторической точки зрения, эта эмиграция имела свои уникальные отличительные черты: число эмигрантов Третьего рейха не знало в истории Германии аналогов; большей части творчества эмигрантов был свойственен политически-пропагандистский характер; при этом постоянно возрастала дистанцированность от реальности на родине, а вместе с ней – и мера трудностей, связанных с возвращением.
Каковы бы ни были исторические особенности эмиграции 1933–1945 гг., созданную в это время литературу все же нельзя считать особым этапом художественного процесса, понятием, обобщающим эстетические тенденции развития немецкой литературы в период правления Гитлера. Части эмигрантов удалось продолжить доэмигрантские линии своего творчества, причем не только художественные, но и политические; часть авторов, в первую очередь драматурги, была вынуждена перестраиваться с собственных поисков на установки и ожидания нового окружения; наконец, значительное количество авторов вовсе не смогло реализовать свои художественные намерения из-за возникших проблем простого выживания.
Изучая немецкую эмигрантскую литературу, создававшуюся в годы диктатуры Гитлера, исследователи сталкиваются с терминологической проблемой, которая предполагает не только литературно-историческое, но и этико-философское рассмотрение. Временные рамки и охват творчества покинувших Третий рейх авторов во многом зависит от определения самого понятия «изгнание», от причины выезда из страны (вынужденная или добровольная смена страны проживания) и готовности вернуться на родину. Большинство немцев, выехавших за пределы рейха, сделали это безоговорочно, навсегда расставаясь с родиной; и лишь малая часть эмигрантов определяла себя как политических беженцев, готовых вернуться обратно. Эмиграция не была однородной: одни уезжали, спасая жизнь, другие – не имея возможности продолжать творческую работу; наконец, была группа эмигрантов, которые не подвергались репрессиям в буквальном смысле слова. К последней, например, относились такие знаменитые эмигранты, как Томас Манн и Лион Фейхтвангер, которых под определенным углом постановки проблемы и вовсе нельзя считать таковыми, поскольку они «“добровольно” решили не возвращаться в Германию»17 из тех мест, где оказались в момент массового выезда случайно. Столь же неоднозначен вопрос репатриации. В 1945 г. часть эмигрантов вернулась в Германию, но почти две трети авторов предпочли остаться в других странах; многие из них смогли ассимилироваться, оставаясь при этом немецкими писателями. Поэтому, хотя временные рамки, охватывающие годы нацизма, правомерно рассматривать как условные, традиционная периодизация, апеллирующая к вынесению и снятию запрета на творчество, возникновению и устранению жизненной угрозы, остается наиболее оправданной.
Творческая интеллигенция покидала Третий рейх сначала определенными группами, потом – более хаотично. Обычно исследователи выделяют три волны переселения в годы правления Гитлера: эмигранты 1933 г., еще полные надежд на скорое возвращение, направлялись в соседние государства; они же, уже со второй волной, вызванной аншлюсом Австрии и Чехословакии в 1938 г., вынуждены были снова срываться с мест; наконец, третья волна уносила с собой эмигрантов за океан. Первую группу составили политически ангажированные писатели: Иоганнес Р. Бехер, Бертольт Брехт, Людвиг Ренн, Фридрих Вольф, Генрих Манн, пацифист Э.М. Ремарк, которые с 30-го января 1933 г. подвергались неофициальному преследованию, а после поджога рейхстага подлежали аресту на основании «Постановления рейхспрезидента об охране народа и государства» (Verordnung des Reichspräsidenten zum Schutz von Volk und Staat). Большинство коммунистических авторов переехало в СССР по приглашению компартии (по указанию КПГ Германию покинули Вилли Бредель и Дьёрдь Лукач) или Союза советских писателей.
Некоторые авторы, случайно, как и Томас Манн, оказавшиеся к этому моменту за границей (Вальтер Хазенклевер – в Париже с 1930 г., Курт Тухольский – в Швеции с 1929 г., Ханнс Айслер – в Вене), предпочли не возвращаться. В новой «Тысячелетней империи» установилась атмосфера паники и своеобразной внутренней готовности к изгнанничеству, которая подталкивала к отъезду вместе с теми, кто спасал жизнь, и относительно «неподозрительных»: Карла Вольфскеля, Бруно Франка, Макса Херманна-Найсе. Однако были и такие авторы, которые, рискуя лишиться свободы, отложили свой отъезд до весны 1933 г. (Виланд Херцфельде, Эльза Ласкер-Шюлер, Ханс Мархвица, Густав фон Вангенхайм, Пауль Цех). Оставшихся можно отнести ко второй группе эмигрантов, «неполитических»: одним нужно было сначала присмотреться к новому режиму, чтобы оценить его сущность; у других политическая сфера вызывала столь незначительный интерес, что только грубое вмешательство в их частную жизнь могло навести их на мысль о необходимости смены страны проживания. Эту группу, несомненно, возглавлял Т. Манн, книги которого продолжали издаваться в рейхе без его присутствия на родине. Та же модель была свойственна Эрнсту Глезеру и Курту Хиллеру. В период 1934–1940 гг. эмигрировали Курт Керстен, Стефан Хермлин, Франц Юнг, Курт Пинтус, Георг Кайзер, Нелли Закс.
Эмигрировали в географически максимально близко расположенные страны: из столицы – в Чехословакию, из западных земель – во Францию и Голландию. Именно Франция, Чехословакия, Австрия и Швейцария приняли первых беженцев. Австрия и Швейцария позволяли писателям-эмигрантам непосредственно опираться в их профессиональной сфере на родной язык. Австрия стала местом временного пребывания для Б. Брехта, Фердинанда Брукнера, В. Херцфельде, Карла Цукмайера, Фр. Вольфа и др. Через Швейцарию проходил транзитный маршрут А. Дёблина, Леонгарда Франка, Э. Ласкер-Шюлер. Специфическое отношение Швейцарии к эмигрантам, ее невероятно жесткие законы почти документально отражены в драмах Петера Мартина Лампеля «Человек без паспорта!» (Peter Martin Lampel, «Mensch ohnne Paß!», 1936) и Ф. Вольфа «Последняя репетиция» («Die letzte Probe», 1945–1946). Чехословакия, напротив, славилась своим очень либеральным политическим дружелюбием и хорошо налаженной системой поддержки прибывавших беженцев, хотя значительная часть комитетов помощи имела неофициальный характер. Кроме того, здесь сохранялись традиции Пражской немецкой литературы, обещавшие переселившимся писателям немецкоязычную публику и возможность продолжать работу. Именно туда выехали в 1933 г. Курт Гроссман, Юлиус Гай, Стефан Гейм, Альфред Керр, Теодор Пливье, Адам Шаррер, Альфред Вольфенштайн, Арнольд Цвейг. Жизнь эмигрантов была налажена в Чехословакии, по крайней мере, до 1938 г., лучше, чем в остальных местах сосредоточения эмигрантов. Г. Манн, А. Вольфенштайн получили чехословацкое гражданство, что спасло их от многих неприятностей во время пребывания во Франции. Франция привлекала эмигрантов продолжительным, исторически обусловленным культурным диалогом и владением большинством писателей французским языком. До 1939–1940 гг. условия жизни во Франции располагали к творческой работе. Впрочем, «зашифрованный» роман Фейхтвангера «Изгнание» («Exil», 1940) представляет реальность далеко не в радужных тонах: большинство авторов не имело разрешения на работу и зависело от более успешных коллег или комитетов помощи. После 1939 г. Франция показала себя многим беженцам как еще более негостеприимная страна (см.: Л. Фейхтвангер, «Черт во Франции», «Der Teufel in Frankreich», 1941): согласно новому соглашению с Третьим рейхом, все прибывающие немцы, независимо от их политического статуса, должны были подвергнуться аресту с последующим заключением в лагерь и быть выданы нацистам. Не избежали пребывания в таких лагерях Л. Франк, В. Беньямин, К. Вольф, Герман Кестен, Франц Далем, Р. Леонгард. Самоубийства перестали быть редкостью.
Покидавшие рейх в конце 1930-х гг. писатели предпочитали заокеанские дали, представлявшие по сравнению с Европой больше возможностей обустроить, по крайней мере, повседневную жизнь. Так, бегство продолжилось в США, Мексику и Южную Америку, Индию (Вилли Хаас), Новую Зеландию (К. Вольфскель), Палестину, которая, однако, требовала от приезжих быстрой и полной ассимиляции (известными среди них были только А. Цвейг, Э. Ласкер-Шюлер, Макс Брод, Мартин Бубер). Аккультурация была негласным условием пребывания в США. Постепенно здесь собралась литературная элита Германии: Б. Брехт, А. Дёблин, Л. Фейхтвангер, Генрих, Томас и Клаус Манн, К. Цукмайер, Л. Франк, Э.М. Ремарк и др. Именитых писателей ждала иная творческая атмосфера – технически развитая медийная система, требовавшая коллективной работы. Востребованы были успешные сценаристы, а не оригинально мыслящие писатели. Многие авторы, находясь под давлением необходимой американизации, едва справлялись с депрессией (Генрих Манн). Созданная в американской эмиграции литература по сравнению с художественным масштабом писателей-эмигрантов оказалась поэтому весьма незначительна. США – преимущественно Лос-Анджелес и Нью-Йорк – стали в итоге крупнейшим местом средоточия эмигрантов, однако не в смысле «центра», каким можно считать Париж или Москву. Список возникших эмигрантских объединений, клубов и групп поражает своей многочисленностью и разрозненностью, отсутствием общей культурно-политической программы. Все эти факторы – вынужденная американизация, удаленность от Европы и неспособность сформировать представление о будущей постнацистской Германии – обернулись для многих невозможностью репатриации.
Вопреки художественному предвидению историко-политических катаклизмов ни один из писателей-эмигрантов не был готов к тому, что «тысячелетняя империя» Гитлера просуществует целых 12 лет и для многих определит именно этот вынужденный срок пребывания за границей. Те, кто предупреждал о надвигающихся бедах, были настолько шокированы реализовавшимися пророчествами собственного творчества, что «даже такие авторы, как Т. Манн, […] при всем теоретическом знании о грядущем выбрали позицию в отрыве или, по крайней мере, дистанцированно от реальности и в итоге даже решили не позволять текущим событиям сбить себя с толку. Если так трактовать реакцию Т. Манна на опыт его эмиграции, то его творчество 1930-х гг., особенно тетралогия «Иосиф и его братья», предстанет как очень далекая от современности библейско-мифологическая литература»18. В результате к моменту выезда или бегства необходимые документы у многих были просрочены или вовсе отсутствовали. Оформление, продление срока действия паспорта было одной из ключевых проблем, осложнявших бегство и жизнь в эмиграции. Если маршрут проходил через несколько стран, обычно приходилось сталкиваться с кафкианскими сложностями, прекрасно отраженными в романе Анны Зегерс «Транзит» (1944), когда у типичного героя «уже был однажды контракт, и виза к контракту, и транзит к визе. Но выдача визы затянулась настолько, что стали недействительными сначала транзит, затем виза и, наконец, контракт»19.
I. Творчество немецких писателей-эмигрантов в западных странах
1
По мнению литературного философа Х.Л. Арнольда, изгнание предполагало «три ступени выживания»20: бытовое, поскольку писатели покидали родные места в спешке и оказывались без средств к существованию; попытка литературного выживания, поскольку большинство лишилось немецкоязычной публики, а перестроиться на другой язык могли лишь единицы; наконец, политическое – при условии, что в стране эмиграции это допускалось и первые две ступени выживания были преодолены.
Попытка литературного, как затем и политического выживания зависела, прежде всего, от возможности публиковать собственные сочинения. Возможность издавать произведения авторов, запрещенных в Германии, и периодические издания имела в годы Третьего рейха не только символическое значение, но и совершенно практический смысл: работа издательств обеспечивала эмигрантской литературе как таковой ее существование. Не удивительно поэтому, что первые издательства появились в Цюрихе, Праге и Париже, принимавших беженцев в большом количестве. Исключением была Голландия, которая так и не стала эмигрантским «центром», но в которой, тем не менее, было два значимых издательских дома: «Кверидо» (Querido) и «Аллерт де Ланге» (Allert de Lange). Их владельцы – Эмануэль Кверидо и Жерар де Ланге – исходили, так же как и швейцарский издатель Эмиль Опрехт, скорее из личного неприятия нацизма, чем из общественной необходимости, показывая пример индивидуальной оппозиции рейху. В обоих голландских изданиях до 1940 г. удалось опубликовать около 200 произведений более 100 писателей. Постоянными авторами были О.М. Граф, Эрика, Клаус и Томас Манн, Э.М. Ремарк. Швейцарское издательство «Опрехт» (Oprecht & Helbling) опубликовало до 1946 г. 145 текстов 115 авторов, среди которых были Ф. Брукнер, Х. Хабе, Г. Кайзер, Э. Ласкер-Шюлер. В остальных столицах возможности печати оказались скромнее. В Праге, по сути, крупным было только одно издательство – «Малик» (Malik), перенесенное сюда Виландом Херцфельде в 1933 г. из Германии. Здесь было опубликовано 40 произведений (в т. ч. «Шпик» Вилли Бределя, 1936; «Искатель счастья или семь грехов» И.Р. Бехера, 1938, и немало текстов советских авторов). Существенную роль играло издательство «Фишер» (Bermann-Fischer), не раз менявшее свое местонахождение (Вена, Стокгольм, США). В 1942 г. в Мехико было основано издательство «Эль либро либре» («El Libro Libre»), в котором до 1946 г. было напечатано 26 произведений (в т. ч. «Седьмой крест» А. Зегерс, «Сталинград» Т. Пливье). Благодаря этим издательствам эмигрантская литература обрела не только возможность, но и достаточно обособленную форму существования.
Эмигрантская периодика также зависела от финансовых вложений, типографий, цензуры и распространения. В отличие от других печатных изданий, журналы должны были информировать об актуальных событиях; еще одной важной задачей была весьма незначительная, но реальная финансовая поддержка авторов. Наконец, журналы становились локальными «центрами», преодолевавшими изоляцию, в которой оказались немецкие эмигранты. Наиболее значимыми журнальными изданиями были: имевшие коммунистическую направленность «Интернационале литератур» (Internationale Literatur, 1931–1945, Москва), «Дас ворт» (Das Wort, 1936–1939, Москва), «Ди нойен дойчен блеттер» (Die neuen deutschen Blätter, 1933–1935, Вена, Цюрих, Париж, Амстердам), «Ди нойе вельтбюне» (Die neue Weltbühne, 1933–1939, Вена, Прага, Париж), «Фрайес Дойчланд» (Freies Deutschland, 1941–1946, Мехико); рассчитанные на независимые «левые» круги «Ди Заммлунг» (Die Sammlung, 1933–1935, Амстердам), «Дас нойе тагебух» (Das neue Tagebuch, 1933–1940, Париж, Амстердам); наконец, предполагавший аполитичных любителей чистого искусства «Мас унд верт» (Maß und Wert, 1937–1940, Цюрих).
Программа объединения писателей для создания оппозиции нацизму начала рано и последовательно разрабатываться авторами коммунистических и социалистических взглядов. Меньше всего финансовых проблем было у коммунистических изданий, поддерживаемых партией, особенно в Москве. В остальных столицах источник финансирования иссякал быстро. В Праге в издательстве «Малик» Херцфельде (при содействии А. Зегерс, О.М. Графа, Я. Петерсена) выпускал журнал «Ди нойен дойчен блеттер», просуществовавший лишь два года. Это была первая попытка создания антинацистского объединения писателей, открытого для авторов разных политических убеждений: в нем печатались тексты и некоммунистов: Фейхтвангера, Керстена, Пливье. Два года просуществовал основанный К. Манном при издательстве «Кверидо» журнал «Ди заммлунг» («Собрание»), ставивший перед собой те же задачи: «собрать» разнородную оппозицию и настроить ее на единый курс.
Немного дольше выходил журнал Т. Манна «Мас унд верт» («Мера и ценность»), любимый, хотя и убыточный проект Опрехта, прекративший свое существование в связи с переездом писателя в США. Издание было чисто литературным, без политических дискуссий, подобранные тексты практически не касались злободневных вопросов. Радикально-демократические и коммунистические авторы в журнале не печатались.
Значение прессы в годы эмиграции было минимальным, но ее главная функция заключалась в объединении хаотично разбросанных по Европе и другим континентам эмигрантов. Естественно, что идея крупного эмигрантского центра, в котором могли сосредоточиться авторы и издательства, была практически неосуществимой. Во Франции, где нашли прибежище такие значимые авторы, как Г. Манн, Фейхтвангер, Дёблин и др., не было возможности создать издательство с соответствующим печатным органом. В Голландии и Швейцарии, напротив, такая возможность была, но сами страны не могли стать местом объединения немецких писателей. В этом смысле показательна не особо удавшаяся попытка создания журнала единого литературного фронта «Дас ворт» с издательством в Москве и соиздателями и авторами, рассеянным по разным странам.
Достарыңызбен бөлісу: |